Ночь кромешная

Нет ничего бессмысленней заочного спора. Алеша это понимал и все равно спорил сразу и с Несмеяной – и ведь не дура же, если о делах ратных говорить, но в главном-то глупей глупого! – и с собой прежним, а всего сильней с кем-то незримым, что словно бы рядом пристроился, мешая наслаждаться последним осенним теплом да упругим конским бегом. Грядущей драки за Лукоморье китежанин не боялся, а вот зло на готовящего набег непонятного колдуна брало, и кабы только на него!

Умники великие яроместо от своих стерегли – мудрили, хитрили, скрытничали и доигрались до того, что всё на паре Охотников повисло, старом да молодом. А могло бы и вовсе на одном Стояне, который тревогу и поднял. Мало того, бывалый Охотник про затею гада-Огнегора узнал не в Китеже и не от княжьих людей, а от подавшейся в яги зазнобы. А если б не стала Марфа жутковатых чужачек слушать? Дождалась бы своего Стояна и зажили б они рядком да ладком? Совет да любовь – дело хорошее, особенно на склоне лет, но с Лукоморьем-то что бы сталось? С Лукоморьем, с Русью, со всем Белосветьем?

Негоже, когда младшие дальше старших видят.

Эх, не затем богатырь Алеша отказался от обузы воеводства, не затем броню на китежанский распашень сменял, чтобы опять сомневаться. Драться он шел, и чтоб ясно все было – вот зло, вот ты, обученный это самое зло бить, и дело твое пусть и не слишком приметное, зато нужное. Чтобы не было на Руси никакой дряни, ну а «то, не знаю что» пусть кто поумнее ищет. У них и мозги, и опыт, и от книг да свитков архив ломится! Старшие сотнями глаз смотрят, сотнями ушей слышат, а с Алеши взятки гладки. В Охотниках он без году неделя, ему бы не думать, а исполнять… Ну так и Несмеяна такая же. Чего ж от нее смелых мыслей да быстрых решений ждать, если сам разнылся? Прежде чем с других спрашивать, на себя оборотись!

Мир сложнее, чем кажется, простоты не найти. Нечисть выслеживать да супостатов иноземных рубить – еще не значит защитить Русь и Белосветье. Одним булатом, пусть и звездным, по нынешним временам не отбиться, хоть всех худов со змеевичами повыведи, не в них дело…

«Ноги в сапогах, – доложил не забывавший следить за дорогой Буланыш. – Сидят, отдыхают. Объедем, противно».

– Далеко? – уточнил, с радостью отбросив не самые простые думы, богатырь.

«С версту. Не хочу туда».

– Потерпишь, – отрезал Алеша. – Нюхать не будешь, обойдем, встанешь по ветру.

«Ты нюхай, а я пастись пойду. Противно».

– Я уже понял.

Прекращая перепалку, китежанин недвусмысленно шевельнул поводом. Буланыш недовольно мотнул гривой, но артачиться не стал: выказал свое мнение, и ладно. Нюхом даже обычные кони не всякой собаке уступят, а богатырские сильнее во всем. Впрочем, унюхать княжьего гонца смог бы и Алеша, пусть и не за версту. Запах был сильным и, прямо скажем, странноватым, но Охотник чего только не нюхивал, а тут всего лишь зачарованные сапоги, пусть и не снимаемые неделями. Иначе-то не выходит: боязно гонцам такую ценность из рук, то есть с ног выпускать. Украдут, не ровен час, век с казной не расплатишься, да и не всё меряется деньгами. У княжеских скороходов, а было их в Великограде куда меньше, чем Охотников в Китеже, есть и своя гордость, и свои правила, и своя волшба, и даже штаны особенные, чтоб ноги друг о дружку не слишком терлись.

Стать таким бегуном мог не всякий, требовалось для того врожденное чутье, и все равно приходилось годами учиться и самому бегу, и тому, как дорогу выбирать и препятствия обходить. Гору миновать еще полбеды, а ты попробуй на полном разгоне в человека или зверя не впечататься, но и это еще не предел. Случались среди гонцов искусники, что могли по верхушкам деревьев бегать: этих считали получародеями и слегка опасались.

