– Я? Возражаю? Ваша светлость, так ведь супруги и должны жить вместе, как и полагается!

Она даже не подозревала, какую бурю в стакане воды вызвала её простодушная логика. Одна половинка души герцога, более плотоядная и охочая до жизненных радостей, возликовала; другая, совестливая, застыдилась собственной радости.

– Вы что, и впрямь спали раздельно? – поразилась вдруг Марта. – А, простите, ваша светлость, этак только у вас в доме заведено, из-за того, что не ладили, или вообще у всех господ?

– Э-э… Видишь ли… Скажем так: заведено у людей, достаточно обеспеченных, чтобы содержать большой дом со множеством комнат. Это удобно – иметь собственную спальню и собственную кровать, в которой никто не пихается и не толкает в бок. – Герцог задумался. Объяснение показалось ему несколько натянутым. – Марта, в высшем обществе несколько… м-м-м… иное отношение к браку. Понимаешь, довольно часто женятся и выходят замуж за связи, за приданое или будущее наследство, ради хорошей партии, наконец. Кому-то нужно пробиться в свет, но нет титула, зато есть большие деньги, за которые можно сосватать дочь обедневшего дворянина, без гроша, но с родословной. В таких условиях редко пылают друг к другу искренними чувствами. Иногда мужу и жене лучше всё-таки жить обособленно… раздельно, я хотел сказать. Меньше склок.

Она кивнула.

– Ты действительно поняла? – недоверчиво уточнил герцог.

Марта вздохнула.

– Можно подумать, только господа по расчёту женятся. У нас ведь то же самое: бывает, что богатый да невзрачный купит себе молодую невесту, а потом порет почём зря за то, что на молодых поглядывает. – Пока его высочество приходил в себя, изумляясь столь оригинальной трактовке, Марта спросила о наболевшем: – А что, и впрямь каждому-каждому свой угол? Может, и детишкам тоже?

– Для них выделяется особая комната, детская, – медленно сказал герцог. Он вдруг вспомнил крестьянские избы, в которые ему приходилось заглядывать: теснота, скученность… Какая всё-таки пропасть разделяет их миры! – Или несколько комнат, потому что вместе с малышами живут их няни и кормилицы. Когда подрастают – ребёнку выделяется собственная спальня.

Марте всё не верилось. Она хотела узнать, а для чего нужны кормилицы, но постеснялась. Уточнила только:

– Тоже каждому?

– Иногда одна общая для мальчиков, общая для девочек. В зависимости от достатка родителей. У меня, например, была…

«У нас, например, будет…» – вдруг захотелось ему сказать. У нас будет прелестная детская, полная света, игрушек, цветов, книжек, зайдя в которую можно будет оглохнуть от радостного ребячьего вопля. Чтобы там копошилось на коврах не менее трёх… нет, четырёх… неважно, мальчиков или девочек, лишь бы были. Даже если родятся одни дочери – он уговорит Его Величество Генриха пересмотреть закон, дабы герцогскую корону возможно было наследовать первенцу, независимо от пола. Он…

Лёгкий дробный топот за дверью прервал его грандиозные замыслы. Две перепуганные девушки протиснулись в полуоткрытую дверь. Герцога всегда раздражала эта манера прислуги – входить боком, через еле видимую глазом щёлочку. С досадой он сделал знак подойти.

Встал. Бросил коротко:

– Ванну госпоже. Приготовьте постель, ей нужно отдохнуть с дороги. Завтрак. И далее не беспокоить, пока не позовёт.

Поспешно присев в книксене, девушки разбежались в стороны. Одна скрылась за дверью, ведущей в ванную комнату, другая резво принялась взбивать подушки и перестилать простыни на… Марта проморгалась. Это вот на этой кровати, что ли, герцогу тесно спать с кем-то вдвоём? Да там десятерых уложить можно! Но всё-таки он правитель, не замухрышка какой-нибудь, у него всё в доме должно быть и больше, и красивее… Только на этаком-то ложе страшно потеряться, ей-богу. Украдкой покосилась на тахту, на которой сидела. Ничего, Марта, маленькая, ей места совсем немного нужно, она как-нибудь и здесь поспит. Дождётся, когда все уйдут – чтобы не судачили о её странностях – и переберётся…

– Иди-ка сюда, – герцог поднялся, потянув её за собой. – Кое-что объясню. Вот смотри: шнурок над кроватью в изголовье, дёргаешь – и к тебе приходит кто-нибудь из этих милых девушек. Проси всё, что тебе заблагорассудится, делай, что пожелаешь, а если в чём-то сомневаешься или хочешь узнать – спрашивай, не стесняйся, тут везде полно людей. Ты, – он выделил это слово, – ты, Анна, здесь госпожа. И пусть только кто посмеет…

Горничная за его спиной побелела, прижав к груди подушку.

