– И так, о крестьянской культуре Вы понятия не имеете. – Его Ученость еще вытянул и так некороткую шею. Под кожей обозначились тонкие, продолговатые позвонки.

– Я учил, – твердо сказал Эд.

– Вы лжете!

– Учил!

Старый змей из-под низу вывернул глаз на студиозуса.

– Вы еще смеете упорствовать?

– Учил! – у Эда свело челюсти.

– Арп! – позвал преподаватель.

В аудиторию вошел высоченный молодой конь. Про него рассказывали всякие страсти. Он трудился исполнительным надзирателем, попросту сказать – палачом. В его функции входило: пороть нерадивых студентов. Реестр наказаний являлся отдельным документом. Либо сам студент, либо его родители в обязательном порядке ставили под ним свою подпись.

– Пройдите, – зловеще улыбнулся Камибарам Мараведишь. – За нерадивость я наказываю пересдачей, за ложь – поркой.

– Не пойду! – Эд едва выговорил. Челюсти не хотели разжиматься.

– Если мне не изменяет память, под договором об обучении стояла подпись вашего родителя. Он согласился с тем, что в нашем университете применяются телесные наказания. Вы осмелитесь оспаривать волю отца?

У Эда одеревенели мышцы. Старый змей подло свернул простой как мычание вопрос на политику. Перед отъездом из дома отец очень доходчиво объяснил строптивому отпрыску, что с ним сделает, в случае если тот поведет себя некорректно. Деваться, таким образом, оказалось некуда. Эд сдвинулся с места и, ничего перед собой не видя, шагнул вслед за палачом.

Под наказания в корпусе естественного факультета отвели целый флигель. Ближе было идти через двор, но конь повел Эдварда коридорами. По дороге чуть отпустило. Пройди они снаружи, весь университет бы уже знал, о постигшем Эда позоре. А так, свидетелями стали только голые стены.

Перед глазами мерно двигалась широченная спина надзирателя, до середины прикрытая спутанными пепельными волосами. Он был на голову выше Эда. И, разумеется, лучше бегал. Не удерешь. Или удерешь? Тот, как подслушал, обернулся и проницательно глянул в глаза молодого собаки.

– Нам сюда.

Надзиратель отворил своим ключом дверь в короткий коридорчик в конце, которого оказалась еще одна дверь. А за ней – только лавка и кадка в углу, из которой торчали розги.

– Ложитесь, – указал конь на лавку.

– Я тебе заплачу, – выговорил сквозь зубы Эд. – Я не позволю тебе до себя дотронуться. Договоримся?

– Я беглый каторжник, – спокойно отозвался конь. – Университет принял меня и не выдал властям. Я не возьму денег, отпущу тебя без наказания и никому ничего не скажу. Ты хочешь иметь общую тайну с беглым каторжником?

Между ними потянулись секунды. Эд посмотрел в светлые спокойные глаза Арпа и…

– Снимать штаны или рубашку?

– Рубашку.

Эдвард Дайрен стянул через голову сорочку тончайшего сервезского полотна и улегся на лавку. Арп вынул из кадки розгу, согнул, посвистел ею в воздухе и молча приступил. Между прочим, папенькин конюший бил гораздо больнее. Конь не оттягивал, и десять ударов, таким образом, получились вполне терпимыми. А ведь про него рассказывали, что лупит со всего маху, не зная пощады. Енот Гаврюшка три дня сесть не мог. Одеваясь, Эд покосился на мучителя. Ни торжества, ни даже тени удовольствия. Лицо каменное.

– Что же не по заднице? – спросил Дайрен.

– Не хотел унижать достойного, – отозвался Арп.

Эд коротко кивнул и вышел.

Вот тебе и вольный университет, вот тебе и свободные студенты. Дома в замке он был в сто раз свободнее. Там что ни натвори, наружу выплывет только малая часть.

Никто не хотел связываться с младшим отпрыском. Пожалуешься, отец его накажет. Только как бы то наказание жалобщику потом не вышло боком. За Эдом водились не самые безобидны шалости.

Однажды старший повар чуть не поплатился головой за свой язык. Эд стащил на кухне пирог. Повар кинулся к отцу. Папенька пребывал не в лучшем настроении и отпрыска, как не раз уже бывало, отправил на конюшню. Для исполнения родительской воли, там имелась отдельная колода и отдельный экзекутор – круглый глухонемой сирота, немеряной силы бык. Младшего он не боялся, потому как, мог убить простым шелбаном; к тому же, дому был предан до умопомрачения. Так вот, повар. На донос отец отреагировал дежурной фразой: не доходит через уши – это про увещевания, которыми потчевала Эда мать – дойдет через задницу. На тощих ягодицах отпрыска к тому времени уже мозоль розгами натерли. Но за очередную порку он решил отомстить. Отлежавшись, положенное время, Эд дождался приезда каких-то гостей, пробрался на поварню и насыпал соли, буквально во все кастрюли.

