История девятая:
Велесов перст

Слушая извечную тишину, готовься услышать тяжкую правду.

Будь стоек и бесстрашен, чтобы это знание не раздавило тебя.

(Из наставлений Вежды)

3

Путь Ильи лежал вдоль левого притока Непры – Десны^[7], по границе земель северян и радимичей до владений вятичей. Там и до родимого его села было рукой подать. Не терпелось ему повидать родителей, но и засиживаться дома ему было не след: чуяло его сердце, что нужно спешить, что неспокойно на обширных землях славян и нужно давать отпор многочисленным ватагам диких и беспощадных степняков, норовящих запустить зубы в чужой каравай.

Степью, что лежала по левому берегу Непры, он проехал недолго, двинулся милым его сердцу лесом – здесь он был ещё не тот, что у тех же вятичей или мещеры, но всё одно не голая и угрюмая по его меркам плешь юга.

Не слишком далеко отъехал Илья от Киева – потерял подкову и охромел его верный Туча, и пришлось Муромцу остановиться в обширном да богатом селе с громким и добрым именем Велесов Перст. Сколько было рассыпано подобных «перстов» по землям славян – хватило бы всему сонму богов, а не одному Велесу, покровителю скота. Там и остановился Илья, проведя в заботах о Туче целую седмицу.

…Рано поутру Илья проведал Тучу и для себя решил выезжать уже завтра. А пока он ушёл за околицу, к безымянной речушке, бежавшей вдоль луга. Это место нечаянно напомнило ему о родном крае, там так же бежала речка на окраине села, и был луг, и поля под пашню, и лес. Каждое утро приходил на берег Илья – ещё до петухов и вездесущих мальчишек и тщательно исполнял воинское правило, упражняясь с мечом и гоняя по телу могучую внутреннюю силу, называемую его учителем энергией ци. До седьмого пота он неустанно занимался, а после непременно лез полоскаться в холодную воду. Так было и в этот раз.

Выбравшись из воды и обтёршись припасённой тряпицей, Илья подобрал оружие и одежду. Рядом росла, доживая свой век, старая ветла, давно подмываемая паводком и поэтому вывернувшая свои корни подобно шатру, где нынче было уютно и сухо. В этом месте Илья садился слушать извечную тишину, настраивая по созвучию с ней своё внутреннее безмолвие. Этот нерукотворный шатёр из корней ветлы напоминал ему его детскую нору, в которой он любил хорониться от суеты мира, наблюдая в лесу на другом берегу лешего и слушая плеск речных берегинь. Муромец устроился в позе невиданного им никогда цветка лотос, закрыл глаза, но послушать великое безмолвие ему в этот раз не довелось – он услыхал людские голоса. Для мальчишек, приходивших сюда ради своих забав, было слишком рано, и, прислушавшись, Илья понял, что разговаривают взрослые. И было их двое, а голоса эти уже слышал Илья. Это был негромкий и холодный голос эллинского попа Зосимы и смешливый говор его слуги по прозванью Слышко. Удивился Илья: эк пересеклись их дороги!

Негоже было подслушивать чужой разговор, пусть и ненароком, но что-то помешало Муромцу тотчас обнаружить своё тайное присутствие. Зосима и Слышко неторопливо прогуливались берегом, совсем рядом с укрытием Ильи.

– …стало быть, оголодал ты в Херсонесе? – сказал то ли шутейно, то ли всерьёз Зосима, и Слышко отвечал:

– Так, чтобы собственные мозоли жевать – бог миловал. Хотя туго пришлось, ваша милость…

– Ничего. Здесь и откормишься. Село дюже богатое, да и молодуха у хозяина весьма хороша. Только пить хмель запрещаю.

– Слушаю, ваша милость…

– Со стрелой тяжело пришлось?

– Свезло мне. Стражников на стене тихо убрал. Да ещё кто-то из осадников очень кстати бродил внизу. Стрелы оброненные собирал, вишь ты. Ну, я с ним весточку передать и решил…

Илья вздрогнул и тотчас понял, что собеседник Зосимы не был Слышкой.