– Не надо, ваша светлость, – Марта робко тронула его за рукав. – Если все здесь так же добры, как и вы – со мной всё будет хорошо.

У герцога дёрнулась щека.

«Так же добры, как и вы…»

Вошла, наконец, и матушка Аглая, запыхавшаяся, раскрасневшаяся и заметно умягчённая. Уж эта-то не стеснялась открыть дверь нараспашку, и недаром: была она тут некоронованной королевой собственного государства, со своими подданными, маленьким войском, дознавателями… и даже, порой, палачами. Нет – экзекуторами, потому как до смертоубийства, конечно, не доходило, Боже упаси, но спуску нерадивым и болтливым здесь не давали.

– Ваши светлости? – вопросительно наклонила голову. – Вам подходят эти девушки?

– Они не прислуживали… э-э… той? – герцог был в явном затруднении с определением, но Аглая понятливо кивнула.

– Близко не подходили. Вы же знаете, она терпеть не могла рядом с собой хорошеньких.

И посмотрела украдкой на Марту. Та лишь сделала большие глаза, не понимая намёков.

– Отлично. – Герцог не заметил их переглядываний. – Вот что, матушка Аглая, мне пора ехать. Оставляю Анну на вашем попечении и надеюсь… – Выразительно приподнял бровь.

– У неё не будет повода жаловаться, ваша светлость, будьте уверены. – Взгляд домоправительницы ещё раз прошёлся по чересчур истончённой фигурке в белом атласном платье, изрядно помятом и потерявшим былую пышность; отметил и сабо, сиротливо осевшие в каминной золе. – Раз уж вы распорядились насчёт ремонта, может, заодно снимете печати с комнат вашей… той женщины, что считалась вашей супругой? Мы бы подобрали госпоже что-нибудь из её гардероба.

– Н-нет, – процедил герцог и вдруг побледнел, как всегда было в последнее время при упоминании об Анне. – Моя жена не будет в этом ходить. Ни лоскута, ни пуговицы от той обманщицы не должно её коснуться. Вы поняли? Всё сжечь.

– К-конечно, ваша светлость, – помедлив самую малость, отозвалась домоправительница. – Как скажете.

– И чтоб я не слышал больше никаких упоминаний о той, пришлой. Никаких сравнений, злословий и шепотков, как это бывает у вас, женщин, слышите?

– Конечно, ваша светлость.

Герцог вдруг улыбнулся.

– Спасибо, матушка. Я всегда знал, что на вас можно положиться.

И, несмотря на то, что в душе у Аглаи творилось чёрт знает что, она улыбнулась в ответ своему молочному сыну.

– На кого же ещё вам опереться, ваша светлость… Разве что на моего оболтуса да того старого франта, что каждый день так трясётся над своими сединами? Езжайте спокойно по своим делам, ничего тут с вашей душечкой не случится.

Герцог от души чмокнул Аглаю в румяную крепкую щёку и получил незаметный, но чувствительный тычок в грудь. И это он ещё дёшево отделался; бедняге Винсенту наверняка досталось, как всегда, за двоих.

«Марта!» – едва не позвал он, но вовремя спохватился. Демоны… Нельзя путать имена. Хоть и не хочется даже упоминать о постылой супруге, но надо подстраиваться под обстоятельства. Нежно обнял затрепетавшую девушку.

– Анна, я уезжаю. Постарайся не скучать без меня. Жди к вечеру.

Она вспомнила, куда и зачем необходимо ему вернуться, и побледнела.

