А жена пообещала мне вложить в эту коробку денежки на всякие мелкие расходы. Любаша вместе с моей сестрой осторожно вскрыла коробочку, положили под конфеты банкноты и снова аккуратно запаковала. Моя сестра Света – искусная рукодельница! С первого класса посещала кружки вязания, вышивания, кройки и шитья. Она имела необыкновенный дар и к лепке, и к росписи, и к аппликации, и к прочему тонкому рукоделию. Коробка выглядела, как только сошедшая с конвейера кондитерской фабрики. Только в одном Светлана переусердствовала. Голубую ленточку, которой была перевязана коробка, она украсила шикарным декоративным бантиком. На лицевой стороне, на месте узелка, сестра пустила ленточку по кругу многочисленными петлями, так что со стороны казалось, будто сверху коробки расцвела бесподобная голубенькая хризантема. Цветок получился необычайно красивым и выглядел, словно живой или только-только сорванным с клумбы. Но коробку, которую мичман держал в руках, явно ещё не вскрывали. И как же тогда Маркушкин узнал, что в ней спрятаны деньги? Но лучшая защита – это нападение. И я решительно наехал на нахального прощелыгу:

– И Вам не стыдно, товарищ мичман, рыться в чужих вещах?

Маркушкин просто позеленел от такой наглости:

– Это моя святая обязанность заботиться о безопасности нашего корабля! А вдруг, Вы диверсант и Вам прислали взрывчатку, чтоб потопить наш славный авианосец?! Как писал прославленный советский классик: " Враг не дремлет! В нём звериная злоба! Гляди в оба!"

А здесь внутри, как я ясно вижу, мина замедленного действия!

И мичман обличительно ткнул пальцем в коробку.

– Вишня в шоколаде и с ликёром! Вы что, алкоголик?! – по-ленински склонив голову на бок и прищурив глазки, спросил гроза морей. – Я не потерплю скрытого пьянства на корабле! Пьяница – находка для шпиона!

– Вы же говорили, что болтун – находка для шпиона, – изумлённо возразил я.

– И пьяница тоже!!! – пришёл в неистовство морской волк. – В то время, когда партия и правительство, во главе с нашим президентом, по всей территории нашей необъятной Родины борется с ползучим алкоголизмом, Вы коварно наносите предательский удар в спину нашим беззаветным борцам за трезвый образ жизни.

– Да, Господь с Вами, товарищ мичман! – начал было оправдываться я.

– Что?!! Поповское мракобесие на моём судне?!! Не потерплю!!! – взревел в ярости полиловевший Маркушкин.

– Ой, простите. Я хотел сказать: "Ильич с Вами, товарищ мичман". К тому же, я и понятия не имел, что этот огромный боевой корабль – Ваша личная собственность, – попытался я исправить мою оплошность.

– Только не надо р-р-разыгрывать из себя дешёвого клоуна из гастр-р-ролтр-р-рующего шапито! – прорычал взбешенный наставник молодых матросов.

– Тысячи извинений! Я ведь и не подозревал, что это почётное место в нашем цирке уже кем-то заслуженно занято, – продолжал лукавый с азартом дёргать меня за язык.

– Интересно! А Вы просто дурак или искусно им прикидываетесь? – недобро и подозрительно уставился на меня начальник.

Я понял, что немного перегнул палку и поспешно пошёл на попятную:

– Ну, что Вы! Да разве ли с нашим простецким матросским умом хитрить, прикидываться и притворяться?! Если бы я умел это делать, то, наверняка, уже имел бы чин ничуть не ниже Вашего. А на счёт скрытного пьянства, Вы глубоко, глубоко ошибаетесь. Я спиртные напитки и в рот не беру, и, вообще, эту мерзкую гадость с младенчества не употребляю.

– А почему от Вас-с-с, матрос-с-с, с-с-спиртным попахивает? – злорадно прошипел мичман, принюхиваясь к моему дыханию.

– Да это я был у наших электриков в щитовой! – невинно заклипал я глазками. – Они как раз силовые контакты на плановом техобслуживании промывали. Вот я, помимо воли, и пропитался запахом испарившегося спирта.

