Выявленные и проанализированные О.Г. Носковой психологические идеи специалистов‐практиков, включающие знание о труде и трудящемся, различаются, как глубиной осмысления рассматриваемых вопросов, так и способом их освещения, представляя с этой точки зрения разнообразные варианты – «от понятий обыденной речи, опирающихся на здравый смысл автора, систематизацию профессионального опыта, до рефлексии недостаточности этих познавательных средств, призывов к научному исследованию практических проблем и даже разработке программ специальных прикладных психологических дисциплин (“Железнодорожная психология” И.И. Рихтера, 1895, “Прикладная эргометрия” А.Л. Щеглова, 1909 и др.)» (там же, с. 40). В работе делается вывод о стимулирующей роли практики в развитии научного психологического знания, доказывается, что система психологического знания о труде и трудящемся, возникшая в предреволюционной России, отражала объективные потребности разных сфер общественной жизни и выступала в качестве основания развития наук о труде в 20–30‐е годы ХХ в.

Обоснование рассматриваемого положения представлено в книге А. Гилгена, К. Гилген, В.А Кольцовой и Ю.Н. Олейника «Развитие советской и американской психологии в годы второй мировой войны» (Gilgen, Gilgen, Koltsova, Oleinik, 1997). Проведенный авторами анализ книг и периодических изданий (психологических и непсихологических), рассмотрение основных направлений развития психологии военного времени, позволил выявить ряд важных моментов.

Показана детерминирующая роль общественной практики в развитии психологической науки. Выделены и исследованы разнообразные формы взаимодействия науки и практики, включающие как исследования, выполняемые непосредственно по заказу государственных органов, отвечающие насущным потребностям общества, так и инициативные прикладные психологические разработки, осуществляемые учеными и практиками. Примером прикладного психологического исследования, выполненного в годы войны непосредственно по заказу высших директивных органов, является разработка рекомендаций по цветомаскировке наиболее ценных архитектурных памятников Ленинграда, осуществленная группой психологов под руководством Б.Г. Ананьева в последние предблокадные месяцы (см.: Каничева, Ярмоленко, 1985). Образцом инициативной работы, отвечающей практическим потребностям времени, выступает труд Б.М. Теплова «К вопросу о практическом мышлении. (Опыт психологического исследования мышления полководца по военно‐историческим материалам.)»²⁶, написанный в 1943 г. и посвященный исследованию особенностей деятельности военачальника (Теплов, 2003б)²⁷. Можно было бы привести еще много подобных примеров.

Особое место в системе психологического знания периода Великой Отечественной войны занимают работы практиков, которые в поисках решения поставленных временем задач обращались к рассмотрению психологических проблем. Речь идет о многочисленных публикациях в периодике кадровых военных, пытавшихся осмыслить роль человеческого фактора в боевой деятельности, предложить рациональные приемы психологической подготовки бойцов, укрепления и поддержания их боеготовности и морально‐психологического состояния. Примечательно, что в этих публикациях выдвигались и обсуждались де‐факто проблемы, которые де‐юре были запрещены в психологической науке. Например, многие публикации носили социально‐психологический характер и были посвящены рассмотрению взаимодействия членов воинских коллективов разных уровней, проблем психологии руководства, массовидных психических состояний. В работах учителей и воспитателей в журналах психолого‐педагогической направленности поднимались вопросы, касающиеся эмоционального состояния детей, организации жизни детского коллектива, способов психологической помощи и реабилитации ребенка, подвергшегося травматизирующему воздействию стрессогенных факторов военного времени.

Характеризуя в целом вклад практиков в развитие психологической науки в годы войны, можно отметить, что они фактически обнажали и озвучивали наиболее актуальные зоны практического приложения психологических знаний, формулировали первоочередные задачи психологии, предоставляли для научного осмысления ценный эмпирический материал. Работы психологов‐практиков выступали, таким образом, формой оперативной и действенной связи психологической науки с жизнью. В развитии советской психологии их влияние особенно значимо еще и потому, что они убедительно демонстрировали общественную потребность в психологическом знании и практическую значимость психологических разработок, внося тем самым важную лепту в восстановление статуса психологической науки, утраченного в ходе предвоенных идеологических дискуссий (Gilgen, Gilgen, Koltsova, Oleinik, 1997).

