Вот, наверное, потому руками, а если точнее – шпагами солдат его светлости Господь и покарал святого отца. Странно как-то получается. Вроде бы Марта должна сострадать – пастор всё же брат во Христе – но ни капельки его не жалко. Тоже грех. И то, что сейчас смотрит она на большие и красивые руки сиятельного герцога и вспоминает, как он ей одеваться помогал, спину поглаживал этими самыми руками, как он… потом склонился и в шею её поцеловал… Ох, до сих пор, как вспомнит – мурашки по коже. Тогда ей, глупой, было просто страшно, а сейчас – сладко…

Всё-таки хорошо, что она передумала угорать. Живите ещё сто лет, ваша светлость, долго и счастливо.

И вдруг Марта ужаснулась.

А ведь руки на себя наложить – вообще грех наивеликий! О чём она думала! Как ни крути – грешна. И настолько, что ни один священник ей не отпустит, или наложит такую епитимью – колени опухнут от стояний и поклонов. Хотя… Марта немного повеселела. Вроде бы теперь, раз уж господин пастор помре, исповеди принимать в Саре некому. Хоть и ненадолго: как пить дать, выпишет господин барон нового служителя. Хорошо бы, такого, как брат Серафим…

…Десять лет назад это было. Мартино село вымирало от чёрной оспы. Их соседке Марии, искусной ковровых дел мастерице, выжгло страшной болезнью глаза. Муж помер, из шестерых детишек выжили чудом двое, да и те на ладан дышали, слабенькие, ледащие…Чем жить? У добрых людей, что в округе уцелели, просить стыдно, да и нечего: сами по сусекам последнее скребут. Едва встав на ноги, Мария побрела на поклон к барону: было дело, он с ней так и не расплатился за четыре ковра, а теперь затребовал ещё, будто не знал, каково сейчас его селянам. Он-то за стенами замка отсиделся… На убогую, оборванную калеку де Бирс и не взглянул, велел гнать со двора. Дескать, нечего тут заразу разносить. Какая ей плата, какой долг? Всё равно завтра сдохнет, нечего деньги на ветер бросать.

…Уже на крутом берегу, куда слепая побрела в отчаянии – в омут кинуться – нагнал её отец Серафим, странствующий монах. Поговорил, утешил, наставил. Сказал, что всегда есть надежда на лучшее, и никто не знает, какими неведомыми тропами счастье человеческое бродит. Мария лишь горько усмехалась на такие слова, но мысли о смерти забросила – Серафим вовремя её пристыдил детишками. Ты, мол, помрёшь – на кого их оставишь? Сгинут, как есть, без матери-то. Довёл несчастную до дома, благословил и её, и больных сыночков, да пошёл себе дальше, сунув на прощанье каждому по мелкой монетке. Вот ведь какие странники чудные бывают: подаяние не просят, а сами раздают.

Сердобольному Жану-кузнецу, который явился спросить, не нужно ли вдове чего, да кто это забредал недавно, Мария протянула денежку и попросила Христа ради купить детям хлеба: вспомнила, что сосед в город собирается, на торги. Стыдно крестьянам хлеб покупать, да бывает и так… Кузнец-то монету взял, но подумал, грешным делом, что хлебушек-то вздорожал, в трудные времена оно всегда так, и много ли теперь на медяшку купишь? Сейчас он ей припас навезёт, а надолго ли его хватит? Признавался потом, что уж хотел вдове своих денег добавить по-тихому. Но когда стал на торгах расплачиваться за куль муки – вслед за горстью меди и редкого серебра шмякнулся ему на ладонь из потёртого кошеля полновесный золотой талер. Жана чуть удар не хватил…

Достало и на муку, и на масло, и на земляные яблоки, а главное – закупили семян на посев: тут уж сам кузнец в долг к соседке влез, потом честно с Марией рассчитался. И вот оказия – кроме съестного да посевного привёз он ослепшей мастерице несколько тюков шерсти. Вроде бы и ни к чему, а его как под руку кто толкал: купи да купи! Ощупывая мягкие кручёные нити, Мария плакала. От счастья. Потом вытерла пустые глазницы, попросила окрепших за считанные дни мальцов разобрать пряжу по цветам да уложить в кипы в нужном ей порядке; перекрестилась – и села к станку. И заработала. Ловкие пальцы так и остались зрячими.

