Предположение выглядит чересчур смело, но резон в нём есть. Не первый необъяснимый момент за последнее время. Отряд Шульгина – Новикова, отважно отправившийся на трофейной «медузе» в поход на «вторую землю», успел передать, что с чем-то непонятным встретился. И тут же Ларису ребята к себе вызвали (зачем, интересно, подумала Сильвия, если там «осложнения» ранее неизвестного типа начались?), после чего всякая связь с экспедицией прервалась.

Объяснения Удолина, единственного сумевшего выбраться со «второй Земли» (причём неизвестно, по своей воле, или его просто вытолкнули некие силы, сочтя его там присутствие лишним), потом рассказывал Воронцову, Сильвии и Берестину, как всё получилось. После встречи на «второй Земле» с представителями дуггурского мыслящего сословия, закончившегося непонятной агрессией «коричневой тучи» на дворец Рорайма, Константин Васильевич ощутил приближение чего-то совершенно непонятного, выходящего за пределы его мистического опыта. Кое-как объяснил друзьям, что, кажется, некие наконец-то «настоящие хозяева» планеты за ними идут, и лучше бы убраться отсюда поскорее. Внутренним взором он смутно различил нечто ужасное, одной природы с гоголевским Вием. Похоже, у профессора наступило некоторое помутнение сознания. Он неотчётливо помнил свои крики о «наступающей полночи», об отбивших «пятый удар» часах. А Новиков, Шульгин, Лариса, Ростокин, несмотря ни на что, сохраняли достойную преклонения выдержку. Стреляли по «туче» из гравипушки и пулемёта, даже сумели захватить в плен одного из «высших», «сияющего ангела», пойманного, как на живца, на Ларисины прелести^[16].

Удолин, видя, что к его словам не очень прислушиваются, рванулся к открытому Левашовым со стороны «Валгаллы» проходу. Попытался толкнуть перед собой Новикова, но тот отклонился, сделал шаг в сторону: негоже руководителю экспедиции первым бежать с корабля, оставляя за спиной почти двадцать человек, друзей, офицеров капитана Ненадо, пленника. Так Константин Васильевич в единственном числе вылетел на палубу парохода, и рамка за ним сразу закрылась.

Профессор, очень скоро обретя свой агрессивный апломб, после доказывал Воронцову и Левашову, что совсем он не испугался, и до последнего вёл себя геройски, сопротивляясь «энергетическим порождениям тьмы», похожим на глубоководных скатов, и лично принял на себя удар некробиотической энергии, прикрыв своим телом Новикова (что было правдой). Решение отступить он принял вполне осознанно, поняв, что идущая против них сила непреодолима и бессмысленна, как, скажем, радиация. Смешно же рвать на груди рубаху, пытаясь что-то доказать «рентгенам» или «зивертам».

– А как же ребята? – очень спокойно и даже деликатно спросил у него Воронцов, кое в чём с помощью Левашова разобравшись. – Ты – оттуда ломанулся, а Олег вам в помощь, навстречу твоей ретираде жену послал. Слабую женщину…

– Вы только мне, пожалуйста, господин адмирал, – с некоторой желчностью в голосе, продолжая снимать стресс коньяком, ответил Удолин, – не навязывайте своих идеалов эпохи загнивающего военно-феодального строя. Видел я вашу слабую женщину в разных ипостасях. Оч-чень непонятно, какая она есть. То на балах мужчин очаровывает, то, сверкая глазами, лом об колено согнуть готова. Вы бы видели, Дмитрий Михайлович, с каким она лицом отсюда выскочила и как этого дуггурского мальчишку чуть что не за яйца схватила с отнюдь не сексуальным намерением. Не уверен, что он при её взгляде не обмочился в свои светящиеся ризы. А вы говорите – слабая женщина… Я не убежал, не отступил, не ломанулся, как вы не совсем изящно выразились, а был оттуда устранён. Непонятным мне способом. Или я там оказался лишним с точки зрения кого-то враждебного, или был таким образом спасён от воздействия, коему противостоять был не в силах. Зато там остался ваш Антон, со всеми его способностями. Наверняка он там был полезнее меня. Я не «боец», в вашем понимании, и не нужно от меня этого требовать. Помню я, как в вашей «основной» истории загнали в «московское ополчение» сто тысяч интеллигентов-белобилетников, от студентов в очках минус восемь до профессоров консерватории. Уж они навоевали…

На том у них тогда с Воронцовым содержательная беседа и закончилась. Удолин есть Удолин. С ним ведь не поспоришь на равных. Пока он хочет – ты ему, бывший советский капитан-лейтенант, – годишься в друзья и собеседники. Если вдруг что не по его норову – он двухтысячелетний (как минимум) маг, а ты – всё тот же каплейт (центурион, в переводе на римские или какие угодно служебные категории), тридцати семи реальных лет от роду. И ни одна апория^[17] Зенона тебе не по силам. Как, впрочем, и Удолину – расчёт торпедного треугольника на логарифмической линейке (во времена службы Воронцова ни компьютеров, ни даже обычных калькуляторов не существовало). Электроники, считай, никакой не было, а умение соотнести свою скорость со скоростью цели, с учётом углов расхождения курсов, движения самой торпеды, волнения, глубины и всего прочего, да чтоб результат показал – вынь да положь.

