3
Мастер

Пенная река с ревом вырывалась из подземелий, наполняя казавшуюся бездонной каменную чашу, и, немного успокоившись, устремлялась дальше на свидание с еще далекой Каде́лой. Место было красивейшим, но уединенным – юность Пенной пряталась в Астраповых скалах, что во время гроз притягивали к себе молнии. Страшные истории об убитых небесными стрелами и трудная каменистая дорога напрочь отбивали охоту гулять у здешнего водопада, но все художники слегка сумасшедшие.

Диамни невольно улыбнулся, представив себе физиономию навязавшегося ему в покровители стража, пойми тот, что на самом деле замыслил мастер. Но когда же появится Ринальди? От Цитадели до Пенной по прямой не столь уж и далеко, но кто знает, каковы подземные дороги… Художник с досадой воззрился на поток, над которым вызывающе сияла радуга. Красиво, даже слишком. Водопад мог бы быть и пониже, а течение – помедленней, и еще эти камни! Они прекрасно выглядят на картинах, но если о такой удариться… Мастер Коро мысленно на себя цыкнул: дескать, нечего воображать всякие страхи – и принялся размышлять над загадкой Беатрисы.

Прежде думать было некогда, прежде он рисовал, спешил, лгал, снова рисовал и снова лгал, теперь пришло время припомнить мельчайшие подробности и попытаться ответить на три вопроса – зачем, кто и как.

Ринальди уверен, что целили не в него, а в анакса. Что ж, не лишено смысла, особенно если вспомнить странную смерть Анэсти, но нельзя отбрасывать и другие возможности. Знает ли правду сама Беатриса? Если да, то как она осмелилась подняться на холм Абвениев? Не сомневалась, что Ушедшие призна́ют ее дитя? Почему?

Кисть Диамни делала свое дело, вызывая к жизни двойника опоясанной радугой неистовой реки, но в голове художника вертелись, сменяя друг друга, лица живых и мертвых, оброненные мимоходом слова, случайно перехваченные взгляды.

Анакс Анэсти – среднего роста, широкоплечий, мускулистый, с каштановыми волосами и голубыми глазами. Отменный воин, недурной полководец, хороший брат. Именно он придумал занять Эрнани живописью… Кто же тогда мог предположить, что молоденький калека в один отвратительный день станет эпиархом-наследником?!

Они с Эрнани начали заниматься в конце осени, и тогда же Лорио Борраска привез в столицу юную жену. Беатриса не принадлежала ни к одному из Великих Домов, но Лорио был Повелителем Ветров и оспорить его выбор мог лишь анакс. Анэсти этого не сделал, хотя эории были возмущены и громче всех негодовал эпиарх-наследник. Три месяца спустя анакс погиб на зимней охоте.

Анэсти, ездивший верхом как бог, не справился с лошадью, которая умудрилась свихнуться на самом краю обрыва. И в придачу оборвались поводья! Случайность? Тогда в этом никто не усомнился, ведь подстроить подобное стечение обстоятельств невозможно. И еще невозможней сделать так, чтобы Ушедшие признали Раканом ребенка другой крови. Тем не менее кому-то это удалось – Ринальди невиновен, но венец Абвениев над головой эории Борраска видели все. Ринальди невиновен, но Диамни, не перебросившийся с эпиархом-наследником и сотней слов, поверил жуткому обвинению сразу и безоговорочно. Почему? Уж не потому ли, что кто-то загодя озаботился подготовить почву? Слухи запустить легко, но Беатриса носит под сердцем Ракана и стои́т на том, что ее насиловал Ринальди. Выходит, двойник? Двойник с кровью анаксов? Побочный брат или дядя? Но глава дома должен знать всю свою кровь. Анэсти, как положено от века, передал эпиарху-наследнику завет Раканов, от Эридани бы не укрылось, что, кроме него с братьями, есть кто-то еще. В то, что анакс обсчитался, поверить трудно. А во что легко?

Диамни, чего с ним никогда еще не случалось, отложил кисть. Радуга над рекой засветилась совсем уж немыслимыми красками, но художник ее не замечал. Эридани в виновности брата не сомневается. Неудивительно – анакс слушает разум, а не сердце, логика же предельно проста. Раканов всего трое – он сам, калека Эрнани и Ринальди. Ринальди, который чуть что хватается за меч, пьет, развратничает, смеется над тем, что можно и нельзя. Вывод очевиден, и все же… все же анаксу следовало бы знать своего брата!

Ушедшие в Закат, рассуждать задним умом легко! Чем он, Диамни Коро, лучше других? Если б не мастер, он бы до сих пор видел в Ринальди воплощение гордыни и злобы. Только один человек во всех Гальтарах почувствовал правду. Хотя… хотя после казни несколько участников Горусского похода полезли в драку с горожанами. Они дрались вместе с эпиархом у Ферры, они не поверили.