– Будьте милосердны, ваша светлость, – шепнула. Не потому, что пожалела ту, другую – вот уж чего не хватало! – а просто не хотелось, чтобы он запятнал себя излишней жестокостью.

– Я буду творить суд, Анна. Не проси о том, кого не знаешь.

– Тогда судите праведно, Жиль… Жиль-берт.

Сердце герцога забилось чаще.

– Обещаю, дорогая.

Отстранившись, он попрощался с Мартой взглядом. Показалось, что поцелуй он её, даже невинно, в щёку, как только что Аглаю – и осыплется тот мостик, который она сама – сама! – попыталась сейчас построить между ними. «Жиль-берт!» – звучало в ушах. Его имя отчего-то давалось ей с трудом; да уж, рабскую сущность трудно из себя выцедить, придётся капля по капле… Впрочем, рабского в ней нет, одёрнул себя герцог. Нет. Просто этой врождённой чистоте и невинности трудно обращаться по имени к мужчине, который всего несколько часов назад выкручивал ей руки, а теперь вдруг стал её мужем. К человеку, которого она не знает совершенно. К властителю. Вельможи-то иногда дрожат и бледнеют в его присутствии, а она…

«Будьте милосердны».

Он шёл по просторному коридору крыла, не замечая ни кланяющихся лакеев, ни того, как обернулось на его шаги несколько человек, столпившихся перед комнатой бывшей жены… Впрочем, последних герцог отметил боковым зрением и замедлил шаг. Машинально провёл камнем обручального кольца по заговорённой печати на косяке. Та исчезла.

…К тому же, в ней ещё остаётся вбитая с младенчества привычка почитать тех, кто выше – по происхождению, по достатку… господ, одним словом, продолжал он мысленно. И ничего с этим не поделать, таков порядок вещей. Каждому своё, и неизвестно, кому хуже: им – бесправным, но имеющим единственную заботу о хлебе насущном, или ему, сиятельному, изо дня в день разгребающему дерь… Почему-то даже мысленно он не смог выразиться крепко. Ему вспомнились несколько словечек, сказанных в запале при Марте – и стало невероятно стыдно. Никогда больше, хотя бы при ней… никогда.

– Ваша светлость! – Его догонял задыхающийся дворецкий. Герцог сдержал шаг. Что ж, удачный момент отыграть ещё одну сцену.

– Вот что, метр Франсуа… – Силком усадил старика в ближайшее кресло, коих на случай наплыва гостей было расставлено вдоль стены широкого коридора преизрядно. – Да вы отдохните, не в вашем-то возрасте прыгать, как зайцу…

Подтащил кресло и для себя и уселся рядом. Продолжил, понизив голос:

– Я хотел бы поговорить с вами об Анне – теперешней Анне, которую вчера привезли из-за забытой богом приграничной деревушки, приняв за ту, что выдавала себя за неё. Франсуа, – он намеренно опустил обращение «мэтр», справедливо полагая, что в данном случае это лишь подчеркнёт доверие. – Я знаю, каково всем вам пришлось в последний год при общении с той женщиной, и благодарю за терпение и выдержку. Но прошу: не позволяйте прошлым обидам излиться на мою настоящую жену. Тем более что сейчас она…

Герцог намеренно затянул паузу. Мэтр, точно знающий, когда нужно вставить словечко, осторожно уточнил:

– Её светлость немного… не в себе?

– Не то чтобы немного, очень даже не в себе, друг мой. Похоже, поработал хороший менталист, может, и не один, девочке упорно внушали, что она не герцогиня в браке и не баронесса в девичестве, а простая деревенская глупышка. И вбивали это знание не только внушением. – Он горько усмехнулся. Надо же как-то оправдать следы от розог на теле чудом спасенной супруги. Господь простит напраслину, это для её же блага. – Думаю, что со временем она поправится. Всё, что от нас нужно – это терпение и такт, такт и терпение. Остались ли они у вас после общения с прежней, лже-Анной?

– Ваша светлость! – на глазах пожилого дворецкого выступили слёзы.

– Вижу, что остались. Надеюсь на вас, друг мой. И помните, о чём я вас предупреждал.