Такие вот бывают святые отцы да монахи, что словом да делом судьбу человеку поправить могут…

И Марте вдруг стало спокойно. Счастье ведь неизвестно какими тропами бродит. Может, разыщет и её, кто знает? Было ей семнадцать лет, и очень хотелось верить в хорошее.

Или просто – верить.

Она запахнулась плотнее в господский камзол – авось не заругает его светлость, если увидит! Снова прислонилась спиной к твёрдому мужскому колену и сама не заметила, как задремала.

* * *

Очнулась она от стука в дверь..

– Ваша светлость, донесения от менталистов!

Марта встрепенулась и, потеряв равновесие, едва не рухнула со скамеечки. Но вовремя вскочила: Жильберт д’Эстре изволил пробудиться столь стремительно, что, не успей она подхватиться – так и спихнул бы её на пол, не заметив. Пока девушка торопливо подбирала упавший с плеч камзол и ломала голову, куда бы его сунуть, пока догадалась повесить на спинку кресла – герцог уже разворачивал протянутый свиток. Бегло зачитав, вернулся к началу, перечёл неторопливо и вдумчиво.

– Так.

Принёсший долгожданные вести комендант – сухощавый, подтянутый служака с осунувшимся лицом и покрасневшими от бессонной ночи глазами, тотчас подал голос:

– Какие будут распоряжения, ваша светлость?

– Да какие уж там распоряжения… Ничего сверх обычного, господин Карр. Готовьтесь к работе. Будут допросы, много допросов, возможно, с пристрастием.

– Понял, ваша светлость. – Комендант бросил острый взгляд за плечо герцога. – А как с вашей… супругой?

Только сейчас герцог вспомнил о Марте. Сперва воззрился на неё с недоумением, затем лицо его посветлело.

– Вот что, Ма… милая, придётся тебе поехать домой. Меня не жди, я дам тебе сопровождающего, как и обещал. Мэтр Карр…

Комендант превратился в олицетворение внимания: у него, казалось, даже уши заострились. Стоял, слушал – а сам ел Марту светлыми, какими-то рыбьими глазами, словно отъедая по кусочку, препарируя… По-видимому, оценивал обстановку. Как-то теперь, после проведённой наедине ночи, складываются отношения между супругами? А ведь какие крики доносились из кабинета, господи Боже мой, какой плач… Но, видно, и впрямь господин герцог отходчивы; по всему видать – договорились полюбовно.

– Нам нужна карета, господин Карр, – бесцеремонно прервал его измышления герцог. – Моя мне ещё понадобится, поэтому воспользуюсь вашей. Тем более что вы мне нужны здесь. Что скажете?

– Что уже закладываем, ваша светлость. Скольких людей прикажете в сопровождение её светлости?

– Четверых, не меньше. Путь следования… пожалуй, я продумаю и сообщу непосредственно эскорту. Что-то ещё?

– Срочная депеша из Анжи, ваша светлость. Что-то там произошло, кажется, не слишком хорошее. Курьер был чересчур подавлен.

– Давайте.

Поклонившись, комендант удалился, бросив напоследок ещё один взгляд на Марту – о-очень внимательный, она даже сжалась. И вздрогнула от неожиданного странного хлопка.

Его светлость был в бешенстве. Марта перепугалась, что сейчас на него накатит, как вчера, и что тогда делать? Как на грех, рядом нет капитана Винсента, чтобы громыхнуть вовремя дверью! Но обошлось. Лишь, не сдержавшись, герцог снова хлестнул свитком по ладони.

– Ну, Анна… Скоро ты мне за всё ответишь.

