Глава 2

Она-то, наивная, решила, что за неделю привыкла к морской качке. Да разве можно свыкнуться с этой чудовищной бесконечной пыткой?

Очередной нырок корабля вперёд и вниз заставил сердце сжаться, а внутренности подпрыгнуть. Хорошо, что Ирис больше не мутило, иначе бы к прелестям болтанки прибавилась бы ещё одна неприятность. А тут, вдобавок, слишком живое воображение разворачивало перед мысленным взором такие картины, что впору сразу помирать. Хоть Ирис и затаилась в каюте, но живо представляла, что творится там, наверху: как галеас, угнувшись, зарывается носом в водную толщу, как взметаются над ним пенные буруны, как прокатывается по палубе толща воды, сметая за собой всё, что недостаточно надёжно прикреплено, обрывая снасти, сшибая и уволакивая неосторожных, оказавшихся в недобрый час снаружи… Впрочем, что там делать сейчас людям? Наверняка экипаж отсиживается в кубрике. Ой, нет, что это? Сквозь рокот и перекат, стон деревянной обшивки, сквозь завывания ветра доносятся обрывки криков – да, именно обрывки, ибо звуки, словно паруса, что не успели вовремя опустить, рвутся в клочья и разносятся над морской пучиной. Значит, никто не прячется, как она, не дрожит, не трясётся, а борется с ветром, со стихией.

Всевышний, хоть бы все остались живы, хоть бы…

Эти разодранные, а затем и сорванные с матч лохмотья парусины Ирис видела совсем недавно. Когда, ошалев от непрерывной болтанки, кое-как отвязала себя от койки и, держась за надёжные с виду, а на самом деле, так и выскальзывающие из-под рук железные скобы, вделанные в стену, перебралась к иллюминатору. И поняла, что не в добрый час. Лучше бы она этого не делала.

Но не могла она больше лежать, не могла! Минута за минутой, час за часом измученно пялиться в потолок, перекатываться с боку на бок, если волна величиной с дом ударяла в борт, а когда «Солнцеликий» разворачивался и зарывался носом в пучину – то возноситься вместе с ложем, как на качелях, то словно падать, так, что кровь приливала к голове – сил больше нет. Лучше всего сейчас было Кизилке. Сразу после визита капитана Джафара с предупреждением о грядущем шторме кот получил лошадиную дозу снотворного и теперь безмятежно спал, закреплённый в матросском гамаке. Неподалёку на койке постанывала во сне бедняжка Мэгги, взмолившаяся при первом же усилении волны: «Ирис, голубка, дай же и мне того настоя, ведь помру от страха! Сердце так и заходится!» Правда, опытный мореплаватель Бомарше, услыхав её сетования, не советовал пережидать бурю спящими: в случае опасности проще и быстрее будет вынести на руках одного кота, чем ещё двух женщин в беспамятстве. Но всё же девушка рискнула накапать нянюшке сонного зелья. Да изрядно, чтобы хватило на сутки, не меньше. Слишком хорошо она помнила, как однажды Мэг едва не умерла от сердечного приступа, вызванного страхом за её, Ирис, судьбу, и как долго потом выхаживал её эфенди, лишь через год заключив, что ирландка поправилась окончательно. «Но запомни, джаным: твоей названой матери ни в коем случае нельзя волноваться! Страх, волнение, иные сильные чувства могут спровоцировать новый приступ. Где слабо, там и рвётся, дитя моё».

Оттого-то рука и не дрогнула, отсчитывая заветные двадцать четыре капли из хрустального флакона с опиумно-маковой настойкой. Ничего. Случись крушение – она взвалит Кизилку на спину, Мэг потащит за собой волоком, а там… их вытянет верный Али, он обещал быть неподалёку.

