Трубку на том конце провода долго никто не брал. Женя слушала льющиеся в ухо занудные одинаковые гудки, терпеливо ждала, когда Наташа соизволит наконец дойти до телефона. Соизволить она точно должна была, потому что никто и никогда не смог бы заставить внучку Анны Ивановны покинуть свой дом и убежать по делам именно в субботнее утро. Потому что это время было святым и особенным, то есть отведенным для долгого двенадцатичасового сна, совершенно необходимого, как утверждала сама Наташа, перешедшему на зимний режим женскому организму. Этого субботнего утра Наташа ждала всю неделю, предвкушала его страстно и вожделенно, и даже, чтоб продлить себе сонное удовольствие, заводила будильник на ранние семь часов, чтоб, по звонку проснувшись, показать будильнику жирную фигу в ответ на его требовательный призыв к вставанию и с полным душевным удовлетворением нажать на кнопку отбоя. И, перевернувшись на другой бок, снова провалиться в вожделенный зимний сон до обеда. Женя даже завидовала ей иногда – вот она бы никогда не сумела взять и проспать так долго. Нет, проваляться просто так в постели она бы могла, конечно, но чтоб спать как убитая… Время-то – первый час уже! Голова ж болеть будет!

– Але… – прохрипел наконец в трубке капризно-убитый Наташин голосок, в котором явственно слышались нотки смиренности перед уплывшим уже удовольствием. Жди его теперь целую неделю…

– Наташ, первый час уже. Хватит дрыхнуть-то. Все на свете проспишь! – бодренько провозгласила в трубку Женя. – Вставай. А то рожа опухнет.

– Ой, да пусть себе пухнет на здоровье, – зевнула тяжко Наташа и пискнула чуть-чуть, видимо, потянувшись. – Как опухнет, так и обратно спадет. Нам красота без надобности, нам здоровье дороже.

– Ой, так уж и без надобности? От кого я такие речи слышу? – усомнилась Женя, хихикнув. Потому что красоту свою Наташа явно не на последнее место ставила. Может, даже и более ею была озабочена, чем здоровьем своего организма. Озаботишься тут, когда природа отнеслась к ее лицу, можно сказать, обидно-наплевательски и не одарила ничем особенным – так себе, круглое курносое личико с бровками-глазками да маленьким капризным ртом. Про такой рот в народе говорят – ложка не пролазит. Вот и приходилось измудряться и придумывать себе то цвет лица совершенно особенный, то стрижку модно-стильную, то мей-кап из последних модных журналов…

– Ладно. Чего хотела-то? – грубовато отреагировала на ее смешок Наташа. – Я ж тебя знаю, ты просто так не позвонишь, чтоб за жизнь потрепаться.

– Ну почему? Могу и просто так. Вот в другой раз позвоню тебе в субботу, часиков в восемь утра, и начну про жизнь трепаться. Как тебе такой вариант?

– Ага, попробуй только.

– Наташ, а где нынче у нас Анна Ивановна? Нету ее дома?

– Ой, ну ты скажешь тоже! Ее и в обычные-то дни редко застанешь, а ты захотела перед праздниками. Бог с тобой, Жень.

– А где она? Далеко уехала? И когда будет?

– Да нет, в принципе недалеко, конечно. Все по области нынче их Аркаша возит. Но зато время гастрольное расписано – невпротык. Некогда ей даже домой толком заскочить. Как звездища теперь наша бабка настоящая – все по гостиницам живет. А зачем она тебе?

– Да денег хотела в долг попросить.

– О-о-о, с этим ты даже к ней и не суйся, дорогая. Бабушкин кошелек я вперед тебя успела арендовать, она сейчас впрок на мою операцию пашет.

– На какую операцию? – испуганно переспросила Женя. – Ты что, больна? А что с тобой, Наташ?

– Да типун тебе на язык – больна! Ничего я не больна. Просто хочу пластику себе сделать.

– Какую пластику?

– Ой, Женька! Ну ты прям как неграмотная совсем, ну! Рожу себе поправить хочу! Нос выпрямить, лицо подтянуть… Пора уже. А то знаешь, мой тоже, того и гляди, к молодухе какой свалит, как Игорь твой. Как он, кстати? Возвращаться не надумал?