– После промывки контактов хорошенько закусывать надо и желательно зажёвывать мускатным орехом, – лицемерно посоветовал Маркушкин.

Нахмуренный мичман встал с табурета, подошел ко мне почти что впритык, да как заорёт визгливым поросячьим голосочком:

– Да я, вот таких беспринципных, проспиртованных выпивох, без рентгена даже через броню крейсера насквозь вижу!!!

– Ну, видите, так видите, – попытался я успокоить расходившегося неврастеника. – Но зачем же так истерически в мой пупок кричать? Он у меня ведь такой нервный и впечатлительный!

Маркушкин задрал свой скошенный подбородок вверх, встал на цыпочки и попытался заглянуть в мои бесхитростные светлые очи. Но разность в росте так и не позволила грозному начальнику испепелить меня своими пылающими от ярости глазами. Тогда он сделал несколько мелких шажков назад, презрительно смерил меня взглядом от самой макушки до пяточек и с ядовитым сарказмом излил свою жёлчь:

– Ах, да! Я чуть не позабыл, что в этом помещении находится один ненормальный, нестандартный, мутирующий выродок!

– Иван Федорович! – взволновано молвил я, исполненный чувством жалости и сострадания. – Я думаю, не стоит Вам так горестно убиваться и заниматься ранящим душу самобичеванием! То, что сотворила с Вами Природа, увы, исправить Вам теперь уже не под силу. Примите себя таким, как Вы есть!

Маркушкин побагровел, затем полиловел, потом позеленел и, наконец, кожа его лица приобрела приятный мертвенно-землянистый оттенок. Он, как выброшенная на берег рыба, беззвучно шлепал губами, пытаясь выразить переполнявшие его неоднозначные эмоции.

Понадобилось не менее четверти часа, чтоб мой прямой начальник смог кое-как обрести дар связной речи.

– А чтоб Вас морской черт побрал! Убирайтесь отсюда! – болезненно прохрипел обычно чересчур громогласный командир. – А посылку я Вам всё равно не отдам. Сначала проконсультируюсь с соответствующими органами, а потом уже сообщу Вам о моём решении.

Но, по словам бывалых матросов, эти консультации могли длиться так долго, что срока моей воинской службы на это попросту б не хватило. Поэтому я и решился обратиться сразу же напрямик к капитану. А тот без каких-либо проволочек приказал мичману выдать мне незаслуженно арестованную им посылку.

Уже перед торжественным построением по случаю праздника я сидел в каюте и разбирал подарки моих родственников. Деньги из конфет я вытащил и думаю: коробка симпатичная. Буду сюда письма от любимой супруги складывать. А хризантему наклею сверху на крышку, чтобы та напоминала мне о моей горячо обожаемой сестричке. Был у нас на корабле спецклей "Спрут 5М". Железо приклеишь – не оторвёшь. Не дай Бог эта липучка между пальцами попадёт! Скальпелем кожу резать придется! Обрезал я аккуратно ленточку и осторожно намазал клей снизу на хризантему.

А тут, нежданно, Маркушкин без стука в двери нашего кубрика вваливает. Я нервно вскочил с койки и больно стукнулся головой об верхний ярус. Аж искры снопами из глаз посыпались!

– Сидите, сидите матрос! – милостиво разрешил мичман. – Я лишь на минутку, проверить, как личный состав готовится к построению.

Он присел рядышком со мной на койку, минуточку помолчал, а затем снисходительно произнёс:

– Ты уж не обижайся на меня, Степан. Ну, на счёт посылки. Сам понимаешь, служба у меня такая.

– Да я и не обижаюсь, товарищ мичман, – примирительно улыбнулся я и протянул ему раскрытую коробку с конфетами. – Угощайтесь дарами нашей Неньки Украины.

– Нет, нет! Я сладкого не ем. От него только полнеют, – заупрямился Маркушкин, хотя глазами так и пожирал аппетитную "Вишню в шоколаде".

– Если немножечко, то организму не повредит, – успокоил я мичмана.

– Ну, хорошо. Уговорил. Спасибо, товарищ! – обрадовался мой прямой начальник и запустил свою лапищу по самый локоть в коробку. Почти половина конфет исчезло в его загребущей клешне. И чавкая на ходу, как жадный поросёнок Нуф-Нуф, Маркушкин поспешно отправился на верхнюю палубу крейсера.

