– Лишь бы человек был надежный, – веско изрек Семен Михайлович, отложил сигарету в пепельницу и, слегка поморщившись, набрал чей-то номер на мобильном. – Петр Ива-аныч… – с чувством протянул он в трубку. – Пусть на-ам с Ла-адушкой принесут ча-ай ко мне в кабинет. Ну и что-нибудь эдакое из закусок, как ты умеешь.

– Только легкое, – невесело добавила Лада, которой явно не терпелось уйти.

– Да, да, что-нибудь полегче, – повторил Семен Михайлович, не вполне довольный такой оговоркой и холодностью дочери.

– Пап… Ты в последнее время совсем не соблюдаешь диету, – как всегда завела свою волынку Лада, когда он повесил трубку. – Лишний вес плохо влияет на сердце. Чай на ночь лучше пить вообще без всего. И пожалуйста, не таскай опять ночью всякую гадость из холодильника. Ешь только то, что я специально прошу приготовить Петра Ивановича. Почему вы оба никогда меня не слушаете? Мое мнение в этом доме вообще не имеет значения?

Петр Иванович был их поваром, и Лада давно была с ним в сговоре, прося готовить для отца только здоровые низкокалорийные блюда. Правда, она с самого начала подозревала, что все было без толку, и в добавок к ее низкокалорийным «изыскам» папе регулярно жарили бекон с гренками, готовили на гриле стейки из мраморной говядины и приправляли и без того калорийные гарниры изрядным количеством масла или жирных соусов. Но тут уж она ничего не могла поделать. Отец всегда с покорностью принимал ее заботу, но, видимо, был не в состоянии справиться с соблазном, когда ее не было рядом.

– Хорошо. Только ради тебя я согласен терпеть эти мучения, – покорно согласился он, прекрасно понимая, что победа в главном споре осталась за ним, поэтому теперь пришла расплата…

Когда принесли чай и, конечно же, всякие сладости, Лада сразу потребовала унести большую их часть. Оставила только мед и немного сухофруктов. Они уселись с папой за изысканно сервированный круглый стол у окна и болтали о посторонних вещах, будто боясь затрагивать особо чувствительные темы, хотя много чего между ними как всегда оставалось недосказанным.

Неспешно выпив чашку травяного чая и съев пару кусочков сыра, Лада наконец поднялась с места.

– Пап, мне пора, – улыбнулась она немного натянуто. – Домашки полно… И еще хотела Рите позвонить.

– Иди, иди, мое золотко. Мне тоже нужно поработать и сделать пару важных звонков, – засуетился Семен Михайлович, уже явно погрузившись в другие думы. Стоило только дочери ступить за порог, как он набрал детектива и дотошно его допросил. Повесив трубку, немного выдохнул. Дочь ходила на выставку с однокурсниками. Спрашивается, почему она не могла рассказать ему об этом походе? Почему она всегда уходила от ответов? Почему всегда смолкала, стоило ему задать какой-то «не тот» вопрос?.. Мысль о том, что у нее появилась «личная жизнь», просто убивала его – душила, жгла, разрывала на мелкие кусочки, доводила до исступления. Если только он узнает, что какой-то тупой нищий молокосос смеет прикасаться к его дочери своими грязными руками, он его уничтожит, раздавит, искалечит, сделает так, чтобы вся его семья пожалела о таком необдуманном поступке, он их всех заставит страдать… всех заставит заплатить свою цену!

***

Вся переполнившись тревогами и невеселыми мыслями, Лада неслышно выскользнула из кабинета отца и поднялась к себе. Оставшись одна, первым делом вынула телефон из сумочки и открыла один из мессенджеров. Быстро пробежавшись глазами по новым сообщениям, немного выдохнула. Скользкие и одновременно слащавые комплименты Абагаева всякий раз вызывали в ней тошноту и острые приступы ненависти, но это было еще не самым страшным… Поэтому она обязана была отвечать, если не хотела проблем. Все-таки до сих пор ей удавалось все держать под контролем. Возможно, удастся и впредь, а потом… потом она придумает что-нибудь еще… Только вот что она станет делать, когда этот человек перейдет все грани допустимого? Об этом она пока что думать не хотела… просто пыталась жить сегодняшним днем и не сойти с ума.