Проклятый замо́к, как же точно его назвали. Ринальди угодил в Капкан, а вместе с ним попались его братья и вся анаксия. Теперь из рода, на котором держится всё, уцелели лишь бездетный Эридани и больной мальчик. Кто примет венец Абвениев, если пресечется род Раканов? Что-то об этом есть в Слове Ушедших, что-то очень туманное… Любопытно, Эридани хотя бы сейчас передал наследнику Завет или опять выжидает? Эридани… Художник словно наяву увидел могучего черноволосого человека с пронзительно-голубыми глазами. Если Ринальди напоминал золотого леопарда, то его брат казался норовистым боевым жеребцом.

Мастер поежился, вспомнив, как над ним, старательно зарисовывавшим забранный решеткой зев пещеры, нависла огромная тень.

– Ты знаешь свое дело, художник!

Диамни торопливо вскочил, часто моргая. Во-первых, он и в самом деле не ожидал слов анакса, а во‐вторых, не мешало лишний раз показать, что ты не от мира сего.

– Я невольно наблюдал за тобой сегодня, – взгляд Эридани колол не хуже кинжала, но Диамни сумел не опустить глаз. Он был последней надеждой Ринальди и не мог его подвести. – Ты служишь лишь своему искусству, и это хорошо. Эпиарх-наследник отказывается от уроков живописи, и я согласен с его решением. Живопись выпивает душу художника, а душа анакса принадлежит анаксии, но тебя я не отпускаю. Ты будешь моим живописцем.

– Благодарю моего анакса, – Диамни опустился на колени, – но я еще не проник во все тайны мастерства и остаюсь учеником великого Сольеги.

– Мастер переедет в Цитадель, я рад оказать ему гостеприимство. Я намерен поручить вам обоим роспись храма, который заложу в День Осеннего Излома.

Роспись нового храма! Мечта всех художников знать, что их творения переживут века, но сначала – Ринальди.

– Благодарю моего анакса. Это… – Диамни закусил губу, лихорадочно подбирая слова, но они не потребовались: повелитель коротко кивнул и ушел, зато на художника обрушился «пес».

– Я сразу понял, – казалось, воин сейчас завиляет хвостом, – ты мастер что надо!

Художник старательно улыбался: «пес» одновременно был смешон, трогателен и страшен, надо бы потом набросать его портрет, а еще лучше сделать сразу и хозяина, и «собаку»…

Диамни прикрыл глаза, пытаясь представить будущую картину, и вдруг понял всё, а поняв, схватил чистый лист и принялся лихорадочно рисовать. Он не думал, полностью отдавшись на волю памяти и того невыразимого, что составляет самую суть художника. Когда рисунки были закончены, ученик Лэнтиро Сольеги положил их на траву и вгляделся в два лица – мужское и женское. Как все просто! И как все омерзительно…

Диамни Коро торопливо убрал запечатленную догадку и посмотрел в сторону Гальтар. Какое странное марево, или ему после прогулки к Лабиринту всюду мерещится лиловый отсвет? И все же в городе что-то происходит… Бунт? Пожар? Что с мастером? С Эрнани? Если с ними случится беда, он этого никогда себе не простит. Только бросится ли мастер Коро назад, останется ли у водопада, ему все равно быть предателем. Вечный выбор между долгом и долгом… Который нарушить? Кого предать? Унд предал любовь, он предает учителя и ученика, но иначе нельзя. Вокруг Эрнани толпы слуг и воинов, мастера Сольегу обожает вся столица, а у Ринальди, живого ли, мертвого ли, нет никого, кроме Диамни Коро. И Диамни Коро будет ждать, хотя бы небо рушилось на землю, вскипали моря и шли кровавые дожди.

4
Эпиарх

С двойным кольцом наружной крепости Цитадель соединялась могучими стенами, делящими город на четыре части – Молний, Волн, Ветров и Скал. Это позволяло беспрепятственно переходить с внешних укреплений на внутренние, что́ бы ни творилось в самих Гальтарах. Раньше Эрнани казалось, что Абвении, возводя столицу, перемудрили. Раньше горожане сетовали на отсутствие в Гальтарах обычных ворот, из-за чего приходилось пользоваться деревянными пандусами. Появление изначальных тварей доказало: любая предосторожность когда-нибудь становится спасительной.

Эрнани старательно разглядывал сделанный во времена его прапрадеда макет Гальтар. Мастера во всех подробностях изобразили паутину улиц и соты домов, не позабыв даже о крохотных, меньше перечного зерна, повозках. За минувшие сто с лишним лет Цитадель и прилегающие к ней кварталы почти не изменились, зато ближе к Внешнему Кольцу поднимается здание за зданием. Столица растет, еще немного, и Гальтарам станет тесно в отведенных Абвениями границах… Юноша старался думать о чем угодно, но не о том, что творится в городах Волн и Ветров, как никогда сильно переживая свое увечье. Ему даже не увидеть беду собственными глазами, а что может быть горше, чем ждать и довольствоваться докладами?