Огромный материал, отражающий место и роль житейских психологических знаний в становлении и развитии научной психологии, содержится в книге Е.А. Будиловой «Социально‐психологические проблемы в русской науке» (Будилова, 1983).

Определяя замысел своей работы, Е.А. Будилова опирается на два основных методологических положения. Первой опорной точкой выступают методологические установки системного подхода, который применительно к анализу развития психологической науки «предполагает всестороннее изучение ее истории, ее множественных связей с общественно‐историческими условиями, а также связей с другими науками. Он охватывает изучение того, как шло познание различных качеств психического в разных теориях и областях практики…» (там же, с. 3). Последовательная реализация принципов системного подхода в историко‐психологическом исследовании, по мнению Будиловой, ведет к расширению тематики исторических работ и «открывает новые линии, по которым шло развитие психологии в России, а это позволяет вести разработку новых пластов действительности, ставит перед историками науки новые задачи» (там же).

Второе методологическое основание работы – признание общественной практики в качестве важнейшей детерминанты становления и развития психологической науки. В связи с этим одним из аспектов исследования становится рассмотрение вклада специалистов‐практиков в разработку проблем психологии.

Предметом исследования Е.А. Будиловой является зарождение социально‐психологического знания в разных областях науки и практики. Так, становление юридической психологии в России во второй половине XIX в. определяется ею как «ответ на требования теории и практики судебного дела», обусловленные, в свою очередь, новым порядком судопроизводства, устанавливающимся в послереформенной России. На этом фоне возрастает интерес юристов к психологии, которые видели в ней источник знания о закономерностях поведения человека. Они опирались на психологию, разрабатывая проблемы субъекта преступления, его психического состояния, определяя нормы и принципы индивидуализации преступного деяния. Серьезные психологические проблемы актуализируются и становятся предметом осмысления и учеными‐юристами, и практическими работниками в сфере судопроизводства в связи с введением института присяжных заседателей: «…коллективность решения присяжных и его мотивация, зависимость группового решения от социального состава присяжных и его социально‐психологических особенностей, правосознание присяжных и действующие правовые нормы и ряд других» (там же, с. 54). Особое внимание практиков привлекал вопрос выработки общего и объективного решения людьми, различающимися по своему опыту и индивидуально‐пси хологическим характеристикам.

Будилова ссылается на работу юриста А.М. Бобрищева‐Пушкина²⁸, в котором делается упор на выявлении психологической составляющей деятельности присяжных. В работе подчеркивается важность психологии для юридической практики. По сути, предметом исследования юриста‐практика выступала сугубо психологическая проблема – правосознание присяжных и его роль в психологии присяжных. Тщательному анализу Бобрищев‐Пушкин подверг 716 процессов и 1508 вынесенных по ним вердиктов. Наряду с собственно юридическими параметрами (особенности дела, характер преступления и т. д.), он учитывал мотивацию решений присяжных, их мнения и оценки по поводу рассматриваемых дел, фиксировал протекание их коллективных обсуждений. Для обработки данных им использовались также количественные методы. Был выявлен ряд интересных и практически значимых закономерностей. Установлено, что мотивы действий присяжных могут определяться характером преступления, особенностями личности подсудимого, протеканием слушания дела, личным составом присяжных. Важной детерминантой принятия решений Бобрищев‐Пушкин считает правосознание присяжных. Им рассмотрены оправдательные приговоры, выявлена их зависимость от социального состава судов, места их нахождения (столица, провинция), категории дел. Обнаружен интересный факт – влияние предыдущих, принятых в тот же день решений на последующие, что на языке научной психологии может быть определено как феномен установки. Сам Бобрищев‐Пушкин объясняет выявленную им зависимость эффектом возникновения коллективного настроения и его влиянием на всю группу присяжных.