…Начиналось-то всё спокойно. Когда волна только слегка разыгралась, и по характерному толчку корпуса можно было догадаться, что в паруса, наконец, ударил оживший ветерок, ещё лёгкий, беззаботный…

Через полчаса после её возвращения с палубы, когда она мягко, чтобы не напугать, намекнула Мэгги о «возможной непогоде» и принялась штудировать записи, оставленные для неё Аслан-беем, в каюту заглянул Али и передал, что капитан Джафар просит дозволения посетить высокую гостью. Почти одновременно с ним нагрянул и Огюст Бомарше, консул Франкии и Галлии, сопровождавший Ирис, как официальный представитель своей страны. Оба – и он, и капитан, выглядели спокойно, но сердце девушки учащённо забилось: за внешним хладнокровием мужчин угадывалась тревога. Тем не менее, Ирис, машинально поправив вуаль, закреплённую на лице, по-светски предложила гостям сесть, делая вид, что не замечает исходящих от них мрачных флюидов. Сделала знак нянюшке Мэг, что пока не нужно хлопотать об угощении. Разговор предстоял, судя по всему, не праздный.

– Уважаемая ханум, – начал капитан Джафар после краткого приветствия. – Прошу извинить за нежданный визит, но обстоятельства вынуждают меня пренебречь этикетом.

Так и есть. Она угадала.

Ирис наклонила голову

– Мы в походе, Джафар-бей, и иногда можем забыть об условностях. Значит, Али оказался прав, и нас поджидает шторм?

– Да, Ирис-ханум. И, скорее всего, сильный и затяжной. Вам не о чем беспокоиться: я и моя команда знаем своё дело, и нрав здешних штормов нам знаком не понаслышке. С помощью Аллаха Милосердного, мы справимся с этим испытанием. Однако вы, госпожа, впервые в открытом море, а потому, безусловно, встревожены. Уверяю, волноваться не о чем. Мой долг – обеспечить вашу безопасность. Самое главное – не покидайте каюту. Ураганы иногда длятся несколько суток, весь экипаж может быть задействован на вахтах, поэтому вам может показаться, что о вас позабыли: уверяю, этого не случится. Еду и питьё вам будут приносить, как и обычно, но…

– Просто оставьте нам сухарей и воды, – прервала Ирис спокойно. – Не отвлекайтесь на меня. Мы справимся, не волнуйтесь.

Джафар-паша воззрился на неё с таким изумлением, будто с ним только что заговорила резная фигура сирены с носа франкской каравеллы. Но быстро взял в себя в руки.

– Уверены?.. Прекрасно, госпожа. В таком случае, всё, что вам остаётся – положиться на волю Аллаха и наши умения, и спокойно пережидать, когда шторм закончится. Но у меня к вам будет одна просьба.

Он замялся.

– Капитан хотел бы временно призвать вашего слугу Али под знамёна османского флота, – вмешался Бомарше. – Ирис-ханум… – В присутствии посторонних дипломат обращался к своей давнишней «крестнице», как он сам её называл, сугубо официально. – Я и сам с радостью предложил свои услуги, поскольку при возможных… э-э… беспорядках – ветер, знаете ли, сильные волны, то да сё – важна каждая пара сильных рук. А уж ваш Али – просто великан, грех не привлечь его на помощь экипажу.

– Разумеется, мы затем компенсируем вам это неудобство, – поспешил заверить капитан. – Вам, конечно, было бы спокойнее, останься рядом слуга, но… Уважаемый господин консул верно сказал: каждая пара рук будет на счету.

– Ох, какая ещё компенсация! – пробормотала Ирис. – Джафар-ага, о чём вы говорите? Конечно, я не возражаю. Пусть Али помогает вашим людям так, как вы сочтёте нужным. Но скажите: не пострадает ли груз?

В глазах капитана мелькнуло облегчение.

– Ни в коем случае, ханум. Не беспокойтесь. Ещё при погрузке в порту он был надёжно закреплён в трюме. И не только из-за его безусловной важности; так всегда поступают, чтобы во время сильной качки и штормов избежать его подвижек и порчи. Всё закреплено, всё проверено. Да, касательно вашего слуги: не думайте, что я забираю его на всё время шторма. Он будет нести вахту по очереди с моими матросами, а в перерывах между вахтами – проверять, не нужно ли вам чего.

– Как и я. – Бомарше поднялся на ноги. – Если по какой-то причине Али не сможет покинуть пост – я навещу вас сам. Может статься, вам понадобится помощь. А теперь, уважаемые дамы, я хотел бы провести с вами небольшую беседу…

– А я вас покидаю, – поднялся и капитан Джафар. – Помните, ханум, если вам что-то понадобится – вам лучше дождаться Али или господина консула. – И повторил, грозно сведя брови: – Ни в коем случае не появляйтесь на палубе. Вас просто смоет!

