Глава 4

Наивная

Париж. – Мама посмотрела на меня так, словно я сказала «Пондишери». Или «Полинезия».

– Да, – ответила я так легко, как только могла.

Она пронзила меня взглядом, в котором читались паника, подозрение и неодобрение. Такова моя мама – всегда настороже. Выискивает проблемы и риски. Предпочитает, чтобы ее мир был как можно меньше и безопаснее. Я могу это понять – это облегчает жизнь. Но я не должна быть такой же. Это мой первый шаг к тому, чтобы не превратиться в нее. Не то чтобы я ее не любила, я просто не хотела стать такой же и поэтому нашла работу помощницы по хозяйству за границей.

– Ты имеешь в виду, нянькой. – Она ненавидела, когда я использовала иностранные слова. Думала, я воображаю о себе невесть что.

– Нет. Au pair – это другое, – объяснила я. – Это значит «равный». Живешь как член семьи. Наниматели дают деньги на расходы в обмен на помощь с детьми.

– О-о. – Мама выглядела озадаченной. – Но почему? У тебя ведь отличная работа.

– Ты же знаешь, я не хочу торчать там вечно. И знаешь, что я хочу работать в сфере моды. Если я выучу французский и познакомлюсь с Парижем, это будет полезно для моего резюме.

К сожалению, только это и составляло бы мое резюме, учитывая, что я провалила вступительные экзамены. Я не осталась в школе на шестой класс, а пошла в колледж, потому что там учились крутые люди. (Я к таковым не относилась, то есть к крутым.) И это была моя первая ошибка. А вторая – то, что я решила, будто мне не нужно готовиться. В итоге мои результаты оказались ужасны, и в университет я не попала.

– Но ты и сейчас работаешь в сфере моды.

– Нет, мам. Я работаю в отделе женской одежды в старом, захудалом универмаге.

Она сделала вдох через нос, пытаясь найти аргументы, которые могли бы на меня подействовать.

– Там о тебе будут заботиться всю жизнь.

У нее так и вышло, но двадцатилетнюю девушку это не прельщало. В этом возрасте важен только нынешний день.

Я покачала головой:

– Да разве это жизнь? Я хочу в конце концов перебраться в Лондон.

Мама вздрогнула, и я поняла, что слишком поторопилась. Париж. Лондон. Но это не было неожиданностью. По журналам, которые я приносила домой и страницы которых бесконечно слюнявила, она знала, что я помешана на одежде. По тому, что я тратила все до последнего пенни на дешевые копии последних нарядов из «Вог». В моей спальне висели постеры с изображением моих кумиров: Мэрилин Монро, Одри Хепбёрн, Дебби Харри, Джеки Кеннеди. Я изучала подолы их юбок и высоту каблуков, рыскала по благотворительным магазинам в поисках одежды, имитирующей их стиль, и с помощью старой швейной машинки «Зингер» перешивала юбки и платья, подгоняя их под свой размер.

Я мечтала работать в модном журнале, стать журналисткой, писать об иконах стиля, супермоделях и подиумах. Мне предстояло пройти долгий путь, прежде чем я встану на первую ступеньку воображаемой карьерной лестницы, но я была полна решимости. За неделю до этого разговора я прочитала в «Мари Клэр» статью такой же девушки, как и я, не имевшей никакой квалификации, но пробившей себе дорогу наверх и ставшей младшим редактором. Это вселило в меня надежду.

А потом, сидя у кабинета стоматолога в ожидании очередной пломбы, я увидела в «Леди» объявление о найме помощницы по хозяйству. Что-то витало в воздухе, подталкивая меня к тому, чтобы изменить свою жизнь.

Я похлопала маму по руке:

– Я должна это сделать.

Ее взгляд смягчился, и она отвела глаза. Я была уверена, что мама меня не понимает. А может, она и понимала – даже слишком хорошо понимала и не хотела с этим смириться. Может, она ревновала?

Париж предоставлял мне шанс к побегу. Париж – это мир гламура, способ продвижения и билет на волю. Из прочитанной статьи я поняла: чтобы навсегда уехать из Вустера и хотя бы приблизиться к осуществлению своей мечты, я должна стать чем-то большим, чем очарованная модой девочка из провинции. Мне следовало навести лоск и проявить немного инициативы. Париж предоставил бы мне необходимое преимущество. Я улучшила бы школьный французский и впитала немного столичной атмосферы, надеясь, что часть парижского шика осядет на мне. Я бы научилась правильно повязывать шарф и приобрела немного je ne sais quoi^[6]. Вернулась бы утонченной, изысканной и умной – такой, какой должна быть незаменимая помощница редактора гламурного журнала. Она оценила бы мой потенциал, а я ухватилась бы за представившийся шанс, и моя карьерная лестница устремилась бы в небеса.

– Мама, это всего лишь на три месяца. Я вернусь после Нового года.

