Широкое использование и передача житейских знаний затруднены в силу их конкретности, ситуативного характера, жесткой соотнесенности с индивидуальным опытом их субъекта. «Собственный опыт, соразмерный со своими возможностями и специфическими условиями, приходится переживать и накапливать заново» (там же). К указанным признакам демаркации обыденных и научных знаний можно добавить различия в изучаемых ими объектах реальности и обусловленную этим специфику языков их описания. Если объекты обыденного сознания представлены в жизненной практике человека, вплетены в нее, являются привычными и знакомыми и только в этом качестве могут быть осознаны в ходе взаимодействия человека с ними, то наука исследует те объекты, которые не освоены практикой, часто отсутствуют в ней. Отсюда вытекает недостаточность для раскрытия природы объектов науки естественного языка, используемого в обыденном сознании, и необходимость создания особого языка описания ее объектов: «…Понятия обыденного языка нечетки и многозначны, их точный смысл чаще всего обнаруживается лишь в контексте языкового общения, контролируемого повседневным опытом. Наука же не может положиться на такой контроль, поскольку она преимущественно имеет дело с объектами, не освоенными в обыденной практической деятельности. Чтобы описать изучаемые явления, она стремится, как можно более четко фиксировать свои понятия и определения. Выработка наукой специального языка, пригодного для описания ею объектов, необычных с точки зрения здравого смысла, является необходимым условием научного исследования. Язык науки постоянно развивается по мере ее проникновения во все новые области объективного мира. Причем он оказывает обратное воздействие на повседневный, естественный язык» (Введение в философию, 1989, с. 368).

В контексте рассматриваемых проблем вызывают интерес исследования социальных представлений как одной форм проявления обыденного сознания. Так, в работах С. Московичи вскрывается природа социальных представлений, подчеркивается сила их принудительного влияния на сознание человека, функции в жизнедеятельности человека. Благодаря социальным представлениям люди обретают «способность воспринимать, делать выводы, понимать, вспоминать, чтобы придавать смысл вещам и объяснять личную ситуацию» (Московичи, 1995б, с. 6). В повседневной жизни социальные представления носят спонтанный характер и не являются предметом специальной рефлексии; люди, являющиеся их носителями, не размышляют о них и не анализируют их. Являясь выражением здравого смысла, социальные представления включают также иррациональные компоненты и сопоставляются Московичи с бессознательными явлениями, описанными Фрейдом, предсознательными и мифологическими феноменами (Московичи, 1995а). В своей предельной форме бессознательные тенденции обыденного сознания проявляются в массовидных явлениях, в частности, в феномене влияния толпы на человека (Московичи, 1996). Социальные представления понимаются автором широко – как система разноуровневых явлений, сосуществующих в пространстве «здравого смысла» (идеологических взглядов, научных идей, иррациональных феноменов): «Правомерно предположить, что любые формы убеждений, идеологических взглядов, знаний, включая науку, тем или иным образом являются социальными представлениями» (Московичи, 1995б, с. 5). Научная мысль включается в структуру социальных представлений в виде общедоступного популярного знания, однако ее возможности преобразовывать их в соответствии со своими нормами и требованиями весьма ограничены в силу активного сопротивления обыденного сознания попыткам его рационализации. Чрезвычайно важной представляется мысль Московичи о том, что наука и обыденные представления не исключают, а взаимно дополняют друг друга. Идеи обыденного сознания обогащают науку, привнося в нее веяния соци альной реальности, влияя на формирование научной картины мира. Таким образом, Московичи расширяет пространство научной мысли, обращая нас к изучению социальных представлений как формы бытия обыденной психологической мысли и важного компонента, источника и предпосылки развития научных знаний.

В отечественной психологии социальные представления людей рассматриваются в контексте разработки проблем российского менталитета (К.А. Абульханова‐Славская; М.И. Воловикова; И.А. Джидарьян; А.И. Донцов; В.В. Знаков; Т.П. Емельянова; А.Н. Славская; Н.Л. Смирнова; Л.М. Соснина и др.).

Предметом специального теоретического анализа обыденное сознание¹⁰ выступает в работе Е.В. Улыбиной (Улыбина, 2001). Подчеркивая роль обыденного сознания, автор определяет его как «естественный уровень отражения действительности», используемый в повседневной жизни и обеспечивающий возможность приспособления к действительности. Обыденное сознание способствует адаптации человека к новым социальным нормам и ценностям, включению человека в мир «официальной» культуры и идеологии¹¹, дает ему точки опоры в решении важных для него проблем, предоставляет известную автономию в выборе способов поведения и действий. «Особое значение имеет обыденное сознание для поддержания контакта между личностью и социумом, ценностями индивида и ценностями рода», давая возможность, «не вступая в конфликт с принятыми в обществе ценностями, “расчистить место для себя”, не подчиняться принятым нормам, но и не отвергать их» (там же, с. 118).

Источником формирования обыденного сознания выступает реальная жизненная практика людей, их деятельность и общение¹².