На торжественном построении, посвящённом Дню Военно-морского флота, адмирал сначала поздравил весь экипаж с праздником, а потом перешёл к вручению наград и знаков отличия особо отличившимся военнослужащим. Нашему мичману тоже достался знак отличия за многолетнюю безупречную службу и успехи в боевой и политической подготовке. Услышав свою фамилию, Маркушкин бодро прокричал: "Я!", вышел из глубины строя и безупречным строевым шагом направился к адмиралу. По шеренгам пронёсся лёгкий смешок, переходящий в ехидное хихиканье. И тут я заметил, что к заднице мичмана, как банный лист, приклеилась моя искусственная хризантема! Да так симметрично и симпатично! Видно, я машинально положил её на кровать, а Маркушкин, не глядя, уселся на рукоделие моей любимой сестрички. А я ведь совершенно позабыл о голубеньком цветочке, расстроенный бесцеремонным грабежом моих проликёренных сладостей. Мне очень хотелось угостить моих друзей, но, после дружеского визита начальника, конфет на всех ребят уже точно не хватило бы.

А мичман, получив из рук адмирала заслуженную награду, прокричал дежурное: "Служу Советскому Союзу!", развернулся и энергично затопал на своё место. Адмирал просто онемел и офонарел, увидев такой странный знак отличия на корме нашего бравого ветерана. Лишь когда мичман встал в строй, и наступила гробовая тишина, адмирал как-то ссутулился, опустил голову и горестно пожаловался:

– Похоже, перестройка, наконец-то, и до флота добралась. Видно, я пропустил какую-то директиву, разрешающую "голубым" проявлять свою сексуальную индивидуальность.

Адмирал долго пребывал в каком-то непонятном оцепенении, словно в подвешенном состоянии. И только, когда экипаж проходил торжественным маршем мимо командного состава, он снова увидел кокетливую голубую хризантему и, не выдержав, гаркнул во всю глотку:

– Да оборвите же эту гадость с кормы маленького извращенца!!!

Мичман Серов, шедший рядом с Маркушкиным, изящно изогнулся, сгрёб хризантему в кулак, и дёрнул её что было мочи вниз. А клей действительно оказался отменного качества! Очевидно, перед тем, как затвердеть, он пропитал не только ткань мичманских брюк, но также и мануфактуру исподнего белья. Полотно с треском разорвалась, и все доподлинно убедились, что якоря мичмана действительно красуются на положенном им мягком месте. Маркушкин дико взвыл то ли от боли, то ли от полнейшей неожиданности. Ведь ему так никто и не сказал, что за странный балласт прилип к его героической заднице.

Потом мичман во всём обвинял меня и обещал припомнить мне эту наглую, идиотскую выходку. Я клялся, что абсолютно тут не причём, и, что произошло фатальное стечение непредвиденных обстоятельств. Однако Маркушкин в ответ лишь озлобленно предостерёг:

– Я тебе это, гадина, никогда не забуду! Теперь, даже если чайка случайно какнет на мою голову, за всё будешь отвечать лично ты!

Как-то наш авианосец ушёл в тропики-субтропики на плановые ученья. Ну, может и не в тропики, но солнце там палило нещадно. И Маркушкин заставил меня в самую жаробень в одиночку выдраить всю палубу нашего корабля от носа до кормы. А это почти три футбольных поля! Лишь к вечеру я закончил работу. (Потом у меня неделю облазила кожа с лица, шеи и со всех незакрытых одеждой участков тела!) Ну, и докладываю лично мичману, что почётное и ответственное задание Родины с честью выполнено. Тот прошёлся по палубе несколько раз и внимательно осмотрел каждую её пядь. Вроде бы и придраться не к чему. Но не такая его подленькая, злопамятная натура! Подошёл Маркушкин к швартовому кнехту и так ехидненько спрашивает:

– А под кнехтом палуба вымыта?

А ты можешь представить какой кнехт на авианосце? Во-о-о-о! (И Степан, как заядлый рыбак, широко развёл руки).

