– Возьму хоть босоножки. А то на мой сороковой опухший ничего приличного не найти.

Пока стояли в очереди у кассы, Дора осматривалась по сторонам, уже не пытаясь отыскать заветное платье, а просто из любопытства. Взгляд упал на металлическую корзину, туда Нинка бросила его неделю назад. Это невозможно! Но именно так – из емкости, до края наполненной разноцветными пачками, торчал пепельный хвостик ткани. Платье лежало на самом дне, погребенное под грудой носков.

Дора откопала его и с радостью крымского археолога, доставшего из кургана золотую пектораль, вручила подруге. Расплачивалась сама – пусть будет подарком и талисманом. Невероятно счастливая, несла пакет с обновой, вслух фантазируя, как прекрасно будет петься в ее подарке Нинон, и как все повернутся к ней, и зал взревет от восторгов и обожания.

«Сказочница», – был ей ответ.

Самой Нинке затея с шоу не то чтобы не нравилась – удивляла. Как легко, оказывается, без «волшебной палочки», а всего лишь при помощи телефонного «заклинания», можно попасть на сцене самого популярного телевизионного проекта, если у тебя заботливая подруга. Ей до сих пор не верилось, что так просто. Совсем скоро страна увидит, страна оценит. И неважно, что платье дешевое и копеечные босоножки куплены на распродаже, главное – Голос.

Очередной отпуск оформила без проблем. Раскрывать планы не хотела. Не отпустили бы – уволилась. Но какая-то тревожная нота не переставала звучать во всей этой сказочной суете.

Последние несколько дней перед отъездом Нинка спала плохо. Прокручивала в голове каждый жест, каждый шаг. Как поклонится, что скажет. Вот и эта ночь, уже дошедшая до середины, была бессонной. Окна напротив давно погасли. Дома, деревья, улицы – все погрузилось в сонный осенний морок.

Нинка сидела над раскрытым ноутбуком. Генеральный продюсер Слонов смотрел на нее с многочисленных фото. Вот он – счастливый, расслабленный – в Ницце: уличное кафе, пальмы, шампанское. Вот деловой – на съемках. Вот на велосипеде в Карловых Варах… Патио в Монтекатини – пьет минеральную воду из стаканчика… А вот рядом с Давидом во Флоренции… Она листала Инстаграм, пытаясь отыскать хоть одну с женой, семьей, детьми. И опять возвращалась к той – первой, где Ницца, пальмы, море с яхтами и его влюбленный взгляд, устремленный на нее.

Кто же та, что не попала в кадр? Та, что запечатлела этот мимолетный луч счастья коснувшийся серых глаз? А может, и не та, а тот…

Нинка потянулась, зевнула и захлопнула ноут. Сумка собрана, в ней все, что нужно для слепых прослушиваний – платье, туфли… А голос, голос всегда при ней. Внутри, под диафрагмой, в мехах ее необъятных легких и в платине тугих связок.

Кто-то надеется на удачу, на заговор или темную силу вуду. Нинка надеялась на себя и, конечно, на Слонова. Его авторитет победит всех магов и чародеев, и даже засланное, кому нужно, бабло. Слонов восхищен. А это значит – петь ей в команде одного из наставников.

Жалела она об одном – Айседоры не будет рядом. Не отпустили. Хотя ее поддержка дороже стократ, чем притворные ужимки двоюродной сестры с племянниками и женами. Их желание покрасоваться на экране в обмен на приют в малогабаритной трешке где-то за МКАДом она приняла. Пусть покажут сослуживцам и соседям, что не лыком шиты. Вот и родственница талант, и сами ничего себе – упитаны, ухожены, разряжены. А поцеловаться с ведущим – так и вообще мечта всех российских баб. Пусть родственники заглянут внутрь шоу. Ей не жалко.

Айседора вызвалась провожать.

В ночь отъезда долго стояли на перроне. Обе замерзли. Нинка достала из сумки плоскую фляжку, хлебнула дрянного обжигающего коньяку.

– Ты перед выступлением не сильно налегай… А то дисквалифицируют, – хихикнула Дора, и тоже приложилась к металлическому горлу. – Смотри, чтоб не увидели. Смотри у меня! – шутливо погрозила пальцем.