Е.В. Улыбина отмечает, что особенностями обыденного сознания являются прежде всего его незавершенность, диалогический характер, «что служит противовесом стремлению к однозначности ниже‐ и вышележащих уровней»; оно «протекает, опираясь на “привычку”… и имеет социальный характер» (там же, с. 114, 90). Для обыденного сознания характерно нерефлексивное восприятие знаний и убеждений, складывающихся в социуме, принятие коллективных представлений, норм и стереотипов, терпимость к противоречиям. Опираясь на анализ исследований разных аспектов обыденного сознания, Улыбина делает вывод, что «в обыденной жизни нормальные взрослые люди действуют, опираясь не на логические выводы, доступные их интеллекту, а повинуясь совершенно иным тенденциям, состоящим в стремлении сохранить единство с группой, не менять уже сложившегося мнения, следовать эмоциональным реакциям, воспроизводить в своем поведении стратегии, выработанные в ходе эволюции и сохраняющиеся тысячелетиями» (там же, с. 94–95). В этом проявляются фундаментальные характеристики обыденного сознания – его нерациональный характер и социальная природа.

Обыденное сознание рассматривается «как один из уровней индивидуального сознания, обладающий своей спецификой, определяемой особенностями доминирующей формы знакового опосредования» (там же, с. 91). В структуре общественного сознания обыденное сознание помещается между различными образованиями общественной и индивидуальной психологии, чем определяется его позиция медиатора относительно общественного и индивидуального сознания; мифологического и научного отражения мира; бессознательного и реф лексивного сознания. С этой точки зрения, явственно выступают его особенности: оно связано с общественным сознанием, социальными представлениями, но при этом, будучи феноменом индивидуального сознания, «обладает значительной гибкостью и вариативностью»; имея «во многом нерациональный характер», оно в то же время «включает в себя и элементы научного знания»; трудно доступное для рефлексии, оно вместе с тем «не является полностью бессознательным» и может стать предметом осмысления при столкновении человека с жизненными проблемами¹³ (там же, с. 91–92).

Медиальной позицией обыденного сознания определяются и его функции, проявляющиеся в системе отношений с ниже‐ и вышележащими уровнями психического отражения: «1. По отношению к особенностям отражаемой информации – это расщепление амбивалентности образов, принадлежащих нижележащим уровням (бессознательного, мифа) и фиксация противоположностей, а значит, и обеспечение устойчивости к противоречиям. 2. По отношению к выше‐ и нижележащим уровням отражения – это осуществление контакта между выше‐ и нижележащими уровнями, обеспечение автокоммуникации системы. 3. По отношению к самой личности как члену социума – это обеспечение условий формирования субъектности, автономии личности (обеспечение условий личностной автономии)» (там же, с. 114).

Особенно важным представляется утверждение автора о том, что обыденное сознание вносит вклад в формирование картины мира посредством расщепления амбивалентности мифа и бессознательного преодоления завершенности научного знания, тем самым уравновешивая эти крайности. Причем имеют место взаимонаправленные движения: от науки к обыденному сознанию и обратно. Сложные научные идеи на языке обыденной мысли преобразуются в более простые формы, доступные пониманию людей. Смысл этого Улыбина видит в том, что «иначе ликвидировать разрыв между фундаментальной наукой и образом мира человека “с улицы” просто невозможно. А искаженные, “опрощенные” знания такую связь устанавливают». Это приводит к возникновению бытовых представлений о сложных философских и научных категориях и явлениях; знания соотносятся с интересами человека, «создавая антропоцентрическую картину мира» (там же, с. 116). Одновременно обыденные представления доводят до науки потребности жизни, противодействуя ее отрыву от реальности и формализации (Московичи, 1995а; 1995б; Улыбина, 2001; Червяк, Терминов, 1985; Юревич, 1993).

Как отмечает А.В. Юревич, нередко обыденные представления, попадая в сферу науки, становятся источником научных открытий (Юревич, 1993, с. 167).

* * *

Рассмотрение соотношения научных и вненаучных сфер знания и критериев научности, а также особенностей обыденного познания и его взаимодействия с научной мыслью позволяет более точно определить предметную область истории психологии.

Как отмечает К.А. Абульханова‐Славская, одна из задач методологического анализа состоит в выявлении предмета науки и раскрытии его специфики через соотношение с предметами других наук. Причем это соотнесение осуществляется «не на том логическом уровне, когда предметы уже специфицированы и основания для их сопоставления фактически утрачены, а на уровне объекта, в самом анализе объективной действительности. Методологическое исследование определяет область поисков объекта, его “границы”, его “место” в бытии и т. д.» (Абульханова‐Славская, 1973, c. 31). Более того, методология «дает не только представление об объекте, с которым предстоит действовать, но и представление о том, как с ним действовать», поэтому онтологическая характеристика объекта здесь «выступает в категориях человеческой деятельности» (там же).

С этой точки зрения, определение предмета истории психологии должно отталкиваться от той объективной реальности, которая лежит в его основе,– процесса психологического познания, реализующегося в многообразных формах взаимодействия познающего субъекта с миром: природным, социальным, символическим, результатом чего является получение и систематизация знаний о психике. Взаимодействие с миром, обусловленное объективными потребностями существования и развития человека и человечества,– реальный базис становления и развития системы психологического знания.