– Никак нет!!! – молодцевато рявкнул я в ответ.

– А почему-у-у? – слащаво улыбаясь, интересуется мичман.

– По той причине, что кнехт намертво приварен к корпусу корабля, и сдвинуть его с места практически невозможно! – бодро докладываю я дотошному придире.

– Для советского матроса нет и не может быть ничего невозможного, – процедил сквозь зубы Маркушкин. – Сдвинуть кнехт на два метра в сторону, вымыть под ним палубу и об исполнении доложить!

А сам, так нехотя, отправился на камбуз на инспекционную дегустацию приближающегося ужина.

Конечно, через полчаса я мог бы доложить мичману, что его ответственное задание выполнено. И пусть попробует проверить! Но тут ярость обуяла меня. Ведь даже у толстокожего носорога терпение тоже может лопнуть. Сбегал я в машинное отделение и одолжил у ребят двухпудовую кувалду для особо точной настройки ходовой части крейсера. Плюнул я на ладони, ухватился двумя руками за рукоятку, да со всей моей дурной силы как трахну по кнехту сбоку!

Знаешь, Василий! Теперь я имею чёткое представление о том, как должен был по замыслу творцов звучать Царь-колокол. Мне показалось, что всё моё тело и внутренности завибрировали в резонанс этому звуку. Ощущение мерзопакостное! Но тут дело принципа. Размахиваюсь и бью во второй раз. Затем в третий. На четвёртом ударе ручка кувалды треснула. И я увидел, что на мостик, как ошпаренный, выскакивает капитан, а за ним и старпом вприпрыжку. На ходу штаны и кители натягивают. Глаза выпучены, фуражки набекрень!

– Боевая тревога!!! – взревел капитан. – Все по своим местам!!!

И тут увидел меня с молотом в руках. Глаза его ещё больше расширились от изумления. Спустился капитан с мостика в сопровождении старпома, подошёл ко мне и удивлённо спрашивает:

– Матрос Тягнибеда! Вас, что? Муха цеце укусила?

А от него коньячком так и прёт, так и прёт! Аккурат душок "Белого Аиста".

– Никак нет, товарищ капитан первого ранга! – браво отвечаю я. – Меня укусил морской волк, гроза морей, трижды участник кругосветных походов, кандидат в герои Советского Союза, гвардии мичман Иван Фёдорович Маркушкин!

И поясняю капитану поставленную передо мной задачу.

– Фу ты, дьявол! – облегчённо вздохнул капитан, вытирая рукавом вспотевший лоб. – А я уж грешным делом подумал, что четыре боевые торпеды попали в корпус моего корабля.

Он многозначительно переглянулся со старпомом, застегнул пуговицы на брюках, а затем на кителе и поправил фуражку. Глаза его сузились, на лбу собрались суровые, резкие морщины:

– А позвать сюда Ляпкина-Тяпкина!

Мичман явился белым, как полотно, и вытянулся стрункой по стойке "смирно". Вроде даже как бы подрос сантиметров на пять.

А капитан грозно зашипел на него, как матёрая королевская кобра:

– Вы что, Маркушкин! Белены объелись! Мы только что со старпомом, разложив карты, обсуждали план наших боевых действий против "синих". И у нас как раз родилась блестящая стратегическая идея, которая могла обогатить и внести кардинальный перелом во всё современное военно-морское искусство! Но тут, по вашей милости, матрос Тягнибеда чуть было не расколол наш крейсер напополам! И гениальная стратегическая мысль была бесследно и безвозвратно утеряна! Слушай мою команду! (Мичман вытянулся ещё больше и прибавил к росту ещё почти что три сантиметра). Объявляю вам десять суток ареста с отбыванием на гарнизонной гауптвахте по возвращению на базу! И ваше счастье, что адмирал сейчас не на флагманском корабле, а инспектирует ракетные катера. А то бы вы так легко от заслуженного наказания не отделались. Кру-у-у-гом!!! Ша-а-гом марш-ш-ш-ш!!!

И Маркушкин строевым шагом отправился на камбуз сгонять зло на ни в чём не повинном дежурном по кухне.

– А вы, матрос, – обратился ко мне капитан, – Отправляйтесь в медпункт! Похоже, вы здорово обгорели на солнце.