Что на самом деле случилось (или как раз сейчас происходит) на «второй земле» с разведывательным отрядом, узнать пока не удалось. Время-то течёт везде по-своему, и если кажется, что банкет в Лондоне, вечеринка в Кейптауне, постельная сцена Сильвии с Императором Олегом, разыгрываемый Фёстом и его подружками покер с президентской командой стыкуются почти поминутно, то это глубокое заблуждение.

Попали друзья в плен к истинным хозяевам «Земли-2», или нашли с ними общий язык – неизвестно. Когда вернутся – тоже. Установка СПВ с парохода канал восстановить не могла. Единственное, что утешало и позволяло заниматься своими делами здесь, не впадая в отчаяние, – каким-то особым образом сигнал от имевшихся у Шульгина и Новикова маячков до форта Росс доходил, подтверждая, что друзья живы, а главное – приборы находятся при них. В чужих руках маячки просто инактивировались бы, имелись на этот случай подстраховки.

Интересно, что передача велась с ретрансляцией через Валгаллу-Таорэру, что первым заметил робот-связист. Ещё более интересно было то, что местонахождение передатчика не фиксировалось хронологически. Учитывая межвременное положение Валгаллы, с равным успехом экспедиция могла находиться в любой точке пространственно-временного континуума, но явно за пределами уже освоенных реальностей, значит, только на «второй Земле» или ещё дальше.

Была, конечно, у Сильвии мысль, что друзья, раз с ними Антон, могли отступить от неведомой опасности именно в Замок, но уж оттуда форзейль имел возможность свободного перемещения практически в любую точку пространства – времени, что неоднократно и доказывал. Следовательно, ни самого Антона, ни «братьев» там нет. Зато очень убедительно, после всего, что только что довелось увидеть, выглядит гипотеза: Антон полностью потерял связь с Замком, и тот пошёл «вразнос», как избавленный от графитовых замедлителей ядерный реактор. И всем сейчас заправляет Арчибальд, обиженный невежливым бегством гостей, на которых возлагал большие надежды. И без того невеликого ума механизм под влиянием «дестабилизирующих эмоций» мог превратиться в совершеннейшего монстра вроде Гитлера, на всю жизнь травмированного непризнанием его живописных талантов. А признали бы – писал по две картины в день, как Айвазовский, и был бы совершенно счастлив, нравственно и материально, оставив остальной мир сходить с ума как-то по-другому.

«Ну, ничего, – подумала Сильвия, – в ближайшие минуты всё станет ясно».

Она надеялась, что их появление (зачем-то их выдернули из своей реальности сюда?) вернёт Замку здравомыслие. Он исходно ориентирован на общение с людьми, по большому счёту – на служение им, и под должным контролем «умеет» вести себя правильно.

На мысли, желания, а то иногда и приказы совсем тогда ничего не понимавшего Воронцова при первой встрече он реагировал вполне адекватно, и модель-копию (чтобы его соблазнить и склонить на свою сторону) Натальи сконструировал без единой ошибки. Более того – сумел выявить, воспроизвести и закрепить самые лучшие, не всегда даже ей самой до конца понятные черты её личности.

Все мысли и воспоминания Сильвии промелькнули настолько быстро, что Басманов едва успел оценить обстановку и обратиться к «начальнику охраны».

– Ну, ты, – без всякого намёка на вежливость сказал Басманов Джинджеру под одобрительными взглядами Уварова и лётчиков, – скажи там, чтоб ворота отворяли, а то мы и обратно можем. Нам такое ваше гостеприимство – до… – Полковник в стиле гвардейской конной артиллерии объяснил, до чего именно. При таких словах кони в манеже обычно прядали ушами и отворачивались.

Михаил мельком взглянул на сплочённую группу в синих рабочих кителях. Пилоты, совсем ничего не понимающие парни, далёкие от любых забав «высших существ», для которых родной двадцать пятый год – единственный из возможных, держались великолепно. Если что – на них можно положиться не хуже, чем на девочек-профессионалок.