В стародавние же времена от скороходов с их сапогами по понятным причинам и вовсе шарахались. Само собой, прежде чем допускать пред светлые княжеские очи, гонцов гнали в баню; вроде бы не такая уж и большая задержка, но однажды именно этого часа не хватило, чтоб отвести большую беду. После этого великий князь строго-настрого наказал вести скороходов к нему, как есть, а княгиня после первого же раза собрала чародеев и посулила награду тому, кто сумеет одолеть дорожно-сапожную вонь. Такой искусник сыскался, и с тех пор от скороходов, сколько бы дней они ни были в пути, пахло чем-то вроде распаренного банного листа, только не березового, а похожего сразу и на перечную мяту, и на таволгу. Людям это не мешало, а коней никто не спрашивал.

«Нечестно, – не желал униматься Буланко. – Я родился конем, я бегу. С подковами легче, но я и без подков – я. А этот надел сапоги и стал быстрее коня. И еще пахнет!»

– Тупой не пахнет, – напомнил про Стоянова коня Алеша, – он тебе что, больше нравится?

Буланыш не ответил, задумался, но ненадолго; вернуться к своим мыслям Алеша, по крайней мере, не успел.

«Тупой хуже, – торжественно объявил жеребец. – Он весь поддельный, а тут только сапоги нечестные. Близко уже. Спешишься?»

– Посмотрим, – вывернулся относившийся к скороходам со всем уважением богатырь. – Ты не злись, гонцы великоградские свой хлеб не зря едят. Сапоги волшебные, они не для всех, и управиться с ними немногим легче, если легче, чем с… Тупым. Тут и навыки нужны, и сила, и разум быстрый, и все равно погибнуть можно запросто. Случалось, и не раз.

Буланко смолчал, но на горку взобрался безропотно, даже не пытаясь увильнуть. Охотник усмехнулся и вдруг загадал, знакомый будет гонец или нет. Всего Владимир держал девять скороходов, по двое на каждую из сторон света и еще одного на всякий случай, Алеша в бытность свою в Великограде знал в лицо четверых, так что получалось четыре против пяти, почти как монетку бросить. Если выйдет знакомый, ущучат они Огнегора еще до зимы, ну а нет… Не последний день живем.

Зловредному колдуну не повезло – гонец оказался знакомым, Охотник даже имя вспомнил – Закат Полуденович. Крепкий, крутой, уже в годах, Закат всегда был настороже. Алешу признал сразу, правда, радости особой не выказал, спасибо хоть поздоровался.

– И тебе по здорову, Полуденович, – откликнулся, спешиваясь, китежанин. – Куда путь держишь, не в столицу часом?

– На юга, – буркнул гонец, убирая вынутый на всякий случай кинжал.

Подумывавший, не подать ли в Великоград весточку, Алеша чуток расстроился, но виду не показал, лишь подбородок вскинул:

– Новостями не побалуешь?

Ответ был ожидаемым:

– «Побалуешь», ишь. Не до баловства нам, – набычился Закат. – Что сказали донести, то и доносим. А что до самих дел – так они не нашего ума.

– Так и не моего, – отмахнулся Алеша, вдыхая столь противный Буланышу запах. – Княжьи дела мне теперь без надобности. Скажи лучше, не приметил ли чего по нашей части. Худов там или еще каких упырей.

– Худов не было, – сменивший гнев на милость Закат оказался не прочь поболтать, – но вообще-то беспокойно. Люди на дорогах всякое болтают. На побережье о чудах-юдах снова заговорили. Мол, топят лодки рыбацкие, житья нет. Люди лихие по лесам да горам расселись, куда ж без них. Сколько в той болтовне правды, не наше дело, но ваш брат вон разъездился, не на пустом же месте!

– Наш брат, говоришь? Охотник, что ли?