За спиной Ирис, не сдержавшись, тихонько ахнула Мэг. Джафар-бей неловко поклонился.

– Прошу прощения… –

И даже не по нарастающей тревоге и нетерпению, волнами исходившим от капитана, а по его сухим рубленым фразам чувствовалось: впереди – серьёзная заваруха. Этот мастер изысканных комплиментов, частенько пытающийся обменяться словечком с прекрасной пассажиркой, а если уж удастся под благовидным предлогом заглянуть в каюту – медливший с уходом, едва удерживаясь на грани приличий, сейчас куда-то пропал, уступив место собранному командиру, которого более волновала сохранность корабля, вверенного груза, и лишь потом – пассажиров, этой досадной помехи на борту, от которой и рад бы избавиться, да невозможно; остаётся лишь изолировать, чтобы не мешали…

Ирис его понимала. Хоть уже подспудно и начинала бояться предстоящего испытания.

Но Бомарше подмигнул ей, энергично схватил за обе руки и встряхнул.

– Всё будет хорошо, рыжая ханум, слышишь? Не смей волноваться! И ты, тётушка Мэг, успокойся, этот корабль со своим экипажем не из одной передряги живым выходил! И ты, рыжая шкурка, не вол… Нет, гляньте на это чудище! Вот кто не нуждается в утешении!

Действительно, Кизилка безмятежно храпел на своей подушке, прихваченной из родного дома ради сохранения знакомого запаха, чтобы легче было прижиться на новом месте. Огюст Бомарше, покачав головой, перенёс его вместе с этой самой подушкой в гамак. Влить в пасть отмеренную заранее толику настойки и заставить сглотнуть было секундным делом. Да и состав хозяйка подготовила заранее, успев перед приходом мужчин почитать кое-что из записей эфенди… А потом Бомарше сам пристегнул Мэгги к узкой койке специальными ремнями – правда, так, чтобы руки оставались свободными, и чтобы, в случае необходимости, освободиться самостоятельно. И проследил, чтобы Ирис пристегнулась и отстегнулась, показав, что ей это действо не составит труда.

Дождался, пока с камбуза принесли съестные припасы и надёжно запер в надёжно же прикреплённый к полу рундук. И… отбыл.

… А теперь она цеплялась за стенные скобы, не в силах отвести взгляд от иллюминатора. Волны, громадные, как пустынные барханы, беспрерывно вздымались и опадали, то подбрасывая на себе кораблик, то ухая вместе с ним, казалось, в гиблую воронку, но затем опять встряхивали, увлекали вниз. А где-то в отдалении, без конца заслоняемые водяными грязно-серыми горами, прыгали на бурунах два, казавшихся игрушками, судёнышка. Одно посверкивало притянутыми к реям белыми комочками, от парусов другого остались какие-то обрывки. И с каждым новым толчком из глубины игрушки подпрыгивали и сближались всё больше и больше.

Девушка в ужасе прикрыла рот ладонью, чтобы не закричать.

Шебеки из их сопровождения! Сейчас они расшибутся в щепки!

…Вот что оказалось куда страшнее перекатывающихся волн и бесконечной болтанки – треск ломающегося дерева, донесённый ветром, слабые вопли ужаса… На одном из судёнышек рухнула палочка-мачта, ещё более усиливая сходство с неуклюжей детской поделкой; второе отскочило, словно мячик – на самом деле его увлекло очередным валом – и закрутилось на месте, демонстрируя целёхонький такелаж, но, вместе с тем, обширную вмятину в борту. А ведь там тоже были люди! И сейчас им предстояло бороться за свои жизни. Самим. Без надежды получить помощь.

Словно почуяв чужую беду, под очередным валом, накатившимся на палубу «Солнцеликого» застонала, заскрипела обшивка галеаса, как от боли…

Чудовищно! Нет сил и видеть, и слышать!