Ужин, разумеется, состоялся, только очень поздно. Но вместо того чтобы наказать сына, на это раз отец выгнал повара. Дайрен стал свидетелем того, как многочисленная семья старого слуги с ревом собирает манатки, как пакуются баулы и мешки, а потом старик целует на прощание отцу руку.

Приказ господина – священный закон. Даже если ты ни в чем не виноват. Повар стоял перед отцом на коленях и говорил, как ему было приятно служить, говорил, что век не забудет такого прекрасного хозяина, а отец поверх его головы печально смотрел на сына. За спиной Эда возвышался бык-конюший. На сегодня в его обязанности входило, проследить, чтобы младший отпрыск не сбежал до самого отъезда поварской семьи.

Тогда впервые в жизни Эда скрутил жуткий стыд.

Семья повара уехала. Больше таких выходок младший наследник себе не позволял, но за ним уже закрепилась слава пакостника. Отец с ним долго тогда не разговаривал. Только перед отъездом в Сарагон он напомнил сыну ту историю и рекомендовал, сначала думать, а потом действовать, что бы ни нашептывали тебе, оскорбленное самолюбие и неуемная дурная голова.

А Гаврюшка енот, между прочим, был первый доносчик и ябеда.

* * *

Эд давно их услышал. К посту шли люди. Гвардеец внизу намного позже подхватился встречать командира с остальными воинами. Но много они не разговаривали. Лейтенант приказал готовить обед и проверить оружие; отправил двоих патрулировать дорогу. Тем вся информация и исчерпалась. Досадно. Хоть бы слово лишнее кто обронил.

Эд попытался определить, чем они вооружены. Не хило, однако. Характерный скрип арбалетной пружины ни с чем не спутаешь, и свист, заряжаемого скорострела – тоже. Дайрен приготовился ждать ночи, – авось еще разговорятся; сел поудобнее, если что – подремлет.

Не пришлось. Обед закончился быстро. Лейтенант, дабы воины не расхолаживались, выгнал их на лужок, размяться. Там застучали палки, парни занялись фехтованием. Но как оказалось – не все. Командир и один из воинов остались под скалой. Собака навострил уши.

– О чем говорили во время обхода территории? – спросил лейтенант у невидимого собеседника.

– Каша, носки, ружейная смазка. Марголет какой-то…

– Марголет – проститутка. Что еще?

– О том, когда подойдут регулярные войска.

– Какие слухи?

– Никто ничего толком не знает.

– Отлично.

– Почему? – вяло поинтересовался собеседник.

– У арлекинов кругом свои глаза и уши. Мне сообщили: две группы удалось задержать и уничтожить. С третьей, которая шла через Сквозняк – не ясно. Туда чистюков пустили. А с ними заранее ничего не угадаешь. Если и до них дошли слухи, о приближающихся войсках, сами могли слинять, не выполнив, задания.

– А зачем мы вообще их ловим?

– Кого?

– Арлекинов.

– Слушай, я тебя предупреждал, чтобы ты лишнего не спрашивал?

– Ну.

– Надеюсь, ты язык не распускал?

– Нет.

– Смотри. Погоришь. Если на тебя падет хоть тень подозрения, я от тебя откажусь. И – предупреждаю – первый побегу доносить. У нас теперь только так. Иначе – Клир.

– А раньше?

– Раньше легче было. Правду сказать, раньше тут не служба была, а чистый мед. А бардак! Служи, где хочешь, как хочешь и с кем хочешь. Арлекины каждые пять лет на свои фесты собирались. Ну, подерутся по дороге, ну, гонки устроят, кто первым прибудет к герцогу. Никакого смертоубийства. Потом – месяц праздника. Все гуляли.

В голосе лейтенанта прорезались ностальгические нотки. Но собеседник свернул разговор на свое:

– Ты давно в гвардии?

– Лет тридцать. Тут что главное? Дисциплина. Приказ получил – выполни. Доложил – поощрение или нагоняй пережил – служи дальше. И чтобы никаких вопросов! При старом герцоге порядки, конечно, были другие. Мальчишек сирот собирали и отдельно учили. Гвардейцами становились с детства. Или кто в войске особо отличился.

– А сейчас?

– Сейчас, только по знакомству и личной рекомендации. Да еще подмасли всех. Но я тебе уже битый час толкую, вопросы не задавай. Мне – ладно. У кого, другого спросишь, враз тебя вычислят: кто ты, откуда, и как в гвардию проник. А заступиться некому будет, по тому, что и меня следом потянут.

– А если правду сказать?