– Ни единого лишнего слова, ваша светлость. Лично рты позашиваю, если что дурное услышу. Конечно, – замялся преданный слуга, – трудно будет… после всего, что госпожа вытворяла…

– Мягче, мягче с людьми, Франсуа. Думаю, суровые меры не понадобятся: совсем скоро все увидят разницу между прежней герцогиней и этой. Прощайте, старина. – Герцог поднялся, дружески потрепал мэтра по плечу. – До вечера.

– Да благословит вас Бог, ваша светлость… – пробормотал управляющий. – Никто из тех, кто осуждает вас за глаза, не знает вашей истиной доброты.

– Да вы что, сговорились? – Герцог так растерялся, что едва не вышел из тщательно продуманного образа. Спохватившись, отвернулся в показном смущении. Надо уходить, пока кто-нибудь ещё не заикнулся о его доброте.

Но вдруг кое-что вспомнил.

– Вот что, – сказал замедленно. – Теперь о другом. Ты, конечно, покажешь ей дом, осветишь здешние порядки, расскажешь, куда можно ходить, а куда… не рекомендуется. И госпожа Анна, естественно, будет задавать вопросы, она ведь любопытна, как все женщины. Ничему не удивляйся, помни, что не она, а другая жила здесь вместо неё всё это время. Ничего не замалчивай, кроме одного: если даже случайно речь зайдёт обо мне – не говори, кто я такой. Понял?

Мэтр посерьёзнел.

– Да, ваша светлость. Неужели… – Оглянулся: не слышит ли кто. Докончил шёпотом: – …вы так и не открылись?

– Я собирался, когда год назад выезжал из Фуа. Хотел поговорить с ней об этом здесь, в Гайярде. Но сюда приехала совсем другая женщина, вздорная, с резко испортившимся характером, она уже не внушала мне доверия. А этой – я сам скажу, когда придёт время.

– Всё понял. Ни слова. Ни полслова. Ни намёка. Будьте уверены.

* * *

Откинувшись на спинку сиденья, его светлость уставился невидящим взором в окно кареты.

«Будьте милосердны…»

Благословенна ты, девочка, как истинная миротворица. Но только своим чистым умишком ещё не понимаешь, что миру нужны не только святые, но и золотари.

– Винс, – герцог, наконец, перевёл взгляд на капитана. – Ты ещё жив? Как тебе удалось отделаться столь малым? Я думал, тебя ждёт выволочка за нас обоих, как во времена нашей греховной юности, однако матушка освободилась достаточно быстро. Чем ты её обезоружил?

Синеглазый усмехнулся краешком рта.

– Я и не пытался. Изложил кратко всё, что мы обговаривали, и, не давая опомниться, посоветовал – нет, крайне настоял – ближайшие три-четыре дня не давать новой герцогине слишком много еды. Кормить понемногу, но чаще, и желательно – самой простой пищей. Похоже, что девочка наголодалась. Когда матушка это осознала – поверь, это оказалось самым убедительным доводом.

Капитан умолк. В глазах его стоял невысказанный упрёк.

Демоны, дьяволы и все вместе взятые… Герцог даже зажмурился. Как он об этом не подумал? Видел же трогательно торчащие – теперь-то осознал, что нездорово торчащие – лопатки, выпирающие позвонки, острые ключицы… У неё даже кольцо болталось на пальце, а не сидело прочно. Уже тогда можно было понять, что малышка недоедала. А если бы ей принесли на завтрак то же, что и Анне? Та с самого утра выезжала верхом, нагуливая зверский аппетит, а затем сметала со стола всё, как здоровый мужчина: и омлеты с грудинкой и грибами, и жареные колбаски, истекающие жиром, и цыплят в остро-сладком соусе… Страшно представить, что сталось бы с желудком, непривычным к такому изобилию.

– Спасибо, что позаботился об этом, Винс. Я как-то не подумал.

– Просто я чаще бываю в деревнях, Жиль.

Лишь оставаясь один на один, как сейчас, капитан позволял себе обращаться к молочному брату просто по имени и на ты. Годы, когда они вместе росли, учились, совершали набеги – сперва на окрестные сады, а затем и на местных дев – давно миновали. Братство душ оставалось, но надёжно пряталось от посторонних, дабы не давать никому лишнего повода усомниться в боевых заслугах одного и непредвзятости другого.