И она кивнула, смирившись: у нее закончились аргументы. Я представила, как иду по набережной Сены, одетая в шикарное пальто, волосы слегка взъерошены осенним ветерком, вокруг кружатся разноцветные листья, я направляюсь на встречу со своим возлюбленным. Мы будем пить красное вино в крошечном ресторанчике, говорить о жизни, любви и искусстве, выкурим сигарету-другую. Я узнаю, как всегда выглядеть элегантной, неотразимой, уверенной, привлекательной. Отстоящей на миллион миль от провинциалки, продавщицы, провалившей вступительные экзамены.

Париж должен был спасти меня от самой себя и сделать из меня ту, кем я хотела быть.

На пароме меня тошнило – самым натуральным образом. Я сидела прямо на своем месте, одной рукой держась за чемодан, чтобы он не покатился, а другой – за сумку, и чувствовала, как желудок бурлит, когда судно переваливается с борта на борт. И чем больше я старалась не думать об этом, тем хуже себя чувствовала. Черный кофе из автомата болтался в яме моего пустого желудка, исторгая из него горечь.

Я нервничала, хотя плавание из Дувра в Кале было недолгим и не предполагало приключений. Но я беспокоилась о грядущей пересадке на поезд, то и дело поглядывала на часы, проверяла время на билете и жалела, что выбрала не дневной, а утренний рейс. Правда, тогда я приехала бы в Париж уже в темноте, и от этой перспективы у меня сразу пересохло во рту.

Образу, к которому стремилась, собираясь в дорогу, я соответствовала плохо. Я понимала, что выгляжу зажатой, неуверенной в себе и, что очевидно, не привыкшей путешествовать. Я хотела бы походить на девушку в джинсах и свободной клетчатой рубашке, что устроилась напротив меня: она сидела, положив ноги на сиденье, с наушниками «Дискмен» в ушах, жуя жвачку. По сравнению с ней я выглядела неуместно нарядно в своей джинсовой юбке-карандаш и твидовом пиджаке, к которому пришила большие позолоченные пуговицы, думая, что он будет выглядеть как вещь от «Шанель». В Вустере так и было, но здесь, в открытом море, это смотрелось просто отвратительно. Я заметила, как девушка оглядела меня с ног до головы и слегка ухмыльнулась. Кофе снова взмыл по пищеводу, но смириться с мыслью, что меня стошнит у нее на глазах, я никак не могла и как можно быстрее бросилась к туалетам, таща за собой чемодан и не решаясь спросить, не присмотрит ли она за ним.

Когда я наклонилась над раковиной, кофе сразу устремился наружу, и я почувствовала мгновенное облегчение. Пожалуй, это было единственное утешение.

Мне потребовалась целая вечность, чтобы открыть чемодан, достать зубную щетку и пасту, почистить зубы, а затем вернуться на место.

Бледная и дрожащая, я снова села, чувствуя себя несчастной, и посмотрела на часы. До прибытия оставался еще час. Обычно в это время в субботу я крутилась в отделе аксессуаров, убирала упаковки колготок, перекладывала шарфы и раздавала советы нуждающимся. На мгновение мне захотелось оказаться там, в целости и сохранности, и поразмышлять, какое видео взять в «Блокбастере» по дороге домой. Последним фильмом, который я брала, был «Тельма и Луиза». Сейчас мне не хватало их авантюрного духа. Я старалась выглядеть непринужденно и беззаботно. И не думать, успею ли на пересадку.

Когда я сошла с парома и села в поезд до Парижа, от облегчения у меня закружилась голова. Я попыталась закрыть глаза и уснуть, но потом заволновалась, что пропущу остановку. К тому же я начала мерзнуть. Похолодало, а мой твидовый пиджак не очень-то согревал. Я проигнорировала мамины просьбы одеться потеплее и теперь жалела об этом. К тому же меня все еще немного подташнивало после парома. Стоило бы перекусить, чтобы хоть немного восстановить силы, но я слишком нервничала, опасаясь оставить свое место и чемодан и пойти в буфет.

Я взялась за книгу, надеясь, что она отвлечет меня. Это был роман Элейн Данди «Дуд Авокадо». Я нашла его в книжном магазине, куда часто заходила в обеденный перерыв, и меня привлекло название – немного странное. Я прочитала первую страницу и влюбилась в героиню: покрасив волосы в розовый цвет, та бродила по Парижу в вечернем платье средь бела дня. Меня покорила ее искрометность.

Именно такой я хотела быть. Свободной душой, отвечающей за свое будущее, открытой всему, что может предложить жизнь. Это немного подняло мне настроение.

В конце концов мы добрались до окраины Парижа. Под грязно-желтым небом все выглядело заманчиво: клубок башен и пилонов, изредка проглядывающий между бетоном шпиль красивой церкви. С хрипом тормозов мы соскользнули в Северный вокзал. Я вытащила свой чемодан из вагона и шагнула в хаос толпы.