– Да нормально… – уныло ответила Женя, сморщив нос. Вовсе ей не хотелось обсуждать свою разрушенную семейную жизнь с Наташкой – не для того она ей звонила. Она даже с близкими подругами свое нынешнее положение брошенной жены особенно не обсуждала, боясь всплесков обидного праздно-жалостливого любопытства, а тут – с Наташкой…

– Ну вот скажи, Жень, что за времена такие пошли, а? – не почуяв недовольства в ее голосе, вдохновенно продолжила Наташа. – Как будто на войне какой живем! А мужики – будто военные трофеи наши. То одна себе трофей захватит, то другая… Ты хоть видела ее, ту бабу?

– Зачем мне ее видеть? Не хочу я никого видеть.

– Ну и дура! Врага надо знать в лицо! А ты сразу сдалась, белый флаг подняла… Вот я, например, до последнего за своего придурка буду биться! Он мне вчера, представляешь, что заявил?

– Что? – безнадежно опустив плечи и возведя глаза к потолку, спросила Женя.

– А то, что он в Новый год собрался на рыбалку ехать. В чисто мужской компании. А меня вроде как одну к родителям спровадить. Ну скажи, ну не придурок он после этого, а? Кто ж ему поверит-то? Тоже, скрытый маневр решил провести – все белыми нитками по черному сшил. Ясно же, что к бабе какой-то на праздник свалить захотел! А я ему – фиг тебе! Семейный праздник, и все тут! Нет, точно у него какая-то бабенка завелась… Везде глаз да глаз нужен.

– Ну ничего, Наташ. Все обойдется, не переживай. Вот наведешь свою пластическую красоту, и все будет хорошо, – попыталась свернуть неприятный разговор на оптимистической ноте Женя. – Ты извини, у меня тут дела…

– Жень, а зачем тебе деньги-то? Для чего ты у бабушки попросить хотела?

– Тоже операцию сделать хочу! Пластическую! – в отчаянии брякнула Женя, начиная ощущать внутри себя зародившееся раздражение.

– Иди ты! – простодушно удивилась Наташа. – А чего ты хочешь исправить?

– Глаза на лоб натянуть и улыбку до ушей разрезать. Как у Гуинплена.

– А кто это? Я такого мужика не знаю… Он кто? Из певцов? Или из артистов?

– Ладно, Наташ. Пока. Ты прости, не могу больше говорить. Катька вон пришла, кормить ее надо. Бабушка приедет – привет передавай. Ага?

Не дождавшись от Наташи вежливой прощальной фразы, она быстро положила трубку, улыбнулась стоящей в дверях комнаты дочери.

– С кем это ты, мам? Еще и Гуинплена какого-то приплела… А кто это, кстати?

– Книжки надо читать, дочь. Я в твоем возрасте все подряд читала. А вас с Максимкой и палкой не заставишь.

– Ну почему? Я, между прочим, читаю.

– Да видела я, что ты читаешь! Сейчас все эти ваши реалити-шоу такими писателями в потугах разродились, что и не знаешь, как было бы для вас лучше. Может, лучше бы было, если б они в родах померли. Ты обедать будешь?

– Не-а. Я свой обед Максу жертвую.

– Катя!

– Мам, давай не будем, а? Сказала – не буду. Ну чего ты отслеживаешь меня, как послушную лохушку-ботаничку? Прыгаешь вокруг курицей. Тоже мне, Галина Бланка нашлась. Лучше б своей личной жизнью занялась, ей-богу!

– Какой своей жизнью, Кать? Вы с Максимкой и есть на сегодняшний день моя личная жизнь. Другой нету, уж извини.

– Ой, ну чего ты? Ну прости… Мам, я правда не хотела тебя обидеть.

– Я и не обиделась.

– Ага, я же вижу. Не обиделась ты! Глаза опять вон какие затравленные стали. Ну мам, ну не переживай ты так. Прямо смотреть на тебя больно. Ну хочешь, я и правда чего-нибудь съем?

– Хочу, – грустно улыбнулась дочери Женя. – Пошли на кухню. Могу творогу тебе предложить. От него никто еще не толстел, между прочим.

– Рассказывай сказки, – проворчала Катя, направляясь в сторону кухни. Сев за стол и наблюдая за суетящейся по узкому кухонному пространству матерью, продолжила: – Некоторые тетки, между прочим, и от морковки поправляются. Это уж кому как повезет, знаешь… Вот Лена вчера мне говорила, что у нее от бокала красного вина наутро складка на пузе вырастает…

– Какая Лена?