– Лясы я с ним не точил, и знака он мне не показывал, – вновь насупился гонец, но в подробностях объяснил, что обогнал караван, в голове которого ехали двое, и один, на гнедой белоногой лошади, был в китежанском распашне. Останавливаться Закату было недосуг, но запомнилось – тем более что и караван какой-то странный. На купцов с товарами не похоже, на переселенцев или воинский обоз тем паче, а лицедеи со скоморохами караванами не ходят и охранников не нанимают. Странно, короче, только зачем гонцу княжьему всякие странности? Он куда пошлют, туда и бежит, главное – вести в срок доставить.

– И то, – согласился китежанин, гадая, кто из братьев или сестер мог отправиться на юг. – Ну а для меня странности – милое дело. Спасибо тебе, поеду гляну, может, помощь требуется.

– Это вряд ли, – усомнился Закат, – спокойно ехали, не таясь, да и тихо тут. Или нет?

– Разбойники были, но не здесь, да и те кончились, а так да, тихо.

– Куда ж без них, – повторил, поднимаясь, скороход. – Ладно, бывай, Охотник, пора мне.

– И тебе доброй дороги без оврагов да буераков, – от души пожелал китежанин, но Закат уже сорвался с места, одним махом одолев золотой от солнца спуск. Алеша хмыкнул и приставил ладонь ко лбу, провожая взглядом негаданного собеседника.

А на что посмотреть было – скороходы ходят огромными скачками, часами двигаясь, будто таежные лыжники, потому и штаны у них такие – изнутри на бедрах толстенная кожа нашита для защиты. Без нее, будь ты хоть сто раз умелый, собственную шкуру там даже не сотрешь, стешешь.

Подошел Буланко, молча ткнулся мордой в плечо, дескать, чего здесь торчать, воды нет, а трава сухая да пыльная. Торчать и впрямь было нечего.

– Слыхал? – деловито осведомился Охотник, разбирая поводья. – Брат наш поблизости объявился, должно быть, из поиска летнего возвращается. Перехватим, и будет нас уже трое.

* * *

Примеченный скороходом караван полз небыстро, и Алеша, прикинув скорости и расстояния, рванул на перехват по полям да лесным тропам. Расчет оказался верным: на тракт они с Буланышем выскочили возле немалого села, где скучавшие на завалинке деды наперебой объяснили, что ничего похожего здесь не появлялось. Ну и отлично – Охотник, как и собирался, неспешно двинулся навстречу вряд ли сулящей неприятности загадке.

По всему, странный караван должен был уже появиться, но Буланыш пробегал версту за верстой, а тракт, тянувшийся сквозь густой – не свернуть, тем паче со здоровенными возами – лес, оставался пустым. Одинокие пешеходы и пара мужиков на телеге в счет не шли, да и двигались они в ту же сторону, что и Алеша. Впору было забеспокоиться, но китежанин, доверяя и своему чутью, и своим расчетам, упорно ехал вперед и оказался прав. Лес словно бы прогнулся, уступив место обширной, испятнанной валунами поляне, опоясанной не то слишком полноводным ручьем, не то речушкой. Тракт, повторяя ее изгиб, забирал налево, а направо, у самой кромки леса, весело пестрел лагерь. Непонятные караванщики предпочли устроиться на ночлег в чистом поле и сделали это основательно.

– Ну, – окликнул Алеша примолкшего к вечеру жеребца, – что скажешь?

«Зверинщики, – уверенно определил, принюхиваясь, Буланко. – Как на ярмарке, только всего больше. Медведей не чую, волков, лис тоже. На кабанов похожее есть, но не кабаны… Сильный запах, всех забить норовит. Люди есть, волы, коней много… Простых… И еще что-то… Непонятное, но не злое, нет. И ровно травой сладкой вешней тянет… Откуда? Осень ведь».

– Волшбы не чуешь?

«Чуял бы, сказал. Посмотреть бы…»

– Лады. Прятаться нечего – Русь вокруг, тракт наезженный…

Подъезжали медленно, не скрываясь. Буланко деловито принюхивался, то и дело норовя ускорить шаг, Алеша не давал, хотя любопытство и разбирало.