И сквозь зубы так обрисовал предстоящую экзекуцию супруги – подобных слов Марта даже от дяди Жана не слыхивала, даже когда тот пребывал в сильном подпитии. Видать, напоследок крепко насолила жёнушка. Но сколь верёвочке ни виться… Первое письмо было, как поняла Марта, от капитана Винсента, и, скорее всего, заключало долгожданную весть о поимке беглянки, иначе с чего бы готовить пыточную? Марта поёжилась. Гадать о чужих делах ей было ни к чему. Самое время о себе подумать. А второе, взбесившее герцога – о чём оно?

– Послушай, Марта, – вдруг обратился к ней герцог. – Мне, право, жаль, что я был с тобой не сдержан…

Умел он себя взять в руки, умел.

– …но с кем не бывает. Худого не помни.

– Что вы, ваша светлость, – прошептала она.

– Молчи. Хотелось бы сделать для тебя больше, но не могу. Впрочем, если не забуду, постараюсь тебя отыскать. Послушай, кольцо, что у тебя на руке… – Марта с удивлением воззрилась на перстень, о котором уже и думать забыла: палец привык к тяжести золотого ободка с камнем и уже не ощущал его. – Оно обручальное, дорогое. Оставь его себе, должен же я как-то компенсировать беспокойство. – Несуразность собственных слов заставила его усмехнуться. – Поедешь в лавку к ювелиру Симону, там продашь. Это его работа, он её узнает сразу. Скажешь – я подарил. Больше никуда с ним не суйся – арестуют, подумают, что стащила. Да, скажи Симону, что я велел продать камень за десять тысяч талеров, хотя сам купил за четырнадцать, так что он не продешевит, а тебе этого надолго хватит. И вот что…

Задумался.

– Домой тебе, пожалуй, лучше не возвращаться. Знаю я вашего барона, он любитель… срывать бутончики, не может быть, чтобы тебя до сих пор не заметил. В городе одинокой молодой девушке тоже нелегко, но мы что-нибудь придумаем. Сейчас приедет Винсент, попрошу его снять, а затем выкупить для тебя домик где-нибудь в тихом квартале. Найдёшь себе дело; денег тебе хватит надолго, только не транжирь у всех на виду. Первое время Винсент будет захаживать в гости; не бойся, это только для того, чтобы видели, что ты не одна, под защитой. Думаю, в Эстре тебе будет лучше. Да, вот что, – осторожно взял Марту за подбородок. – Постарайся особо не показывать всем своё хорошенькое личико. Слишком уж хорошенькое…

Наклонился к её лицу… и отпрянул.

– Поедешь прямо сейчас, – сказал сухо. Оставив затрепетавшую от волнения деву, подхватил с кресла камзол. Марта вздохнула разочарованно. До сей поры в рубахе тонкого полотна, красиво облегающей статную фигуру, герцог был как-то ближе, домашнее, что ли. Камзол же на него лёг, как кираса, броня.

– Господин комендант! – крикнул герцог. По-видимому, он не сомневался, что в соседней комнате все, как один, готовы мчаться по первому его зову. Впрочем, так оно и было, ибо начальник тюрьмы появился незамедлительно. – Нам нужен хороший плащ с капюшоном, достаточно большим, чтобы прикрыть лицо. И поторопитесь, скоро мне будет не до этого, а прежде, чем заняться другим делом, я хотел бы знать, что эта девушка отбыла и находится в полной безопасности.

Спустя две минуты герцог широким размашистым шагом, почти бегом, нёсся по тюремному коридору, за ним, стуча деревянными башмаками, семенила Марта, непривычная поспешать в таком количестве юбок. Комендант, даже не ускоряясь, скользил за ними, как лодка по воде, без труда подлаживаясь под обоих.

Ещё не дойдя до входных дверей, они услышали лошадиный топот, ржание, крики… и отчётливый женский визг. Нет, герцог не кинулся вперёд, он просто преодолел расстояние, отделяющее его от выхода, в каких-то два шага. Марте понадобилось двадцать, да она к тому же запуталась в полах длинного плаща и чуть не упала, и если бы не помощь коменданта – позорно растянулась бы на пороге.