Правда, следует признать – кое-какая психическая закалка у авиаторов есть. На их памяти взлетел бамбуково-полотняный самолёт братьев Райт, а сами они, не дожив до тридцати, уже пилотируют летательный аппарат, на два поколения превосходящий то, что им пришлось бы увидеть в нетронутой чужим вмешательством жизни. Вдобавок командир успел конец Мировой и всю Гражданскую повоевать на «Сопвиче», пять сбитых самолётов на счету.

Сейчас эти семеро офицеров и унтеров были гораздо ближе Басманову, чем все остальные, невзирая на его пятилетний опыт в «Братстве». Уваров – особая статья, он просто слегка растерялся, не зная, кем он может по-прежнему командовать, а кому должен подчиняться в слишком уж нештатной ситуации.

Сам же Уваров решил, что всё же полковник, поскольку сам в происходящем совершенно ничего не понимает, а чтобы совсем не оставаться «не у дел», продолжит выполнение единственного, никем не отменённого приказа – руководить своими девушками для сохранения жизни и свободы Катранджи, насколько хватит возможности. Остальное ведь – на ответственности «принимающей стороны»? Так было сказано начальством.

Он передвинулся вплотную к турку, сохранявшему подобающее его рангу спокойствие.

– Ибрагим Рифатович, всё время держитесь возле меня. Что здесь происходит, я, честно говоря, пока не врубился. Девчата будут прикрывать вас со всех направлений. Я – само собой. И вместе посмотрим, как дальше пойдёт.

– Как пойдёт, так и пойдёт, – с восточным фатализмом ответил Катранджи. Он уже устал от валящихся на него один за одним «случаев». – Я смерти не боюсь, а она может прилететь в любую секунду из каждого окошка. Правильно?

Уваров машинально кивнул.

– Только никто никогда не проводит таких сложных операций, чтобы убить одного пожилого турка и несколько молодых русских людей. Наш самолёт можно было обрушить в море без всяких «заморочек». Значит, не только поживём, полковник, (даже эту тонкость русского обращения Ибрагим не забыл), но и увидим наверняка очень много интересного. А то, что случилось с крейсером, это, очень может быть, только преамбула. Или – прелюдия.

Так немедленно и случилось.

Ворота Замка неспешно, с намёком на кинематографический саспенс, отворились, и на мост вышел хорошо знакомый троим из присутствующих Арчибальд Арчибальдович. Впрочем, каждому знаком он был по-разному. В прошлое посещение он ухитрялся казаться совершенно иным Сильвии, Басманову, Удолину, если приходилось общаться наедине. А уж что случалось, когда он затевал свои игры с Новиковым, Шульгиным и пришедшим из будущего специалистом по машинным логикам Скуратовым – это никому из присутствующих до конца не было известно.

«Человеком» он был чрезвычайно примечательной наружности. Высокий и широкоплечий, с заметной сединой в тёмных волосах. Мужественное загорелое лицо, украшенное тщательно ухоженными усами, выражало спокойную доброжелательность. Стройную, несмотря на возраст (около пятидесяти), фигуру облегал полувоенный костюм цвета хаки, к брюкам-полугалифе очень шли коричневые шнурованные ботинки до колен. Вылитый полковник Лоуренс Аравийский, только пробкового шлема и стека в руке не хватало.

– Дорогие друзья, как я счастлив снова принимать вас в своём поместье! – провозгласил он сочным баритоном, легко слышимым с двадцати метров, словно с трёх шагов.

Обращался он, конечно, к своим старым знакомцам, но и на остальных его радушные слова распространялись как бы по умолчанию.

Первым ему навстречу через мост пошёл Удолин, заранее протягивая руку. На середине моста они обменялись крепким рукопожатием, затем Арчибальд, ускорив шаг, приложился к ручке Сильвии, почти по-братски обнялся с Басмановым. Михаил не противился: лично ему хозяин Замка ничего плохого не сделал, конфликты, если и были, произошли на более высоком уровне.

– О! А какие прекрасные девушки появились, чтобы скрасить моё одиночество, временами – прямо невыносимое. – Он перецеловал руки всем «валькириям», каждый раз представляясь. К концу это стало выглядеть слегка карикатурно, как в фильме «Иван Васильевич меняет профессию». Особенно, когда Марине пришлось переложить автомат в левую руку, протягивая галантному кавалеру правую, пахнущую не «духами и туманами», а обычной ружейной смазкой.