– Горжусь тобой, сын мой, и господь радуется, глядя на твой смирённый труд во славу его. О том будет тебе особая награда.

– По брату я соскучился, ваша милость. Тяжко мне без него…

– Три дня могу дать вам, Вышеслав. Более не могут ждать дела Господа нашего.

Слышно было, как Вышеслав вздохнул, хоть собеседники уже и отошли от укрытия Ильи на несколько шагов, удаляясь всё дальше. Однако всё, что по воле богов было нужно услышать Илье, было им услышано. Он сидел в своём шатре, и сердце в груди гулко стучало набатом. Он ясно видел бледное лицо мёртвого друга, и теперь ясно ему было, что не те стреляли в него, с кем он по-честному договорился накануне. Не было это нарушенным договором воинов, но выглядело ещё зловеще, ещё вероломнее. Свой убил своего.

2

Илья шёл по селу. Только меч в ножнах был у него за спиной. Люди уже давно поднялись с ночи и вершили свои житейские дела. Гомонила во дворах птица, подавал голоса скот. Пастухи собирали обширное общинное стадо, проходя по улицам и наигрывая зазывную песню на свирелях да рожках, чтоб хозяева выводили своих кормильцев за ворота. С окраин села поднимались в ясное небо дымки от кузниц, доносились первые удары молотов. Повсюду закипала привычная жизнь, охраняемая молчаливыми кумирами, то тут, то там высившихся во дворах. «Надолго ли? – думал Илья, невесело поглядывая на деревянных истуканов. – Вот уже и сюда добрался тихоня Зосима – не для того ли, чтоб начать новой ложью торить путь эллинской вере в божьего сына?»

Долго просидел Муромец в своём нежданном прибрежном укрытии, мучительно думая об услышанном разговоре, вспоминая каждое слово. И когда двинулся в село, хотел одного – тотчас найти Зосиму и прямо расспросить о корсуньской подлой стреле. Он спрашивал селян об эллинском пришлеце, но село и впрямь было большое – никто ещё не знал о священнике со слугами. Но на ловца и зверь бежит – Илья увидел на улице знакомый образ: ему навстречу шёл Мусайлима. Он тоже заметил Илью и приветливо улыбался издали. Муромец почувствовал, что вместо ответной улыбки его лицо искривила невнятная гримаса – не то боли, не то иного неудовольствия. Подойдя, Мусайлима удивился:

– Что это у тебя с лицом? Никак, зубовная хвороба гложет?

Илья вместо ответа сказал:

– Нужно потолковать, Мусайлима…

– Не сомневайся. Ещё бы нам с тобой разговор не держать: аллах как нарочно подгадывает – куда ты, туда и я след в след.

Илья подумал, что это будет кстати: поговорить сперва с Мусайлимой, не ставя о том в известность Зосиму, и быстро зашагал прочь с улицы. Мусайлима последовал за Ильёй, дивясь его торопливости. Муромец миновал главную улицу, свернул на тропку, делившую два соседских огорода, и всё двигался дальше. Мусайлима поспевал за ним.

На краю села, на меже, отделявшей одну пашню от другой, у рябины, росшей тут же, Илья остановился и положил оружие на траву. Подоспевшему Мусайлиме он сказал:

– Сядем, – и первый опустился на мураву. Всходы ячменя остро подрагивали на лёгком ветру, птицы пели в деревьях недалёкого сада. Мусайлима молчал, ожидая начала разговора.

– Прости, что так чудно́ встретил тебя, – начал Илья, осторожно вглядываясь в лицо сарацина. Мусайлима только пожал плечами, а Илья продолжал: – Давно ли пришёл ты с Зосимой в это село?

– Только намедни, ввечеру.

– А чего один ходишь? Он ведь тебя для охраны нанял.

Мусайлима махнул рукой:

– А… Нужна ему моя охрана… Только и пригодился ему, когда в Корсунь ехали. Да и то сказать: было бы больше в тот раз степняков, и от меня толку немного вышло бы. А в этом селе он меня и не замечает будто.

– Так… Брат Слышкин, как его – Вышеслав? – вас здесь уже ждал?