Сегодняшний вечер с ним тоже прошел сносно. Во всяком случае, Роман Олегович, как всегда, держал свое слово. Он сдерживался и вел себя уважительно, разве что иногда его прорывало на всякую пошлятину, но это тоже удавалось вовремя пресечь. Лада вспомнила тот жуткий день, когда ее повезли к нему вместо празднования ее дня рождения. Вспомнила свое отчаяние и полную беспомощность, удушающий ужас и такую слабость, что ноги-руки не желали слушаться. До последней секунды, пока ее долго везли куда-то на машине, пока ее под руки вели по территории какого-то огромного парка, пока ее не завели в огромный роскошный особняк, больше напоминающий дворец, пока ее везли на лифте, а потом едва живую подвели к Роману Олеговичу, важно рассевшемуся на диване в домашнем шелковом халате, надетом поверх шелковой пижамы, она понятия не имела, что станет делать и что говорить. Однако, потом вдруг пришло четкое понимание: здесь ей не от кого ждать пощады, ее уничтожат, если она позволит это сделать, ею попользуются и выбросят, как ненужную тряпку, ее не будут уважать, если она не потребует к себе этого уважения.

Когда охрана вышла из комнаты, и они остались наедине, Роман Олегович, пошло улыбаясь, смерил ее оценивающим липким взглядом и поманил к себе одним небрежным движением руки, как какую-то жалкую собачонку. От этого жеста Ладу передернуло. Она не сдвинулась с места, высоко подняла подбородок, приосанилась и огляделась по сторонам. Они находились в огромной зале вроде гостиной – мрамор, бархат, колонны, золото, ковры, гигантские люстры, зеркала, статуи, картины, очень много картин, будто слегка уменьшенная и опошленная копия Эрмитажа. Их с папой дом на фоне всего этого великолепия выглядел бы жалкой хижиной, хотя всегда казался ей довольно большим и со вкусом обставленным. Просто ее отец никогда не делал акцента на роскоши, он предпочитал добротность и уют. Здесь уютом и не пахло. Здесь любили пышность, великолепие, блеск до ослепления.

Сделав вид, что не заметила обращенный к ней неприличный призыв, Лада стала ходить по комнате, разглядывая картины на стенах. Подошла к окну, отодвинула штору и выглянула в сад с безупречно расчерченными клумбами и подстриженными в виде шаров кустарниками. Потом приблизилась к белому роялю, села на обитую бархатом скамеечку и открыла крышку. Она не очень-то хорошо играла. Несколько лет брала частные уроки, но лишь для собственного удовольствия, а не ради больших достижений. Ей нравились популярные джазовые композиции, саундтреки из фильмов, песни любимых поп- и рок-исполнителей и некоторые классические произведения. Все это ей и помогал освоить ее учитель музыки. Многое она помнила наизусть и иногда наигрывала в свое удовольствие. Сейчас пальцы ее дрожали и руки почти не слушались, но она все-таки выбрала одну мелодию наугад и тронула клавиши. Сначала робко, неуверенно, затем настойчивее, смелее, пока «Moon river» Генри Манчини не затянула ее так, что ей каким-то чудом удалось на некоторое время забыть, где и с кем она находилась.

Когда услышала за спиной подчеркнуто неспешные аплодисменты, вдруг опомнилась и вновь ощутила удушающий холод с ног до головы. Пальцы сбились, мелодия прервалась, но Лада заставила себя не трусить, обернуться и взглянуть на приближающегося Абагаева. Он продолжал хлопать и масляно улыбался во все лицо.