Вдоль состава тянулись редкие пассажиры. Практически без багажа – налегке. Петербург – Москва. Ночной поезд. Многие на пару дней, а то и вечером – обратно. Проводница спустилась на перрон и темным стражем встала возле своего вагона. Нинке хотелось поскорее запрыгнуть в его теплое чрево, выпить чаю с коньячком. Расслабиться, выспаться. Но Дора не отпускала.

– Чтобы обратно на щите! Вот на том! – большим пальцем указала себе за спину, где на противоположной стороне перрона тускло поблескивал гладким рубиновым боком легендарный состав «Красной стрелы». – А мы уж тебя здесь встретим под музыку Глиэра. Нет, лучше под свою песню возвращайся. Короче, побеждай!

– Я тебе из Москвы привезу магнитик, – перебила и, снижая пафос, сгребла подругу в медвежьи объятья, приподняла, чмокнула в нос. – Знаешь, а Слонов ничего такой… Глаза добрые. И весит, наверное, как ты.

– Да ладно! – Айседора взглянула с интересом, жаль, нет времени обсудить.

– Проходите в вагон. Скоро отправляемся!

Проводница в форменном синем пальто и лихо сдвинутом на затылок красном берете, строго взглянула на пассажирку, протянувшую ей билет и паспорт: «Ваше место тридцать шесть. Доброго пути».

Нинка поднялась в тамбур и стояла там, посылая Доре воздушные поцелуи, пока поезд не тронулся.

Та помахала в ответ. Бросила сквозь скрежет коротко: «Ты – лучшая!»

Выставив перед собой объемную сумку, Нинон двигалась в конец вагона. Ее купе – возле сортира, и место верхнее. По поводу последнего она не переживала. Мало кто соглашался иметь у себя над головой угрозу в сто килограмм, потому попутчики охотно менялись с упитанной пассажиркой. И на этот раз все так и случилось. Спортивного вида бабушка в костюме «Найк» почти сразу сиганула на верхнюю полку и вскоре засвистела одной ноздрей в чутком сне.

Испив чаю из стакана в фирменном подстаканнике, конечно, незаметно плеснув туда коньячку, полуночница отошла ко сну, так и не разобрав, кто шевелится под одеялом на соседней койке – тощий унисекс в наушниках, ей не мешал – и ладно.

«Прощай, столица – здравствуй, столица!» – пропела беззвучно, сонно щурясь на стремительно пролетающие за окном пейзажи и, согретая теплом верблюжьего пледа снаружи и отвратного коньяка изнутри, вскоре сладко уснула.

Глава шестая

Пшёнкин сиял.

Возможно, так же сияли голенища его яловых сапог, когда он молоденьким лейтенантом маршировал по плацу одной из легендарных дивизий, весь в предвкушении побед и свершений на благо Родины и народа, и, кажется, партии… Впрочем, с тех пор партий развелось не меньше, чем сортов сыра в магазине возле его дома. Стать генералом не случилось. Часть расформировали. Пшёнкина сократили. Назначили обидную пенсию и забыли. Вертись, отставной майор Пшёнкин, как хочешь. Хочешь – в бизнес подавайся, хочешь – в прислуги нанимайся.

В бизнес пошел. Спиртом «Рояль» торговал на улице, как семечками. В Турцию за плюшевыми свитерами летал. Имел на рынках три точки сбыта джинсового ширпотреба. С бандюками и налоговой дружил. Поднялся. Уважаемым стал человеком. Открыл пару кафе-забегаловок у метро при собственных продуктовых лавках. Трудился, трудился… Копил, приобретал и вдруг…

Увлекся игрой на деньги. Все, что заработал, спустил меньше, чем за год. Жена ни припрятать, ни доли своей вытребовать не успела. Квартира, машина, дача, бизнес – все прахом, все банк отжал. Остальное по мелочи бандиты подчистили. Собрала вещички Нюра Пшёнкина, плюнула на порог заложенной, уже чужой квартиры и прокляла Пшёнкина вместе с его «похером», как в гневе обзывала азартную игру в цветные картонки. Уехала Нюра. В Рязань уехала, к маме да к мальчишкам-близнецам поближе. Они в ту пору как раз командное училище заканчивали. Династию продолжить решили. Кто ж знал, что все обернется приставами и описью имущества. Но парни держались молодцом. Батю не прогнали, когда тот приехал каяться:

«Ничего нам не нужно. Все с нуля начнем, как вы с мамкой. Ты, главное, лечись. Сейчас все лечится».