Вокзал меня ошеломил. Паддингтон, где я бывала несколько раз, по сравнению с ним казался сонным. Я не могла разобрать ни слова из того, что слышала. Я даже не была уверена, что половина из них произнесена на французском. Заметив вывеску «Métro» в стиле модерн, я торопливо спустилась под землю, на каждом шагу задевая чемоданом собственные ноги и других прохожих и стараясь не обращать внимания на ответные тычки.

Над шумом взлетали звуки скрипки – дикая цыганская джига. Я улавливала резкий запах пота, едкого сигаретного дыма и экзотических духов, а иногда и вонь несвежей мочи. Мимо меня проходили красивые женщины; чьи-то пылкие взгляды блуждали по моему телу, и мне становилось неуютно.

Я чувствовала себя за миллион миль от дома, и на мгновение мне захотелось перенестись туда, в наш маленький домик с террасой. Вечером папа отправится в чип-шоп…^[7] Я представила, как с предвкушением разворачиваю тяжелые влажные упаковки, от которых струится пар.

Перестань, сказала я себе. Это же Париж, воплощение твоей мечты.

Кое-как я добралась до киоска, где продавались билеты на метро. Я сходила в Вустерскую библиотеку, чтобы все изучить, и запомнила свой первый маршрут: одна остановка до Восточного вокзала, затем пересадка на розовую линию, потом шесть остановок до станции «Пирамид».

Я подошла к билетному киоску, прокручивая в голове слова, которые тщательно заучила. «Un carnet, s’il vous plaît»^[8]. У меня нет права на ошибку. Меня не должны понять неправильно. Когда женщина за стеклом кивнула и взяла пачку билетов, я обрадовалась и потянулась за кошельком.

В сумке его не было.

С пересохшим ртом я принялась судорожно искать кошелек в сумке, перерывая ее содержимое: косметику, тетрадь, мятные конфеты, расческу, бутылочку аспирина. Слезы навернулись на глаза, когда я встретилась с каменным взглядом женщины. Как сказать «кошелек»? Как ей объяснить?

– Mon argent… il n’est pas là ^[9].

Женщина пожала плечами, проявив лишь малейший проблеск сочувствия, и движением руки велела мне убраться и не мешать следующему пассажиру.

«Полиция?» Я произнесла эти слова и сразу сообразила, что зря. Что бы сделала полиция? В тот момент я поняла, что такое случается постоянно. Мой кошелек уже опустошили, франки, которые я заказала на почте, вытащили, пересчитали и рассовали по карманам, а сам кошелек выбросили в урну.

Что же мне было делать? У меня не было с собой ни су. Я не знала языка, чтобы пойти и рассказать все полицейским, а они вряд ли станут финансировать мое дальнейшее путешествие. Они бы просто пожали плечами, как билетерша. Возможно, даже посмеялись бы надо мной.

Адрес семьи Бобуа у меня хранился в том же кошельке, в прозрачном пластиковом кармашке. Его я, к счастью, помнила наизусть, а вот номер телефона – нет. Конечно, я могла бы попытаться отыскать его в телефонной книге, но не представляла, как позвонить с оплатой со стороны вызываемого абонента и как объяснить этим Бобуа свое затруднительное положение, если дозвонюсь. Я запаниковала, взмокла, и в голову пришло, что на вокзале, в его духоте и толчее, мне снова станет плохо. Нужно на улицу, на свежий воздух, подальше от толпы, от чужих глаз и рук. Выходя из метро, я хватала ртом воздух, в котором смешались бензиновые пары, тошнотворный сигаретный дым и луковая вонь. Выбора нет – придется идти пешком. Я покопалась в сумке в поисках путеводителя «От А до Я о Париже», который заказала в книжном магазине, придвинула чемодан к стене какого-то здания, села на него, затем взяла ручку «Биро» и прочертила маршрут на нескольких страницах. И с учетом масштаба прикинула, что это около двух миль.

Спускались сумерки. Измотанная, голодная и немного напуганная, я принялась себя увещевать. Я здесь, в Париже, и не так уж далеко от места назначения. Между домом и работой я пробегала такое же расстояние каждый день. Конечно, тогда при мне не было чертовски большого чемодана, но я справлюсь. На это уйдет, наверное, чуть больше часа, с маленькими привалами на отдых.

Не обращая внимания на пульсирующую боль в голове и урчание в животе, я упорно переставляла ноги, а чемодан бился о мои лодыжки и колени. Продолжай идти, Джулиет, говорила я себе.

Я отвлекалась, пытаясь разобрать незнакомые слова на вывесках: «Tabac», «Bureau de change», «Nettoyage»^[10] – и отгоняя мысли о том, что этот Париж не похож на тот, который я себе представляла. Магазины были унылыми, улицы замусоренными, ни одно кафе на моем пути не выглядело гостеприимным. Мое сердце по тяжести не уступало чемодану. Я вспомнила сцены из моего любимого фильма «Забавная мордашка», где Одри Хепбёрн танцует вокруг всех этих знаменитых достопримечательностей, раскинув руки, поет «Бонжур, Париж», ее глаза сверкают от восторга. Именно такой я видела себя, а не бредущей по унылому тротуару без намека на гламур.