В работах другого юриста‐практика²⁹ Л.Е. Владимирова подчеркивается, что присяжные оценивают и судят целостного человека, а не отдельное деяние. Поэтому, с его точки зрения, важно ввести в судебный процесс обязательное медико‐психологическое обследование подсудимого, проводимое специально подготовленными врачами‐психологами. Предметом психологического исследования должны стать состояние психического здоровья подсудимого («психической недостаточности», «уменьшенной вменяемости»), сфера его чувств, воли, мотивов, умственных процессов. Особое внимание обращается на изучение нравственной стороны личности преступника как «существа общежительного» – его отношения к самому себе и к ближнему, «жалости» или «безжалостности». Преступление рассматривается как явление «психо‐социальное», в связи с чем обосновывается необходимость изучения социальной стороны каждого правонарушения, включающей учет расовой, сословной, профессиональной принадлежности преступника, его семейного положения, круга общения.

Предлагается использовать широкую совокупность методов: учет наследственных данных, проведение антропологических, физиологических исследований, применение тестов, выявление степени внушаемости человека. «Чужая душа не всегда потемки. Научная психология дает свет»,– пишет Владимиров (1901, с. 262)³⁰.

В работе журналиста и исследователя Сибири Н.М. Ядринцева³¹ представлены результаты наблюдения заключенных, их опросов, полученные автором во время трехлетнего пребывания в ссылке. Приводятся психологические описания различных групп заключенных, вводится понятие «тюремная община», рассматривается ее влияние на поведение преступников, выявляются особенности коллективной жизни острога, ее иерархической социально‐психологической структуры, традиций, системы отношений, складывающихся между сокамерниками. Высказывается важная мысль о том, что преступником человека делают особые жизненные обстоятельства. Исходя из признания роли общения в жизни человека, делается вывод о тяжести одиночного заключения, описываются возникающие в этих условиях у человека психические состояния. Наряду с общением в качестве важного фактора объединения людей в тюремное сообщество называется деятельность. Ядринцев описывает разнообразные способы удовлетворения потребности человека в деятельности, те специфические занятия, которыми осужденные замещают отсутствие возможности трудиться. Он делает заключение о важности труда в жизни человека, о стремлении удовлетворить эту базовую потребность.

Важной сферой накопления социально‐психологической мысли, исследуемой Е.А. Будиловой, выступала также военная психология, которая, «как и все прикладные отрасли психологии, всегда была связана с теорией и методами общей психологии своего времени, представляя их приложение в той или иной области человеческой де ятельности, и вместе с тем развивалась подобно другим прикладным отраслям исходя из потребностей специальной области человеческой деятельности – военного дела, его теории и практики» (Будилова, 1983, с. 88–89). И хотя зарождение военной психологии как особой области знания в России датируется Е.А. Будиловой 80–90‐ми годами XIX в., одновременно подчеркивается, что ему предшествовала длительная история развития военно‐психологической мысли в работах многих известных военных деятелей. В качестве объективных запросов практики, стимулировавших становление в пореформенной России этого направления психологии, выделяются создание массовой и многонациональной по своему составу армии, введение непрерывной профессионально‐военной подготовки, актуализация проблем идеологической работы и совершенствования методов социально‐психологического руководства в армии в условиях роста социальных противоречий в России того времени. На формирование военной психологии влияло развитие общей и социальной психологии. Результатом явилось появление огромного массива общих и специальных военно‐психологических работ (более 120)³² (там же, с. 90). Причем значительная часть этих работ была подготовлена военными специалистами, опирающимися в первую очередь на осмысление и обобщение практического опыта военного руководства. В качестве примера Будилова приводит труды известного военного деятеля М.И. Драгомирова³³. В них рассматривается широкий круг психологических и социально‐психологических проблем: доказывается зависимость характера отношений между людьми от рода их занятий; проводится анализ боевой деятельности и лежащих в ее основе психологических начал – «самосохранения» (природного инстинкта, руководящего человеком) и «самоотвержения» (духовной силы, направленной на преодоление этого инстинкта); раскрываются основные направления воспитательной работы в армии (формирование волевых качеств бойцов, их активности и самостоятельности в постановке и достижении цели); обосновываются значимость коллективной воинской жизни и организующая роль совместных боевых действий как источников развития личности бойца, его поведения; ставится вопрос о задачах управления армией. Сугубо психологические пробле мы обсуждаются также в работе кадрового военного, участника русско‐японской войны К. Дружинина³⁴: подчеркивается роль настроения бойцов как фактора боеготовности и его обусловленность результатами предшествующих сражений, общей ситуацией на фронте; раскрывается зависимость психологического состояния бойцов от характера военных действий – наступательных или оборонительных, совместных или осуществляемых в одиночку; обосновывается влияние общения бойцов, их взаимной поддержки на укрепление воинского духа и т. д.