Пшёнкин клялся звездами на погонах, офицерской честью и здоровьем своим, уже сильно подорванным флеш-роялем, что покер с джокером исчезнут из их жизни как жуткий сон. Парни поверили, жена – нет. В ногах валялся – просил простить. Какое там! Не баба – гранит. Зыркнула исподлобья, словно бичом полоснула, – нет! На том и расстались.

Уехал тогда Пшёнкин. Было ему все равно куда, лишь бы подальше от цивилизованных игр. На Алтай подался. На горную пасеку забросил случай. Там прижился и несколько сезонов качал драгоценный мед. Таскал крылатого хариуса из ледяных озер, волков выслеживал. Там-то шаман с разноцветными лентами в бубне и выбил из Пшёнкина всю дурь покерную – как отрезало.

Правда, было это уже давненько. С тех пор Пшёнкин зажил новой жизнью. Кто б его теперь узнал. Усы, живот – котяра. Ленивый, сытый. От мускулистого поджарого тела ничего не осталось. Расползся, разбух за тихие годы, как квашня. Да не жалел, что заплатил такой мизерной ценою за спокойствие духа. О жене не вспоминал, а сыновья уже давно сами с женами и детьми. Не до него им.

Баба теперь с ним рядом была нешумная, незаметная. Квартирку его съемную приберет, наготовит, нальет, спать уложит. Сама под бок: мягкая, теплая. В объятьях душит сладко. Что еще нужно. А надоест – так выгонит. Сердцем к ней не привязан. После жены никого не любил. Да и смешно уже. Лет столько, что о важном пора думать, о глобальном. О человечестве.

Лежал как-то Пшёнкин с Катериной под боком, в телевизор упершись, а там в новостях дикторша вещала. Пригожая, как Василиса Прекрасная из сказки: брови – зверьки пушистые, глаза – дурман-ягода, губы сочные. И из губ тех про думские дела – речи бойкие. Пшёнкин, конечно, не удержался. По всем мастям и властям прошелся словом задорным, забористым. Как страну любить и обустраивать, всех заочно научил и уже вроде успокоился, как вдруг тихая его Катерина голос подала из-под мышки: «Если такой умный, чего ж не в Думе, а на диване?»

Досталось тогда Катерине. Нет. Рук на женщин Пшёнкин отродясь не поднимал. С бабой махаться – себя не уважать. А вот словом припечатать мог. Брань командная от зубов отскакивала, вроде на плацу нерадивых первогодок чихвостил. Рассорились-разбежались с Катериною. А в голове-то засела мысль свербящей занозою. С тех пор уже год, как Пшёнкин Думу из головы выбить не мог. Все думал, думал, как бы ему в депутаты половчей проскользнуть. А уж там бы он законов насочинял, каких надо, чтобы всем радость и послабление. О народе пекся Пшёнкин самозабвенно и искренне. Во всяком случае, ему так казалось. Счастье народное виделось отставному майору-охраннику в повсеместной установке счетчиков на радиаторы центрального отопления. Эта предвыборная идея должна была непременно вынести Пшёнкина на Олимп власти. Но пока что и низовые выборы ему не удались. И вот он, шанс!

Пряча под моржовыми усами загадочную ухмылку, Пшёнкин листал телефонные контакты. Его записная книжка пополнилась еще одним. О! Это был не просто номер – это был пропуск в иную реальность.

Когда по бодрящему холодку, приминая ранний липкий снег тяжелыми берцами, Пшёнкин спешил на службу, он и не догадывался, что через каких-нибудь пару часов станет помощником депутата Госдумы. Да, пусть пока на общественных началах. Но ведь и это – сказочное везение.

Грузно ступая по скользким мраморным ступеням в лужицах подтаявшего снега, Пшёнкин мысленно похвалил свои крепкие ботинки на «зимней резине»: такие не подведут, не то, что прежние армейские сапоги на скользкой коже – как конь на льду без подков.