Столицей правили Лорио Борраска и Абвениарх, Эрнани просто им не мешал. От эпиарха-наследника было столько же проку, сколько от Беатрисы, наотрез отказавшейся покидать Цитадель. Эория была единственным в мире существом, перечащим человеку, без которого Гальтары уже бы погибли. Закутанная в синее женщина, казавшаяся, несмотря на беременность, хрупкой и юной, тихо сидела возле окна, глядя бездонными глазами в небо, то голубое, то черное, то кроваво-красное. Если бы не память о Рино, Эрнани был бы рад ее присутствию – они оба были одиноки, потеряны, беспомощны, но все же не совсем бесполезны. То, что эпиарх-наследник и жена Лорио Борраски остаются в столице, помогало поддерживать порядок и дарило надежду.

Младший из братьев Раканов ничего не знал и не умел, но в отсутствие Эридани главой анаксии стал он, а по освященному веками обычаю местоблюстителя престола оповещают о любой малости. Гонцы вбегали один за другим. Новости были плохими, хоть и не столь плачевными, как утром третьего дня, когда в спальню эпиарха-наследника ворвался Хаини из Дома Скал.

Отчего-то чудовища появились лишь в двух городах из четырех, не было их и в Цитадели – видимо, не отыскали дорогу. Твари были сильны и прожорливы, но даже они со временем насыщались. Более того, их получалось убивать, хотя это было более чем непросто: за каждого уничтоженного монстра приходилось платить десятками жизней. Поняв это, Лорио принял решение, сперва показавшееся невозможным, но, немного подумав, Эрнани признал: лучшего выхода нет.

Нужно вывести людей, после чего разрушить пандусы, оставив чудовищ реветь средь созданных Абвениями стен. Если повезет, Цитадель и города Молний и Скал останутся невредимы – чудовища не рискуют приближаться к возведенным Ушедшими стенам ближе, чем на две длины копья. А вот солнечного света они, к несчастью, не боятся, хоть и вышли из подземелий.

У тварей, как рассказывали гонцы, были огромные лиловые глаза, из которых катились медленные слезы. Поймав исполненный тысячелетней обиды взгляд, человек замирал, и монстр его неспешно пожирал, после чего двигался дальше. Некоторые, насытившись, затевали игры и драки, и это было хуже голода, ведь резвившиеся чудовища крушили и давили на своем пути всех и вся. Но опасней всего была охватившая столицу паника.

Эрнани плохо представлял, что делается его именем, но Лорио он доверял полностью. Абвениарху юноша не доверял совсем, но Борраска утверждал, что без Богопомнящего не удалось бы справиться – нет, не с монстрами, с людьми, что, обезумев от ужаса, стали страшнее любых монстров. Лиловоглазая тварь могла сожрать десять, двадцать, тридцать человек и на время успокоиться, рехнувшиеся толпы затаптывали сотни, если не тысячи себе подобных. Борраска отдал приказ убивать на месте всех, кто, ища спасения, шел по телам детей, женщин, стариков. Это помогало; воинам и жрецам как-то удавалось превращать обезумевшее стадо в пусть перепуганных и растерянных, но людей.

Воины анакса и дружины эориев третьи сутки отвлекали монстров на себя, а жрецы и стражники выводили беженцев. Абвениарх настоял на том, чтобы их размещали за городской чертой, так как прорвись чудовища в переполненные кварталы, паника погубила бы тех, кто избежал когтей и клыков. Сейчас осунувшийся, бледный, как пещерный гриб, Богопомнящий ушел, а вернее сказать, уполз отдыхать, чтобы через пару часов вновь спуститься в кошмар, недавно бывший городами Волн и Ветров.

Эпиарх-наследник тоже мог уйти, так же как и Беатриса, но они сидели и ждали известий от Борраски и Эридани. Они ждали, из города доносили о продолжающихся схватках, а Лабиринт безмолвствовал. Эрнани гнал от себя мысли о гибели последнего брата и судьбе Диамни Коро, но мастер Сольега жил совсем близко от храма, через подвалы которого и вырвались чудовища.

– Мой эпиарх, – голосок Беатрисы дрогнул, – почему… почему так долго?

– Что хочет сказать моя эория?

Скорее всего, ничего, просто не может молчать. Беатриса – женщина, она ждет ребенка, ей позволительно бояться, плакать, говорить глупости. Эпиарх-наследник не может усомниться в победе!

– Я… о моем анаксе. Так долго…

– В Лабиринте по-другому течет время. – Эрнани не то чтобы врал, просто из всех известных ему баек выбрал самую утешительную. – Там прошло всего… Да, конечно, там прошло лишь два или три часа. Скоро Эридани сделает, что нужно, и вернется, монстры уберутся и больше никогда…

– Мой эпиарх считает меня маленькой дурочкой? – в голубых глазах плеснулась горечь. – Мне немного лет, но я пережила… я пережила столько, что выдержу любую правду.

– Я не лгу, – твердо сказал Эрнани. – Многие хроники упоминают, что внизу время течет иначе, и я этому верю. И еще я верю в своего брата. Эрио знал, что делал, когда спустился в Лабиринт, и он обязательно вернется.