– Да. Ты, выходит, уже знаешь, что у него брат-близнец есть? Зосима-то с собой только одного всюду таскает, Слышко. Другого прячет. Даже князь киевский о нём ничего не знает. А что стряслось-то?! Чего ты хоронишься да на меня волком смотришь? – дал волю своим чувствам Мусайлима.

Илья посмотрел сквозь него, жуя губами и о чём-то размышляя.

– Чего молчишь? – настаивал Мусайлима.

– Погоди, – осадил его Илья, снова вглядываясь в араба пристально и строго: – Коли ты мне друг, Мусайлима, то и ответь по чести: что ты знаешь о стреле, что из Корсуни прилетела с картой потайной?

Мусайлима удивился:

– О стреле? Да то же, что и все.

– А кто её прислал или ещё что-нибудь знаешь? – взгляд Ильи так и сверлил Мусайлиму. Сарацин развёл руками, и в его глазах Муромец не заметил ни дрожи, ни испуга и с изрядным облегчением вздохнул, однако же и потребовал: – Поклянись в том своим богом!

Мусайлима встал во весь рост, осенил себя крестным знамением и, подумав немного, вдобавок произнёс:

– Ла илаха илла Ллаху ва Мухаммадун расулу Ллахи^[8].

– Хорошо, – твёрдо произнёс Илья. – Я верю тебе, Мусайлима.

– Да что случилось-то? – снова вопросил Мусайлима, опускаясь на траву. – Чего тебе дался мой хозяин? Да, к слову, недолго быть уже мне на его службе. Ухожу скоро. Довольно с меня. Не от кого его охранять. Разве от землепашцев здешних, от их женщин и детей… Хожу при нём, как пугало. Только пялятся на меня люди. Поначалу я думал, что они кидаться станут, как узнают, что на их веру Зосима покушается. А они ничего. Мирный люд. У нас бы камнями закидали, неверных-то…

– А чего это Зосиму в Киеве видно не было?

– Послушай, Илья. Ты многие знания о нём мне не приписывай. Он со мной молчун молчуном, ни дать ни взять суфий после молитвы… Если он и говорит с кем, так это с братьями. Правда, вдвоём они редко при нём бывают.

– Оно и видно, – покачал головой Илья. – Рано поутру Зосима гулял вдвоём с Вишкой.

– Гулял? – усмехнулся Мусайлима. – С девами гуляют. Только я за хозяином этого не замечал.

– Не до смеха мне, Мусайлима, – сказал Илья. – Я случайно слышал, о чём они говорили. Стрела корсуньская – дело рук Вишки. А прислать её наказал – уж как, не знаю – сам Зосима.

– Быть не может! – вскочил Мусайлима. – Зосима только и твердил после этого: «Сие есть промысел божий».

– Выходит, у вашего бога десницей сам Зосима бывает.

– Молчи, неверный! – Мусайлима сгрёб Илью за ворот рубахи, силясь поднять, но это оказалось ему не под силу. Илья спокойно наблюдал, а араб тяжело дышал, и в глазах его металось недоверие и гнев. Он отпустил Илью, и, положив ладонь на рукоять своего изогнутого меча, потребовал: – Клянись, что не выдумал ничего!

Илья поднялся на ноги, наклонился и, как когда-то у стен Корсуни, вынул меч из ножен, вонзил его в землю и, став на одно колено, произнёс, прижимая ладонь к груди:

– Бога Леда призываю я в свидетели, и да минует меня удача в бою, коли я сказал неправду. Я сказал, и Лед меня услышал.

Илья вынул меч из земли, сел и принялся бережно обтирать клинок травой, прежде чем убирать в ножны. Мусайлима сел рядом, опустив голову.

– Прости, что назвал тебя неверным… – наконец сказал он. – Я тоже верю тебе, пусть ты молишься чуждым мне богам, которых и вовсе нет…

– Цыц, – тихо, но твёрдо сказал Илья и Мусайлима примирительно поднял руку:

– Не будем о том.

Они помолчали, слушая неторопливый гомон села, которому, казалось, не было никакого дела до тяжких дум Ильи и Мусайлимы.