Он взял под локоть старпома и повёл его в сторону рубки. Я прислушался и уловил приглушённый капитанский голос:

– Так на чём же нас так бесцеремонно прервали? Ах, да! И вы представляете, эта сволочь, этот КГБистский полковник при таком раскладе пасовал, имея на руках три туза!

– Ну и как? Отсидел твой мичман положенные десять суток? – давя зевок, поинтересовался я.

– Не-а! – отрицательно мотнул головой рассказчик. – Ночью в океане разыгрался жесточайший ураган. Не то из-за качки мичман вывалился за борт, не то его волной смыло, но Маркушкина на крейсере больше никто и никогда не видел.

– Да брось ты, Стёпа! – недоверчиво покосился я на друга. – Я видел авианосец на ходовых испытаниях в Днепро-Бугском лимане. Я даже не могу себе представить такую волну, чтоб кого-то могло смыть с палубы такой громадины.

– Да я и сам, по правде говоря, сомневаюсь в этом, – безропотно согласился со мной Степан. – Это была официальная версия. Скорее всего, нашлись у Маркушкина искренне любящие его «доброжелатели». Ведь не только мне одному он удосужился перейти дорогу и преднамеренно наступить на хвост. А может восторженные почитатели его песенного таланта убоялись, что не переживут его очередной воскресный бенефис и предприняли превентивные меры. Хотя ходили упорные слухи, что мичману приелись незаслуженные нападки сослуживцев и он по собственной воле дезертировал с корабля. Ведь в ту же самую бурную ночь с авианосца, по невыясненной причине, бесследно исчез один из спасательных плотов.

А мичман Серов, с трепетом глядя в небеса, высказал и вовсе сверхъестественную версию:

– Уж слишком Иван Фёдорович был прямым, неподкупным и правильным человеком. Не удивлюсь, если Всевышний забрал Маркушкина в райские кущи, даже не глядя на его воинствующее атеистическое воззрение. Той ночью я видел, как с кормы крейсера в небо вознёсся сияющий мужской силуэт и, пройдя через плотные грозовые тучи, оставил за собой мерцающий радужный шлейф.

Сгинувшего мичмана не сразу кинулись искать. Пропажу плота обнаружили гораздо раньше, чем исчезновение этого въедливого зануды. Всем было так хорошо без Маркушкина, что никто не хотел замечать его непредвиденного отсутствие. Хватились лишь практически через сутки. Но тщательнейшие поиски будто канувшего в воду мичмана так ни к какому результату и не привели.

– И ты больше ничего не слышал о вашем морском волке? – апатично поинтересовался я скорее из приличия, чем из любопытства.

– Кое-какие сведения мне случайно удалось узнать о судьбе бравого мичмана через семь с лишком лет, – лукаво ухмыльнулся Степан. – Но это уже совершенно другая история.

Я сонно кивнул, продолжая плестись рядом с моим могучим другом. Ах, если бы я тогда знал, какое умопомрачительное продолжение было у этой дивной истории, то непременно вытряс бы тогда из Степана её невероятное окончание.

А может это действительно абсолютно иное повествование?

Минут десять мы, молча, брели по широкой хорошо освещённой улице, размышляя о тех немыслимых события, которые иногда выпадают на долю человеческую. Похоже, Степан, как магнит, притягивал к себе всевозможные напасти, приключения и происшествия. И я начал подозревать, что это у него наследственное. Но выяснения этого загадочного феномена я решил отложить на будущее. Безумно хотелось спать, и я мечтал, как можно быстрее добраться до какого-нибудь пенсау, чтоб там преклонить голову к мягкой и теплой подушке.

Двое уставших продрогших странника устало брели в Рождественскую ночь по незнакомому городу, даже не подозревая, какие невообразимые приключения их ждут впереди.

– Вот тебе и на! – обидится строгий, взыскательный читатель. – Автор пообещал нам повесть о австралийском магнате, а рассказал о каких-то двух несчастных странниках и мичмане, страдающем манией величия! Иван Андреевич Крылов непременно бы насмешливо поинтересовался: «А мораль сей завороченной басни какова?»