– Ой, мам…

Катя вздрогнула и моргнула испуганно, растянула губы в виноватой улыбке. Максимка тут же кинул на сестру короткий взгляд исподлобья, выразительно покрутил пальцем у виска. Переглянувшись, они дружно опустили глаза в тарелки и замолчали так виновато, что Женя даже перепугалась немного.

– Эй, ребята, вы чего? Случилось что-нибудь, да? Кто она, эта Лена с пузом и со складкой?

– Кто, кто… Жена папина новая, вот кто… – уныло произнес Максим, снова с досадой посмотрев на сестру.

– Вы что? Вы… вы вчера к отцу домой ходили? Зачем? Он что, приглашал вас, да? – оторопело переспросила Женя, опускаясь на кухонный стул.

– Нет, мам, не приглашал. Мы сами пошли.

– Зачем?!

– Ой, ну как это – зачем? – вдруг взорвалась обиженным восклицанием Катя. – Что значит – зачем? Да затем, что он наш отец все-таки! И вроде как по детям своим скучать должен! И помогать, между прочим, тоже должен! Сколько мы можем на твоей шее сидеть? Новый год скоро, а у нас проблем всяких куча. Вон Максу надо деньги вносить за зимний лагерь, а он не знает, как к тебе с этим подъехать.

– За какой лагерь? Не поняла я… – моргнула оторопело Женя.

– Да у них тренер договорился, что на все каникулы они за город командой отдыхать поедут. Ну, и тренироваться тоже, конечно. Я знаю, он хочет… Правда же, Макс? Ну что ты молчишь, как воды в рот набрал? – повернулась к брату Катя и слега подпихнула плечом.

– Правда, правда. А толку-то что от этой правды? – пробурчал Максим, не поднимая головы. – Все равно ж денег нет. Это дорого очень. Там и не лагерь никакой, там база спортивная, настоящая, с наворотами всякими.

– А что, что вам отец-то сказал? – перебила его отчаянно Женя. – Я ж так поняла, вы к нему с просьбой обратились?

– Да ничего не сказал, мам. По-моему, он вообще в последнее время говорить разучился. За него теперь Лена говорит. А он только сидит, улыбается, как дебил.

– Катя! Ну зачем ты так? Это ж отец твой.

– Ага. Кто ж спорит? Отец, конечно. Но только в настоящий момент, мамочка, эта Лена в нем и твое, и мое, и Максимкино место заняла. Молодец, конечно, что скажешь.

– Кто молодец? Отец молодец?

– Да при чем тут… Лена эта молодец, конечно. Так им вертеть научилась, что будь здоров! Представляешь, вчера сидит и жалуется нам, что ей алиментщик проклятый в мужья достался. Нам, его детям! И главное, искренне так жалуется, чуть не плачет! А отец сидит и улыбается виновато. Можно подумать, он и впрямь нам такие алименты платит – с ума сойти! Нарисовал сам себе нищенский доход, с которого нам не деньги, а слезы перепадают. А ты – отец, отец… Мы только с Максом заикнулись про деньги, сразу эта Лена так орать начала!

– На вас?!

– Да нет. Не на нас, конечно. На отца. Шубу какую-то поминала, которую он так ей и не купил.

– А он что?

– Да ничего. Говорю же – сидит, улыбается только. И с восхищением таким на эту Лену смотрит, что аж завидно стало. Вот на тебя он так никогда не смотрел, мам!

– Ну почему, смотрел… – совсем уж убито прошептала Женя и проглотила жесткий слезный ком, давно уже застрявший в горле. – Он очень меня любил, между прочим… По крайней мере, мы очень дружно жили.

– Слушай, мам… А может, ему именно этого не хватало, а? Ну, чтоб эмоции страстные были, чтобы ор по любому поводу?.. Ты же такая спокойная у нас, лишний раз и голоса не повысишь… Может, тебе тоже так попробовать?

– Я так не умею, Кать…

– Ой, да подумаешь, проблема! Не умеешь – научишься. Дурная наука не хитрая. Давай, а? Мы его с Максом сюда приведем, а ты ему пару скандальчиков от порога закатишь. С истерикой, с оскорблениями там всякими… А что? На бумажке тебе напишем слова сильно ругательные, ты их выучишь заранее. А еще лучше – кинуть в него чем-нибудь! Аукубой твоей, например! Классно же будет! Под ней горшок тяжелый, декоративный… И растению вреда не будет, оно ж искусственное…

– Да ну тебя, Кать… – вяло махнула рукой в ее сторону Женя, чуть улыбнувшись.