Желал ли Арчибальд достигнуть именно этого эффекта – неизвестно, может быть, просто набор стереотипов срабатывал, а элемент, отвечающий за самокритику, в контурах его псевдоличности отсутствовал. Когда Замок вместе с Антоном взялись реконструировать Наталью, они могли непрерывно сверяться с человеческой натурой форзейля и, главное, воспоминаниями и ощущениями самого Воронцова. Оттого всё так удачно и получилось. А сейчас несчастному Арчибальду подсказать, что его «заносит не туда» и что смокинг со шляпой канотье не носят (пусть по отдельности это весьма стильные детали туалета), было некому. Вот он и упивался собственным бесконтрольным величием.

Пожав руку последнему из бортстрелков «Буревестника», что было явно лишним (если в компании оказывается более трёх человек, от вновь пришедшего рукопожатий не требуется, достаточно общего поклона согласно этикету), он широким жестом предложил следовать за ним. Сильвия – по правую руку от него, Басманов – по левую.

– Зачем весь этот цирк? – спросил Басманов, поскольку Сильвия на правах женщины предпочитала по своей инициативе разговор не затевать. – Если захватил нас в плен, так к чему бессмысленные церемонии?

– Упаси бог, Михаил Фёдорович, уж имён-то Арчибальд не забывал, – о каком плене речь? Я только что выручил вас из крайне неприятной ситуации и рад, что удачно получилось. Я ведь предупреждал и Андрея, и Александра, что в «большом мире» им давно уже находиться крайне опасно. Помните наш предыдущий разговор, когда вы все сюда явились? Разве зря я предложил Южную Африку, XIX век? Сидели бы и не высовывались… – эти слова и по тону, и по стилистике прозвучали диссонансно. – Вы не послушались, и случилось то, чего и я предвидеть не мог. Думаете, те, кто изловил и осудил на вечное заточение Антона, смирились с его бегством? Нет, нет и нет! Их злопамятность и мощь не имеют границ. Только я могу им противостоять, да и то лишь в пределах территории Замка.

Тут в его голосе прозвучало нечто вроде самодовольства.

– Я сумел сделать её независимой от существующей Вселенной и предложил вам всем гарантию безопасности. Вы не захотели меня послушать. Вы от меня, попросту говоря, бежали, задев, признаюсь, мои лучшие чувства. Но я не обидчив, моя единственная цель – оберегать моих друзей от любых опасностей, подстерегающих их в этом мире и за его пределами. Я полтораста лет делал это для Антона. Потом пришли обычные земные люди, до которых мне раньше не было никакого дела. И вдруг, познакомившись ближе, я их полюбил… Да, да, не смейтесь, – он обратился непосредственно к Сильвии, заметив скользнувшую по её губам не совсем доброжелательную улыбку. – Ведь единственное, чего я хотел прошлый раз, – как можно ближе познакомиться с вашим другом Виктором. Я раньше не встречал людей с такими свойствами мыслительной деятельности, пришедших из недоступного мне будущего. Да-да, эфемерное будущее мне недоступно, как, впрочем, и вам, Сильвия: мы все обречены существовать в пределах определённых границ. Я только недавно выяснил, что доступное нам время и пространство находятся в обратно-пропорциональной зависимости, в определённых обстоятельствах то или другое стремится либо к бесконечности, либо к нулю… Проще говоря, то ли в вашем распоряжении беспредельное пространство, но крайне ограниченное время, то ли – наоборот.

– Может быть, теоретический семинар мы отложим на более подходящий момент, а вначале вы объясните, что вдруг с нами произошло и каковы ваши дальнейшие планы в отношении нас? – холодновато спросила Сильвия.

– Обязательно и всенепременно, – закивал головой Арчибальд. – Сейчас мы придём на место, вы разместитесь по комнатам, по тем, где уже жили, или любым другим, на ваше усмотрение. Потом за дружеским столом мы удовлетворим взаимную любознательность…

Басманов, услышав о «дружеском столе», с удивлением почувствовал, что успел проголодаться и мысль о предстоящем обеде или ужине его радует. А ведь, казалось бы, они встали из-за обильного стола не более чем час назад. От силы полтора. А есть хочется так, будто прошло не менее полусуток.

Это очередная странность непонятным образом текущего времени, или Арчибальд решил устроить для них подобие одного из вариантов рая, где «удостоенные блаженства» могут пиршествовать и общаться с противоположным полом сколько угодно, не пресыщаясь и не утомляясь.

Удолин, Сильвия и Михаил предпочли занять те же комнаты, где уже останавливались, до сих пор хранившие следы их пребывания, включая предметы, которые они не сочли нужным взять с собой, уходя, и запахи, свойственные лишь им. У Сильвии – её духи, у полковника и профессора – остывший табачный дым.