– Ой… Спасибо, господин Карр, – прошептала испуганно. Хорошо, что она вовремя вспомнила имя. Тот глянул как-то странно, кивнул и придержал тяжёлую створку двери, пропуская Марту на выход. Но тотчас крепко, хоть и деликатно, перехватил её локоть.

– Что-то мне подсказывает, сударыня, что его светлость не хочет выставлять вас напоказ. Давайте подождём здесь; пусть ваш супруг поговорит с прибывшими, а затем уже мы напомним ему о вас. Прошу…

И увлёк в сторону от двери, в балконную тень, резко очерченную под утренним солнцем.

Большой тюремный двор стал внезапно тесным – от трёх карет, заехавших одновременно, от лошадей, от множества людей, посыпавшихся невесть откуда. Потом уже Марта сообразила, что часть из них выскочила из возка – такого же, в котором её сюда привезли, а остальная масса – из соседнего крыла тюрьмы. Это были рейтары, и где-то среди них слышан был знакомый мужественный голос капитана Винсента, отдающего чёткие указания. Должно быть, именно благодаря его распоряжениям человеческий муравейник упорядочился в считанные секунды. Солдаты разбились на группки: одна – препровождала ко входу двух непонятных личностей, Марта даже не смогла сразу определить – мужчин или женщин, те были в каких-то нелепых балахонах, с закрытыми лицами, с завязанными прямо поверх мешков на головах ртами… Герцог покосился на них с какой-то брезгливостью.

– Этих – в особую камеру, для магов, – распоряжался комендант. – Господа менталисты, вы в караул? – осведомился у сопровождающих, четверых одинаково неприметных людей, шагающих бесшумно и легко, словно паря над землёй.

– Да, извольте нам найти замену не позднее, чем через час, экземпляры попались сильные.

– Слушаюсь.

Перед герцогом раскрыли два ларца: в большом – какие-то бумаги, меньший блеснул сиянием драгоценных камней и жемчугов. Его светлость коротко и без эмоций кивнул.

– В мою карету. Благодарю. Не забуду.

Но вот он подобрался…

…и пошла от него такая волна холода и ненависти, что не только у людей заледенели руки и ноги – всхрапнули и встали на дыбы лошади.

– Ох, – только и прошептала Марта. Оглянулась – и поняла, что осталась в своём углу одна. Комендант, как и Винсент, заняли места за правым и левым плечом герцога. Словно свита.

А прямо перед его светлостью дёргалась в путах, пытаясь освободиться, гневно что-то мыча сквозь знакомый кляп, извивалась, пробовала лягнуть крепко держащих её под руки солдат – она, Марта…

Скрестив руки на груди, герцог смерил её тяжелым взглядом. Но не проронил ни слова. Стоял и молчал, пока пленница не затихла, тяжело дыша, и вдруг отпрянула. Попятилась. Вернее, попыталась. Жёсткий тычок под рёбра заставил её согнуться пополам и задохнуться.

Вот так и Марте было… несладко.

Всё это время она гадала: почему все упорно принимали её за беглую герцогиню, неужели так похожа? А вот теперь поняла – да, похожа, и очень. Сейчас её словно раздвоило. Одна, настоящая, вжималась спиной в холодную кирпичную кладку, чтобы не заметили герцог и солдаты, и другая, точное Мартино подобие, только одетое в ещё более дорогое платье, задыхалась после удара и всё не могла разогнуться. Солдат подтолкнул ту, вторую, в спину и по знаку герцога ловко выдернул кляп, мешающий вдохнуть.

– Ублюдок! – едва придя в себя, прошипела двойница. – Прикажи меня не бить, сейчас же, животное! Я беременна!

– Я законнорожденный, сударыня. В отличие от вашего будущего отродья, – сказал, словно выплюнул, герцог. – Это всё, что вы можете сообщить?

– Ты не имеешь права меня арестовывать, слышишь, ты! – Она вдруг затихла, прислушиваясь, и захохотала: – Ох, как тебя сейчас обломают! Давно мечтала поставить тебя на место, скоти…

Не слишком чистая ладонь рейтара запечатала ей рот. Намертво. Жертва пыталась кусаться, но получила удар, ещё более жёсткий, чем предыдущий.