– Или давай мы ему, например, наврем, что к тебе куча мужиков у дверей в очередь выстраивается? А что, классно! Пусть на ревность изойдет. Он же тебя ни разу даже не приревновал, пока вы вместе жили! И ты его тоже – ни разу.

– Катя! Ну куда тебя понесло-то, господи? Остановись давай! Какие мужики, какие ревности?

– Ну вот… – обреченно протянула Катя, откинувшись на спинку стула. – Я ж говорю – такая ты и есть. Нельзя, нельзя такой быть, мамочка! Сама ж видишь, как нынче крутые Лены мужиками командуют. И правильно, и где-то отца и поймешь… И я б на его месте нам ни фига не помогала… Он плюнул в нас, а мы утерлись!

– Ладно, все. Давайте закроем тему, – решительно хлопнула ладонями по столу Женя. – Нечего мать учить, какой ей надо быть, какой не надо… Принимайте такой, какая есть. Уж извините, другой не будет. А деньги к Новому году у нас появятся, это я вам обещаю. Когда тебе надо за свою турбазу платить, Максимка?

– Крайний срок – послезавтра.

– Это что, в понедельник, значит?

– Ага…

– Ну вот, к понедельнику и будут.

– Откуда, мам? Ты ж говорила, тебе зарплату задержат.

– Неважно. Сказала – будут, значит, будут. Ну что, посуду кто из вас будет мыть?

– Катька, конечно! – радостно выгнул спину от хорошей новости Максим. – Морской закон потому что! Она последняя ела.

– Фиг тебе! – резво развернулась к нему на своем стуле Катя. – У нас в семье давно морской закон не действует! У нас нынче закон летчика!

– Это какой такой закон летчика? – удивленно уставился на нее Максим.

– А такой! Кому надо – тот и уберет!

– Понятно… – тихо рассмеялась Женя. – Если жить по этому закону, то мне тогда в вечных летчиках придется всю свою жизнь пролетать.

– Да не слушай ее, мам… – покладисто улыбнулся Максим. – Я сам помою, делов-то. Иди, отдыхай, там твоя передача любимая по телевизору началась.

– Спасибо, сынок. Пойду. Хорошо, хоть ты у меня настоящим мужчиной растешь.

Поднимаясь из-за стола, Женя дотронулась рукой до его упругих вихорков на затылке, провела ладошкой по мальчишеской румяной щеке. Слезный ком снова сделал было попытку встать в горле, но Женя это дело пресекла быстренько – не хватало еще слезу при детях пустить. Ни к чему ей это. Нет уж.

Плюхнувшись на диван перед телевизором, Женя начала наблюдать рассеянно за процессом преобразования очередной золушки-замухрышки в прекрасную и модную королевну, которая и сама себя в конце передачи не узнает, а только взвизгивает удивленно, глядя в зеркало. А потом разгуливает в новых стильных нарядах по подиуму, якобы поражая двух девушек-ведущих своей этой расчудесной трансформацией. Вот ей бы так. А то у нее все наоборот нынче получается – из королевны в золушку. Шубу-то, хочешь не хочешь, все равно продавать придется.

Она снова вздохнула коротко, погрузившись в грустные свои денежные думы. А может, у подруг подзанять? Но они тоже девушки небогатые, самую что ни на есть среднюю зарплату получающие. И у них тоже проблемы, тоже семьи. И семьи полные, между прочим. Что у Аси, что у Маши. А у Аси так вообще трое детей… И мужья у них совсем не олигархи. Можно еще, конечно, у Юрика попросить. То есть у Юрия Григорьевича Караваева, конечно. Чего это она вдруг так о нем панибратски подумала – Юрик. Не брат и не сват он ей, слава богу! Да, у него попросить можно. Но не нужно. Эта мысль сразу отметается, как неприемлемая и отвратительная. Фу, даже думать неприятно – все передернуло будто внутри. И как это ее угораздило в эту нехорошую историю с Юриком вляпаться, то есть с Юрием Григорьевичем Караваевым, уважаемым коллегой-сослуживцем? От отчаяния после развода, наверное. Ну да, от отчаяния. И от страха. Этих двух злобных помощничков, страх да отчаяние, и звать не надо, они сами приходят и руководят поступками, за которые потом перед собой стыдно бывает. А насчет денег… Денег бы Юрик точно дал, в этом она не сомневается. Хотя и ему тоже зарплата на фирме к Новому году не светит, это ж понятно. Но он бы точно расшибся вусмерть, а денег для нее бы добыл. Ладно, проехали. Ишь, про Юру она вспомнила… Кое-как из этой истории выкарабкалась, а туда же. Продолжения ее, что ль, захотела? Нет, не приведи господь… Лучше уж шубы навсегда лишиться.