Уставшее солнце светило в спину, и по-ярмарочному пестрые шатры у опушки видно было отлично. Как и сгрудившиеся слева от них крытые повозки, из-за которых почти сразу выехала пара всадников, судя по легкой броне, из числа опекающих караваны охранников. С лошадьми, на первый взгляд очень приличными, пара управлялась неплохо, что до наездников, то передний, похоже, когда-то ходил не меньше чем в десятниках, да годы свое взяли. Второй, круглолицый и румяный, был с ног до головы обвешан оружием, отчего казался вовсе юнцом. Зато глядел, ну или пытался глядеть, матерым зверем. Съехались возле странного, словно сросшегося из двух камней, валуна, на который умудрился взгромоздиться растрепанный, почти высохший репейник. Буланыш, не дожидаясь приказа, встал, для порядка фыркнув и топнув ногой.

«Не боятся, – подсказал он. – Не злятся, не тревожатся. Довольны, встречей довольны… Любопытно им».

– А тебе нет, что ли? – шепнул Алеша, спокойно откидывая капюшон. – Здравствуйте, люди добрые.

– И ты здрав будь, Охотник, – степенно откликнулся ничуть не удивленный «десятник». – Ищешь чего?

– Человек всегда ищет, а наш брат и подавно, – начинать с расспросов про собрата-китежанина Алеша все же не стал. – Скажи, все ли у вас ладно-хорошо, не встречали ли нечисть какую, а не встречали, так, может, слышали?

– Пока ладно все, не жалуемся, – на словно бы рубленом лице старого вояки проступило нечто вроде колебаний. – Ты, вижу, не шибко торопишься, раз с дороги свернул?

– Спешить буду, когда дело найду.

– А коли не спешишь, то дело найдется, – старший обернулся к юнцу. – А ну, Зринко, дуй к хозяину. Скажи, Охотник китежский объявился.

– Да, дядько Боро, – брякнул железяками круглолицый, но свою кобылу заворотил ловко, – я мигом!

– Строго у вас, – хмыкнул Алеша, – ровно казну везете.

– Казну не казну, а ценности немалые. До Великограда чужих глаз стережемся, а дальше как выйдет.

– Чего же тогда меня не спровадил? Сказал бы, что не видели ничего, я б своей дорогой и отправился.

– С того и не спровадил, что к месту ты. Надо ярмарку эту, – для вящей убедительности вояка ткнул пальцем в сторону лагеря, – до Великограда дотащить. Нет, от лихих людей мы отобьемся, только нам скоро через лес, что за Гвоздеевым, ехать, а там, говорят, башня, и в ней колдунья-отшельница живет. Места страшные, дикие, да и сама Мирава, так ее кличут, дурная нравом, а то и вовсе ведьма. Местные ее десятой дорогой обходят.

– Ну так и вы обойдите, – посоветовал Алеша, прикидывая, не заглянуть ли ему в этот самый лес, который на картах вообще-то значился Сивым. С ведьмой всяко следовало разобраться, ну а если эта Мирава – волшебница, то хорошо бы ее на помощь высвистать. Люди незнающие склонны всякого чародея ведьмой или колдуном обозвать, им неважно. Знающим – важно.

– Нельзя обойти, – с явным сожалением вздохнул Боро, – то есть нам нельзя.

– Чем же вы так провинились?

– Да не мы… Лучше пусть хозяин обскажет, а то как бы я чего не того… Темнить не люблю, а без спросу говорить не велено.

– Тогда про зверье расскажи, – не сдержал любопытства Алеша. Нечисти и чудищ молодой Охотник навидаться успел, а вот диковины, от которых вреда никакого, а детишкам и не только – радость, богатыря влекли, как когда-то карусели с расписными деревянными конями.

– Непростые вы люди, китежане. Вроде и мимо ехал, а про наше зверье тебе уже ведомо. Откель?

– Ветром принесло, – не стал вдаваться в подробности Охотник, усмехаясь. На такие отговорки вояки не обижаются. Так и вышло.

– Ну ты и шутник! – хмыкнул «десятник». – Ветер… Ветрила… Мне ваши тайны нужны, как собаке пятая нога, только что тебе говорить, коли ты и так все знаешь?

– Не все. Кого везете-то?