– Избавьте меня от её оскорблений, – скучным голосом сказал герцог. – И… Капитан, объявите готовность. Посмотрим, кто ещё к нам сейчас пожалует.

Тем временем Марта, забытая всеми, не сводила глаз со своей копии. В голове кружилась единственная мысль: неужели? Неужели она? Потому что вспомнила…

– …Дядя, как она смеет! Простолюдинка, дрянь… почему она такая же, как я?

Прелестная девочка лет девяти в пышном «взрослом» платье тащит Марту за косы по полу, сперва по мягкому ковру спальни, куда Марта упросила проводить сестрицу-горничную, чтобы хоть глазком посмотреть, как живут господа, потом по жёстким каменным плитам зала. И вдруг со всего размаха с недетской силой толкает Марту, и та летит лицом в чьи-то грязные сапоги. Еле успевает инстинктивно выставить вперёд локоть.

Чья-то рука вздёргивает её за шиворот. Сердечко у Марты уходит в пятки. Барон… спаси и сохрани, Божечка, сейчас убьёт…

Он осматривает Марту, как курёнка, разве что за ногу не поднимает.

– Что вас так рассердило, моя прелесть? Да, действительно, похожа, что с того?

– Дядя, как вы не понимаете? Я красивая! Вы всегда говорите мне, что я самая красивая! А эта шваль так на меня похожа – значит, и она красива? Видеть её не могу! Запорите её!

– Глупости, – неожиданно одёргивает её барон. Стряхивает с руки Марту. – А ну, брысь! И чтобы ноги твоей здесь не было! – И снова племяннице, ласково: – Солнце моё, вы её больше не увидите, обещаю.

– А я сказала – запорите! Пусть… пусть ей уши отрежут, вот! Лицо исцарапают, разбойникам отдадут! Ну дядя, – тон сменяется на капризный, – вы же всё можете, ну пожалуйста… Да я спать не смогу спокойно, пока она со мной одним воздухом дышит! Тварь подзаборная! Кто её сюда привёл?

Как уж там улещивал барон племянницу, единственную дочь покойной сестры, единственную наследницу – Марта уже не слышала, кубарем скатившись с парадной лестницы и нырнув под пролёт. Забилась под ступеньки и дышала, как рыба, широко раскрыв рот, чтобы воздух выходил не с таким шумом, не услышали бы. И долго не решалась вылезти, а сестрица всё никак за ней не приходила, боялась случайно выдать.

– …Жана-кузнеца племянница, – услышала над собой. – В прошлом году осиротела, вот хотел к делу пристроить, на кухню или в прачки. – Две пары ног не торопясь, твёрдо печатая шаг, спускались по ступенькам, казалось, прямо над головой девочки. – Прикажете сыскать? – Вкрадчивый голос понизился до шёпота: – Привести?

– На кой она мне… сейчас, – холодно отозвался барон. – Не любитель. Девка должна быть девкой, в теле, а эта пока так, недоразумение. Что я с ней делать буду? Жану скажи, чтоб сюда не пускал, пока Анну в пансион не отправлю.

Впервые в жизни Марту выпороли именно в тот день. Но её-то – слегка, для видимости, потому как управляющий неподалёку крутился, чтобы видеть, как барское слово отзывается, а вот бестолковую сестрицу двоюродную – от души. Чтобы знала, как малолеток по замку водить.

…Прикусив палец, чтобы не заплакать в голос, Марта кое-как сдержалась. За что ей это? Выходит, вся её жизнь пошла наперекосяк ещё с той поры? Из-за маленькой капризной дряни, которая что хотела, то и получала, жила в холе, в воле, в сытости… Чего ей замужем за герцогом не хватало, дуре набитой? И это из-за неё вчера её чуть было не… не… Спасибо доброму капитану Винсенту, никакое он, оказывается, не чудовище, а просто ангел-хранитель, не иначе.