Высоко оценивая указанные психологические идеи, отражающие актуальные потребности жизни и рожденные непосредственно в сфере практики, Будилова дает их взвешенную и объективную характеристику – «беспомощность в теоретических вопросах и обилие жизненных наблюдений» (Будилова, 1983, с. 6).

Эти и многие другие примеры, рассматриваемые в работе Е.А. Будиловой на основе исследования материалов, накопленных в различных сферах практической деятельности, показывают, сколь широк и разнообразен был спектр социально‐психологических проблем, разрабатываемых специалистами‐практиками, какой богатый эмпирический материал они доставляли психологической науке.

* * *

Проведенный анализ свидетельствует об огромной роли, которую играют житейские психологические представления в развитии психологического знания.

Они являются исторически первой формой психологического знания, зарождаются на самых ранних этапах эволюции человеческого общества и продолжают свое развитие в течение всей его последующей истории.

Житейское психологическое знание непосредственно включено в жизнедеятельность человека, возникает в связи с насущными потребностями его бытия и апробируется самой жизненной практикой. Укорененность обыденного психологического знания в жизни человека определяет его действенность, вневременной смысл и высокую практическую значимость.

Житейские психологические знания опираются на здравый смысл и являются обобщением многократно наблюдаемых проявлений психи ческих феноменов, поэтому они содержат в себе важное рациональное знание. Однако пространство житейских психологических знаний не исчерпывается рациональной мыслью; оно охватывает широкий спектр психологических идей – осознанных и бессознательных, имплицитных и эксплицированных, оформленных и существующих в латентном состоянии.

Основные сферы их существования – произведения народного творчества, связанные с осмыслением человеческого опыта (поговорки, пословицы, исторические песни и сказания и т. д.), этнографическая культура народа (традиции, обычаи), психологические представления, накапливаемые в различных областях жизни людей, в работах специалистов‐практиков.

Многогранны функции, выполняемые житейским знанием в познавательной и социальной сферах жизни общества. Они формулируют социальные образцы поведения, вооружают человека на бытовом уровне эталонами понимания и оценки социальных и психологических явлений, являются средством фиксации исторического опыта познания психических явлений.

Тесно связанные с реальным бытием человека, рожденные непосредственно в жизненной практике и потому чрезвычайно чувствительные к ее насущным потребностям и интересам, житейские психологические представления выступают в роли своеобразного социального заказа, обращенного к психологической науке. Они обнажают и озвучивают наиболее актуальные зоны научного поиска и практического приложения фундаментальных психологических знаний, формулируют на бытовом языке первоочередные задачи психологической науки.

Нередко опережая психологическую науку в постановке и разработке тех или иных проблем психологии, они тем самым предоставляют для научного осмысления ценный эмпирический материал, стимулируют развитие психологической науки. Проникая в науку, житейские представления могут стать источником возникновения в ней инновационных тенденций, осуществления важных открытий. Вместе с тем, испытывая влияние со стороны фундаментальной науки и пытаясь «понять» ее идеи, житейские знания озвучивают их на простом языке, делают их доступными массам и в силу этого фактически выполняют функцию популяризатора научного знания, фактора формирования психологической культуры общества. Все сказанное позволяет определить житейские психологические представления в качестве важной сферы накопления и существования психологического знания, формы оперативной и действенной связи психологической науки с жизнью.