Внутри его поджидал сменщик. Хороший мужик, тоже отставник, капитан пехотный. Как и положено, раскланялись, расписались в журнале и разошлись. В шесть утра еще тихо. Дом спит. Тут чтут законы, и даже шуметь начинают согласно нормативным документам. Вон и консьержки на месте нет. Ленивую девку взяли. Пшёнкина она отвратила сразу. Рожа наглая, сиськи дыбом, юбка короткая, а из-под юбки два мосла – и курит, курит. Не женщина – дымоход! Это пока можно, а как заселят башню, не очень-то на задний двор побегаешь перекуривать. То ли дело Айседора. С ней и поговорить, и помолчать в удовольствие. Добрая баба, уютная, еще и образованная. Но к ней не подкатишь. Тоже «прынца» ждет. Э-эх!

С чашкой свежезаваренного кофейку охранник предавался неспешным мыслям в гостевом уголке: кожаный диванчик, кресла, красно-бурый столик из неслыханной парагвайской древесины. Не выговорить, язык сломаешь. На такой комплект ему работать до гробовой доски, и то не заработаешь.

Пшёнкин зычно зевает, блаженно потягивается, оставляя на столике чашку, встает, но сперва проверяет ладонью донышко – не намокло ли. Хозяйственный мужик, аккуратный. Армия приучила.

Вот уже и первые гости пожаловали. Рановато. Охранник глядит на ручной хронометр, потом снова через стекло. Восемь без каких-то копеек. Первый пост пропустил, видно – золотой карась плывет. Пшёнкин растирает лицо пятерней – прогоняет последнюю негу. Снежной их Королевы еще и рядом нет, а лахудра полчаса назад свинтила. Не его дело за начальство отдуваться, да видно придется.

Кортеж из трех машин неспешно движется от центральных ворот. В кармане оживает рация.

– Башня-башня? Я – крыша. Как слышно?

– Слышно хорошо.

– Принимай ш-ш-ш…

– Вот же ж, мля…

Пшёнкин сует шипящую рацию в нагрудный карман форменной куртки и, на ходу потирая занывшее колено, ковыляет к парадному входу.

За стеклом дворник Алибаба в малиновом комбинезоне монотонно скребет лопатой снежную жижу. Ему невдомек, что позади целый кортеж автомобилей. В его наушниках звучит таджикский рэп. Первое авто останавливается, за ним плавно встают и два остальных. Мотор не глушат, и он продолжает сыто урчать. Человек в черном костюме выскакивает из машины, сгребает в охапку не успевшего опомниться Алибабу и вместе с лопатой аккуратно переставляет с дороги на обочину. Так же стремительно запрыгивает обратно, и кортеж продолжает движение.

Пшёнкин наблюдает, как из запорошенного авто вылупляется Главный. Неспешно. Сперва ноги, обутые в щегольские туфли, слишком легкие, не по сезону, затем руки цепляются за металлические стойки, и вот он выносит солидный живот, а за ним голова в жестком ежике густых волос.

Мать честная! Шмырин! Народный избранник не первого созыва! Боец социального фронта! Член самой популярной партии! И попечитель. И утешитель всех малых и сирых, и прочих, и тому подобное…

И не карась вовсе, а просто рыба мечты! Пшёнкин нервно сглатывает, пятится в глубину холла. Лицо его багровеет от волнения, пальцы судорожно бегают вокруг взмокшей шеи, пытаясь ослабить воротник.

– Доброе утро, – завидев местного стража, первым приветствует его Шмырин и проплывает мимо в сопровождении двух молодцев прямиком к стойке рецепции, за которой никого нет!

Поняв, что там его не ждут, Шмырин оборачивается к застывшему неподалеку охраннику и жестом подзывает к себе:

– Одна маленькая собачка потерялась, – без предисловий начинает он. Жабьи глаза почти выпрыгивают из орбит, пугая Пшёнкина, и тот тут же тянется к рации: «Щас найдем!» – Не нужно, – останавливает Шмырин, рука его на миг касается кармана охранника и снова юркает в карман собственных брюк. – Это анекдот. Одна маленькая собачка потерялась, но ей не повезло. Ее приютила семья корейцев.

Окружение взрывается хохотом, а сам спикер, лишь кривит краешек рта.

– У меня тут рандеву со Снежаной Сергеевной. Она в курсе?

Его одутловатое лицо совсем близко. От выбритых щек тянет горьковатым парфюмом.