– Я впечатлен, Лада, – воскликнул он, подойдя к ней вплотную. Чтобы смотреть ему в лицо, ей пришлось откинуть назад голову и высоко поднять подбородок. Его пальцы тут же коснулись его, погладили и зафиксировали. – Однако, – продолжил он, теперь лаская большим пальцем ее губы, – думаю, ты догадываешься, что тебя привезли сюда не для музицирования.

Лада резко дернулась, вырываясь из его хватки.

– Если вы ожидали от меня чего-то другого, то проще было пригласить к себе шлюх, – холодно произнесла она, глядя ему в глаза снизу вверх. Это резкое, наглое, прямолинейное, вызывающее замечание заставило Романа Олеговича приподнять брови, а затем на пару секунд скривить губы в ухмылке.

– Чем же ты отличаешься от шлюхи, Лада? – ядовито прошипел он. Теперь он больше не ухмылялся, он хмурился. Его глаза превратились в две щелочки, как у затаившегося во время охоты крокодила: пустые, голодные, безжалостные, стеклянные.

– Тем, что вам придется на мне жениться, если вы хотите со мной отношений, – леденея от собственной решительности, произнесла она, проваливаясь в ужас необратимости после сказанных слов.

Она даже не удивилась, когда Роман Олегович расхохотался в голос, до слез, закинув назад голову и схватившись за крышку рояля, чтобы не потерять равновесие. Когда отсмеялся, всхлипывая, утер слезы и с надменной ухмылкой покачал головой.

– Это что-то новенькое… – с сарказмом произнес он. – Поясни мне, что я получу в браке такого, чего ты не можешь дать мне в качестве шлюхи?

– Уважение. Почтение. Верность. Близость, – совершенно непоколебимо ответила она, продолжая без смущения смотреть ему в глаза. – И я… могу попробовать вас полюбить и… родить вам детей.

На этот раз Давинчи больше не смеялся. Он нахмурился и застыл, внимательно разглядывая Ладу так, будто увидел впервые.

– Похоже, ты только что сделала мне предложение, Лада. Думаю, по такому случаю мы можем выпить шампанского. А я обещаю тебе подумать и дать ответ в скором времени. Ну а пока что… давай я покажу тебе дом и сад. – Он по-джентльменски учтиво склонился, предлагая ей руку. – Не бойся. Обещаю сегодня больше не заводить разговор о шлюхах и о том, чем они должны заниматься.

Сказать, что ей было тогда страшно – это ничего не сказать. Ее трясло и тошнило, она едва держалась на ногах и едва дышала, тем не менее нашла в себе силы, чтобы подняться. Ей пришлось позволить Абагаеву взять себя под руку и уцепиться за его запястье, чтобы не упасть. Однако, стоило им пройти несколько шагов, как в глазах у нее потемнело, внутри образовалась пустота, будто она падала в пропасть, тело перестало ей принадлежать, как и собственные мысли… И в следующее мгновение она отключилась, прекрасно осознавая, что падает в обморок.

С тех пор, казалось, прошла вечность, и у Лады появилось еще больше секретов от папы, чем прежде…

Пытаясь избавиться от жутких воспоминаний, она отправилась в ванную комнату, включила холодную воду на полную мощность и умылась, задыхаясь от ледяного шока. Это помогло прийти в себя. Кажется, у нее появилась новая головная боль в лице очередного телохранителя. Конечно, с ним тоже попытаются договориться, как обычно, но ей эта идея категорически не нравилась. Не нравилась сложившаяся ситуация. Не нравился этот парень, в глубине глаз которого будто дремали демоны. Притягательные демоны… от которых то ли мороз бежал по коже, то ли томительный озноб. Что-то ей подсказывало, что с этим точно не удастся договориться. Не удастся заставить его замолчать. Не удастся подкупить… С ним будут проблемы… С ним будет неизвестность и, значит, будет опасно и непредсказуемо. Учитывая то, насколько далеко все зашло, она уже не знала, что хорошо, а что плохо. Ею просто снова начал руководить безотчетный страх – он брал за горло и отключал способность рассуждать. Он включал защитную реакцию – «бей или беги». Только бежать ей было некуда.