Резко оторвав спину от диванной подушки, она притянула к себе телефонный аппарат, набрала знакомый номер. Будто одобрив Женино окончательное решение, аукуба японская тоже ожила вдруг, золотые листья качнулись чуть, плеснув на нее немного золота. Вот, мол, все, что могу… Спасибо, аукуба японская. Только ты меня и понимаешь. Если б еще золото твое настоящим было, цены б тебе вообще не было.

– Але! Говорите! Слушаю! – Оксанкин хохляцко-торопливый голосок будто пнул Женю в ухо, заставил вздрогнуть после долгого пиликанья пустых и длинных гудков телефонного ожидания.

– Ой… Это я, Оксан! Привет! К тебе сейчас можно?

– Женька, ты, что ли?

– Ну да, я.

– Не, Жень, сейчас никак. Сейчас Гоги ко мне завалится! Помнишь Гоги? Толстый такой, с лысинкой? Мы как-то с ним из лифта выходили, а ты как раз дверь квартиры закрывала…

– Ой, ну откуда ж я помню, Оксан? Их, всех твоих, и не упомнишь… А когда мне зайти можно? Я вот шубу тебе хотела предложить…

– Ага, поняла… Слушай, а давай мы так поступим… Ты давай завтра приходи! Он, по-моему, и на завтра планирует остаться, воскресенье же… Вот ты со своей шубой как раз и нарисуешься! А уж я разыграю все, как по нотам. Идет?

– Хорошо, Оксан. А в котором часу примерно мне надо рисоваться?

– Ну, это я не знаю… Это как карта ляжет… А давай я тебе позвоню, ладно? Ты завтра никуда из дому не уйдешь?

– Да нет вроде.

– Ну вот и хорошо! Значит, жди звонка! Только в дверь звони понастойчивее, понастырнее так, да поизвиняться потом не забудь, что вроде ворвалась некстати в нашу интимную обстановку.

– Ладно, я попытаюсь, конечно. Я ведь та еще артистка – из того самого погорелого театра.

– Ну все, пока, Жень. Некогда мне, сама понимаешь.

– Пока, Оксанка. Успехов тебе на сексуальном фронте.

– Ой, ну скажешь тоже. Хотя я и не обижаюсь, ты же знаешь! Мы девушки не гордые, чем можем, тем и зарабатываем.

Женя положила трубку, медленно поднялась с дивана, прошла в прихожую. Шуба выглянула сиротливо из чуть приоткрытого шкафа, блеснула черно-оранжевым красивым мехом. Жалко. Конечно, жалко. Как бы там жизнь бабская ни поворачивалась, а шуба для любого женского самолюбия – здорового ли, раненого ли – вещь хоть и не самой первой необходимости, но жуть какая приятная.

* * *

Все воскресное утро Оксанка не выходила у Жени из головы. И не потому, что звонка она ждала от бедной своей соседки, а вообще… Хотя и под большим вопросом было, конечно, то обстоятельство, кто из них на сегодняшний день более бедная – Оксанка или сама Женя. Это с какой колокольни судить опять же. Если с колокольни наличных денег – то в Оксанкином кошельке их побольше на сегодняшний день наверняка числилось. Это уж как пить дать. А вот насчет всего остального, святого-морального и жизненно-женского, то тут, пожалуй, Оксанку ей и в самом деле пожалеть стоило. Потому как жизнь у девчонки шла ой как неустойчиво. Будто и не шла, а по льду скользила. Хотя при определенной сноровке можно так долго скользить себе и скользить, не упав ни разу. А можно и на ровном и твердом месте упасть и голову себе расшибить насмерть.