– За нее как раз без головы и останешься. Ты думаешь, почему наши парни про оружейную смазку, да про Марголет тарахтят? Им, может, тоже охота об нового герцога языки почесать. Только они уже умные, а ты пока – круглый дурак. Если кто дознается, что ты моей двоюродной сестре не родной сын, а приемный – все загремим.

Снизу донеслось натужное сопение. Племянничек, похоже, собирался расплакаться. Совсем молодой, определил Эд. Ну и гвардия. Однако вооружены они очень даже серьезно, да и регулярные войска не за горами.

Дядька, цыкнув на племянника, продолжал:

– Раньше-то ясно все было, как на ладони. Теперь тайны кругом. Такие слухи ходят, что не знаешь, еще пожить, аль сразу помереть. Поговаривают, например, что восточные соседи собираются напасть на герцогство.

– Тогда почему мы на запад идем? – жалобно спросил племянник.

– На западе своя напасть: Камишер, – леший его потопчи, – вообще отделился.

– Как!?

– Каком кверху. Закрыли границы с той стороны, и все дела.

– А разве такое возможно?

– Взял я тебя на свою голову! Сидел бы ты в своей Таракановке, сапоги, как другие, тачал, нет, приспичило белый свет посмотреть! В Камишер издревле через приграничные чащи перла всякая дрянь. Тамошние жители эту дрянь ловили, да на сторону продавали: то шкуру какую-нибудь необыкновенную, то клыки в три копья длинной, то чешуйки каждая с ладонь и светится радугой. За такую чешуйку при старом герцоге марку давали.

– А сейчас?

– А сейчас просто отнимут и тебя вместе с ней загребут. Новый герцог объявил всю добычу государственным достоянием. Поймал, стало быть, страховидлу – тащи ее в казну.

– А они отказались?

– Ага. Герцогского легата за то, что много орал, в ловушку вместо приманки посадили. От дурак-то! Нашел, кого стращать. Камишерцев! Легата, значит, зверям скормили, а границу замостили палочником.

– Это что?

– Палки живые. На вид – простой сучок, а как наступишь, он тебя за ногу хвать. За ним ползает улита – слизняк. Он на палочнике живет. Тот держит, а этот подползает, и ну добычу облизывать. До кости.

– Чур, меня, чур!

– Тебя кто учил чуром ругаться?

– Никто. В деревне так говорили.

– Забудь! Чуров только нелюди-алларии почитают. У нас, у людей, свой бог – Светонос, который нас из вековой темноты вывел.

– Куда?

– Отвяжись! Иди вон на луг, палкой помаши. А то уже косятся, пригрел, говорят, мальчишку. Вали, давай! Работай!

Парнишка убежал. А у Эда пятки зачесались. Но не потому, что торопился донести слухи до товарищей. За границей человеческого, да и собачьего слуха, на пределе его необыкновенного чутья появился новый фактор. Да такой, что самое время драпать. Еще очень далеко отсюда, но уже практически рядом – это как посмотреть – двигалось огромное, неповоротливое всеядное чудовище – регулярная армия герцога Ария.

Чтобы не наделать глупостей, Эд расслабился, растекся по камню, на котором сидел. Иначе заскрипит зубами, начнет трястись. Он за собой такие вещи знал и давным-давно научился с ними справляться. Другое дело, что он-то сидел, а они-то надвигались. И, как очень скоро стало понятно – широченной дугой. От такой облавы не больно-то уйдешь. От нее, попросту – некуда бежать. Разве, в Камишер. Если и вправду придется спасаться в том направлении, одна надежда – Сашка. Пусть котяра по нехоженым тропкам ведет.

Да какая на него может быть надежда! – спохватился Эд. Лопух! Он же границу пересекал только в установленном порядке.

Пятки зудились совершенно нестерпимо. А внизу лейтенант и не думал идти, смотреть, как там его воинство.

Оставалось, сидеть и ждать ночи. Хорошо бы напрочь отключиться, а то рехнешься.

* * *

Дома его ждала убранная, светлая комната с альковом. За два, проведенных в университете года, Эд подзабыл, как оно прекрасно, побыть одному. Можно не напрягаться, можно позвонить и тебе все принесут. Не надо вскакивать в такую рань, что даже петухи еще спать не легли. Не надо трястись перед зачетом. Не трындит над ухом Ванька Пелинор. Не скребется у порога, мальчишка посыльный с запиской от очередной подружки. Последняя, кстати, была очень даже ничего. Эд сладко потянулся. Хотя это, наверное, не совсем нормально, если девушка раскрывает на ночь окно настежь, а потом орет под тобой благим матом. В первый раз он растерялся. Потом сообразил, так ее больше заводит. И что, что кошка? Зато горячая, гладкая и строптивая. К тому же все его фантазии она воплощала даже не с полуслова, с единой мысли.