– Видимо, да… – неуверенно отвечает Пшёнкин и, не зная, куда себя деть, топчется на месте, озирается – ни одной бабы не видно!

– Видимо, нет… – вслух соглашается с ним Шмырин. – Одну девочку в школе обзывали страшной, тупой и толстой. Она выросла и назло всем стала депутатом Госдумы.

Поправляя флажок на лацкане, раскатисто хохочет депутат, оба его помощника, и даже Пшёнкин трясется от смеха.

– Я вот тоже тут, – отсмеявшись, путано начинает он, но спешно выруливает на прямую, – в местный орган власти, значит, баллотировался… И программа у меня есть… Только денег нет на агитацию.

– А за что агитируете? Как вас звать-величать? Ага. Пшёнкин.

– За счетчики на батареях отопления. Чтобы, значит, каждый мог по желанию греться. А не принудительно.

– Счетчики, говорите. Но у нас и по счетчикам, и без – полстраны не платит. Так-то. А вот активная жизненная позиция – это хорошо! На таких людях неравнодушных страна наша держится. И вы держитесь. Главное ведь – здоровье. Остальное не так важно. – Шмырин дружески хлопает по плечу растерянного Пшёнкина и вдруг прищуривается с хитринкой вождя мирового пролетариата.

– Вот вы какой партии симпатизируете?

– Той, что за народ, – отвечает без запинки и не промахивается.

– И правильно! – Шмырин протягивает руку, холеную, ногти – розовыми лепесточками.

Скрести по ней заскорузлой от мозолей ладонью Пшёнкину стыдно. Он пожимает изящные депутатские пальцы.

– Наша партия всегда с народом. Скоро выборы. Вот вы бы могли организовать здесь, на месте, агитацию за нашу партию? Так, чтобы люди пришли и проголосовали?

– Так точно! – Уже держит взгляд, уже ловит каждое слово.

– Служили?

– Майор запаса.

– Нам такие люди нужны. Вот Сергей вам все объяснит, так сказать, определит дислокацию на карте событий. – Шмырин кивает в сторону молодого лысеющего партийца с безжизненным лицом манекена. – Сергей, оставь координаты нашему новому помощнику. Надеюсь на ваш округ. И лично на вас, дорогой Пшёнкин. А вот и Снежана Сергеевна, я полагаю.

Мучительно бледная и прекрасная, с блестками снега на волосах, упакованная в футляр строгого костюма, Королева Башни стремительно пересекает холл – сливочная соболья шубка небрежно сброшена на руки спешащей следом Айседоры.

– Извините. Пробки, – ни тени улыбки на лице, в глазах синий лед. – Пройдемте!

Все отправляются к лифту, и как только процессия исчезает в его кабине, уносимая на головокружительный этаж, Пшёнкин хватает телефон.

«Шмырин» – вводит он в поисковую строку и, быстро пробежав по странице Википедии, удивленно хмыкает. «Надо же, – бормочет, энергично потирая бугристый затылок, – ошибся с партией… Да и один бес! Людей не едят – и ладно».

Глава седьмая

С недавних пор в жизни Доры стали происходить странные вещи. Уже третью смену на столике дежурного «будуара» она находила внезапные презенты. Все началось с клубники. Потом был пакетик чипсов, и вот сегодня – пирожные из Елисеевского. Поначалу ее совсем не тревожило то обстоятельство, что и сменщица, и охранник, дежуривший с ней в паре, открещивались – мол, нет, не мое. В то, что Люся ничего этого не забывала, она поверила сразу. Деваха ушлая, своего не отдаст, да и чужого не упустит. А тут упорно твердила – не мое! Раз ничье, то приятного аппетита тебе, Дора.

Подозревать Пшёнкина в гастрономических комплиментах казалось самым верным. Флиртовал он неумело, грубо, одним словом, майор, пикапу не обучен. Вот только последнее время он и говорил с ней редко. Все больше сидит в своем закутке нахохленный. В смартфон уткнется, изучает что-то – лоб морщит, губами шевелит, кофейку попить не дозовешься. Две смены Дора недоумевала, на третью не выдержала: подошла тихо и в экран заглянула, а там – таблицы какие-то, графики, диаграммы. Не похоже совсем на Пшёнкина.

Дора присела на подлокотник кресла, а Пшёнкин и тут не встрепенулся, не оценил ее любознательного порыва.