– Да много всякого. Я в названиях ихних звериных не силен, но знаю, что верблюды горбатые есть, свиньи водяные, злющие. Еще змеи толстые, неядовитые, черепахи всякие, козы винторогие, кошка вроде нашей рыси, только прыгучая страсть… Птиц заморских до дури, мелочи носохвостой целый выводок, а всего ценней… как их… гирихтун порченый да безьян с единорожицей.

«Единорожица?! – до того скучавший Буланко аж гривой затряс. – Белая и рог хрустальный? Желаю видеть!»

– Надо же, какие чудеса везете, – богатырь тронул разволновавшегося жеребца коленом, мол, успокойся. – А прячетесь-то с чего?

– Мне не докладывали. Может, того… опасаются? Сдается мне, гирихтуна хозяин беззаконно добыл, с того на Русь и подался. У вас-то правил для зверинщиков нету, потому как мало их у вас. Скоморохи с медведями да козлами не в счет.

– Ну да, единорогов у нас днем с огнем не сыскать.

– И хорошо! Уж больно тварь норовистая, но уж лучше она, чем Огнегор!

– Огнегор?! – не поверил своим ушам Алеша, но быстро нашелся. – То есть… ну и имечко.

– Так здоровый он. Гора горой, и рыжий, с того и Огнегор. Жуткая зверюга, да еще и с придурью.

– Так он… зверь?

– Безьян лесной. Его Слобо, хозяин наш, у корабельщиков заморских сосунком откупил и растил как родного, вместе со Зденкой, младшенькой своей дочкой. Только безьян и есть безьян. Как в года вошел… ну того, сила-то бычья, а умом по-нашему, по-человечьи, дите дитем, все играть хочет да ласкаться. Других-то безьян, бедолага, в жизни не видал, так он хозяев за свою родню признал. Решил, стал быть, что это они самые и есть, безьяны-то. Сперва смеялись, потом не до смеху стало. Он же не только угукает, он же лапы тянет. Как разойдется, его только Филимон, обаянник наш, унять и может. Зденке, было дело, руку вывихнул. Ох, Слобо и разозлился! Не будь Огнегорка редким таким, нет, прибить бы не прибил, уж больно хозяин зверье любит, но с рук бы точно сбыл, а так велел дочке десятой дорогой обходить. Оно и верно, не дело девке с тварями дикими возиться. И так озорничает дни напролет. Замуж бы ее…

– Что, хороша?

– Костлява только, ну да ничего, как детки пойдут, так и раздобреет.

– Не всем лебедушками быть, – назидательно произнес китежанин, – журавушки тоже неплохи. Этот, на пегом, часом не хозяин ваш?

– Он, Слобо. Слышь, Охотник, я тебе про гирихтуна по дружбе сказал, ты того… не выдавай.

– Так ты и не сказал ничего.

– А и верно!

* * *

Слобо-зверинщик, моложавый, но седоусый, походил сразу и на торгового гостя с юго-запада, и на удалившегося от дел воина из тех же краев. Звали его Слободан, а если по-простому, то дядька Слобо, и был он говорлив и обходителен. Чистый трактирщик, сейчас меду поднесет, а потом за одну чарку сдерет, как за две. Впрочем, и средь воевод случаются болтуны, и харчевники порой сквозь зубы цедят, только о воронье не по белым воронам судят.

Начал дядька Слобо с того, что отчитал своих охранников. Нехорошо, дескать, дорогого гостя за порогом держать.

– Ну какой же я гость? – возразил Алеша. – Не жури стражу. Мимо ехал, любопытство одолело, они и приветили.

– Любопытство чужое меня и кормит, – подмигнул зверинщик, – сейчас все расскажу, покажу, а потом, глядишь, и ужин поспеет, а там и до дела дойдем.

«Про единорожицу скажи, – завел свое Буланко, – пусть покажет».

– Посмотреть не откажусь, – напрямую отвечать коню при чужих Алеша избегал, да и не ждал Буланко ответа. Вот напомнить о чем-то мог или совет дать, чаще всего толковый. – Говоришь, дело?