Зажав ладонями уши, девушка затрясла головой – и, потеряв опору, при очередном сильном крене корабля не удержалась на ногах. К счастью, мягкий ковёр не позволил расшибиться, но прямо под локоть больно стукнул твёрдый переплёт позабытой, и, по-видимому, давно уже ёрзающей по полу тетради – одного из тех дневников, что вёл когда-то эфенди, записывая бесценный опыт нахождения в пути. Будто знал, что он однажды пригодится маленькой джаным.

У кого же ещё просить помощи?

Ведь нашла же она в этой тетради совет, что животных, а также людей, раненых и больных, во время сильных волнений на море лучше погружать в сон! Там же были рецепты снадобий от морской болезни, и предупреждения, какие травмы могут случиться у матросов, попавших под сорвавшийся груз или под обвалившуюся мачту, посечённых лопающимися снастями. Что-то в этих записях попадалось ещё, какой-то интересный кусочек – отрывок то ли легенды, то ли морской байки… Читая в первый раз, Ирис по-быстрому пробежала его глазами и сочла на тот момент несущественным.

Но разве может в записях у мудрого Аслан-бея оказаться что-то несущественное и неполезное? Не просто так он повторял ей, отбирая из дневников те, что непременно надо прочесть если не до отбытия из Османии, то хотя бы в дороге: «Милая моя джаным, будь внимательна, здесь нет ничего лишнего. Пригодится всё; не в этот раз, так в следующий. Я надеюсь, тебе выпадет счастливая доля посмотреть мир во всей его красе, и ты поездишь по нему не меньше моего. Пока же – учись распознавать полезное в обычных строках…»

Ей удалось кое-как зафиксироваться, ухватившись за скобу. Приходилось листать страницы, прижимая раскрытую тетрадь к груди подбородком. А, вот оно, то пропущенное место…

Там, снаружи, хлынул ливень, и в каюте стало темно, как поздним вечером, хоть на самом деле ещё и полдень не миновал. О том, чтобы зажечь лампу, речи не шло: не хватало ещё случайно устроить пожар, разлив масло. Ирис кое-как поднесла дневник ближе к иллюминатору.

Да-да, здесь… Чтобы умилостивить Ветер, нужно угадать его имя и задобрить дарами.

«Кешишлеме, Анатолийский ветер, приносит с самой Бурсы суровую погоду со снегопадами…»

Нет, вряд ли ураган именно с этим именем бесится сейчас снаружи. С Бурсы, горячий, знойный…

«Кыбле – горячий Южный ветер, прилетает из Мекки, принося жару и суховеи…» Ему в море делать нечего.

«Лодос – Юго-западный Нот, несёт с собой тяжёлый воздух и бури. Закручивает водовороты и, если его рассердить, в гневе меняет течения Босфора…»

Она вспомнила, как кружились вдоль границы невидимой окружности кораблики, и задумалась. Водоворот ли их втягивал? Или это шалости ветра, грозящего переродиться в смерч? На всякий случай, Лодос надо запомнить…

«Карайель – Чёрный ветер с Балкан, суровый и холодный настолько, что порой замораживает Босфор от одного берега до другого…»

«Йылдыз – Северный, рождается от Полярной звезды…» Тоже запомнить.

«Пойраз – холодный северо-восточный ветер, у греков известен как Борей. Зарождается в далёкой Тартарии. Своим воем заглушает на суше призывы муэдзинов к молитве, а в море – оглушает сирен…»

И вновь застонал галеас, жалобно скрипя каждой доской, каждой деревянной втулкой, из последних сил противостоя урагану. Где-то совсем рядом вдруг затрещало. Ирис даже присела – показалось, что рвётся и разверзается потолок… И рухнуло. Страшный удар потряс корпус корабля, заглушая вопли несчастных, попавших под упавшую мачту. А обострённое чутьё Ирис уловило злорадный хохот незримой сущности, носящейся в небесах…

Пойраз! Воистину, пронзительный Северный Ветер, заглушающий крики жертв!

С перебежками, чтобы удержать на ходу равновесие, она добралась до рундука и кое-как приподняла крышку, тотчас едва не уронив и не покалечившись. Но всё же нашарила и выудила из мягкой рухляди небольшую шкатулку. И, прижимая к груди, частыми шажками, едва не падая, добралась до круглого окна.