Особое место и роль психологического познания как важнейшего условия и неотъемлемой компоненты жизнедеятельности человека и общества обусловлено его огромной ролью в развитии сознания и самосознания человека, в процессах субъектно‐личностной идентификации. Начиная с истоков существования человеческой истории, каждый шаг в осознании своего психического мира увеличивал потенциалы и возможности человека в его взаимодействии с миром и одновременно становился источником дальнейшего углубления психологической рефлексии. Являясь условием общественно‐исторического бытия человека, психологическое познание по своей длительности сопоставимо с длительностью существования мыслящего человека. Этим определяются предмет и границы истории психологии – изучение психологического познания на всех этапах его исторической эволюции, начиная от момента его зарождения у истоков человеческой цивилизации и до его зрелых и развитых форм, представленных системой научных знаний о психике. То, сколь глубокие пласты психологического знания способна воссоздать и исследовать история психология, зависит от ее познавательных ресурсов, но масштаб задач в этой области должен быть сформулирован достаточно четко и однозначно. Поэтому первый вывод, касающийся понимания предмета истории психологии, включает определения границ исследуемой ею реальности – психологическое познание на всех этапах его исторической эволюции.

Формы существования психологического знания, представленные в истории, разнообразны; они охватывают как научную психологическую мысль, так и обыденные психологические представления, накапливаемые в разных областях человеческой практики и сферах общественного сознания. Обыденное знание тесно связано с научной мыслью, исторически предшествует ей в процессе эволюционного развития, сосуществует с ней в современной структуре знания, стимулируя ее развитие и обогащая ее содержание.

Наука и научность – не тождественные понятия; научность не является исключительной прерогативой науки. Рациональные идеи, отвечающие критериям научности – доказательности, логической обоснованности, систематизированности – могут возникать и во вненаучных областях человеческой мысли. Это определяет важность культурологического анализа истории развития психологического познания. Опираясь на принципы системной методологии, требующие целостного рассмотрения объекта изучения, можно обозначить второе положение, касающееся понимания области исследуемых историей психологии явлений – необходимость изучения различных форм психологического познания, как научных, так и вненаучных, формирующихся в сфере обыденного сознания в их целостности и диалектическом взаимодействии.

Важным аспектом системного анализа психологического познания как формы познавательной деятельности является также описание его структуры как сложноорганизованного целого и выделение ее «сторон». М.Г. Ярошевский пишет о трехаспектности познавательной деятельности, совершающейся «в системе трех главных координат:

когнитивной, социальной и личностной» (Ярошевский, 1996, с. 12). Характеризуя системное строение познавательной деятельности, он указывает: «В смене научных теорий и фактов, которую иногда называют “драмой идей”, есть определенная логика – сценарий этой драмы. Вместе с тем “производство” знаний всегда совершается на конкретной социальной почве и зависит от внутренних, непознанных механизмов творчества ученого». Отсюда делается вывод – «для того, чтобы воссоздать полноценную картину этого производства, любую научную информацию о психическом мире необходимо рассматривать в системе трех координат: логической, социальной и личностной (обычно связанной с биографией ученого)» (Ярошевский, 1995б, с. 3). Представляется целесообразным дополнить выделенную систему еще одним элементом – процессуальным, включающим изучение самого процесса получения психологического знания. Отсюда вытекает следующее положение, определяющее специфику изучения психологического познания как сложного многокачественного явления: история психологии должна изучать психологическое познание в его генезисе, становлении и развитии, в его логико‐научной, общественно‐исторической и субъектно‐личностной обусловленности.

Наконец, при описании истории психологии важно также определить, как, каким способом история психологии должна изучать свой объект. Здесь необходимо выделить два аспекта. Во‐первых, изучение развития психологического познания не должно сводиться лишь к регистрации фактов и «простой записи событий, сменяющих друг друга во времени»; важно выявлять законы, лежащие в основе эволюции и преобразования системы психологических знаний» (Ярошевский, 1995б, с. 10). В свете указанного уточнения история психологии может быть определена как наука, изучающая закономерности становления и развития психологического познания.

Во‐вторых, особенность бытия психологической мысли прошлого в виде дошедших до нас памятников культуры как объективированной формы ее выражения обусловливает опосредованный путь ее познания на основе источниковедческого анализа и определяет особую роль реконструкционного метода в истории психологии. С этой точки зрения, история психологии должна определяться как область источниковедческого знания, реконструирующая психологическое знание, содержащееся в исторических источниках.

Именно такое многоаспектное определение предмета истории психологии представляется наиболее полным и адекватным природе исследуемой ею реальности. Соответственно, предмет истории психологии – изучение закономерностей развития психологического познания в его генезисе, становлении и развитии, логико‐научной, общественно‐исторической и субъектно‐личностной обусловленности как результата познавательной деятельности человечества на всех этапах его исторической эволюции, включающего в себя различные способы и формы познания и осмысления психической реальности, как научные, так и вненаучные.

Дальнейшая детализация понимания предмета истории психологии связана с рассмотрением различных форм психологического познания.