Примитивный бревенчатый причал с зияющими щелями, сквозь которые виднеется застоявшаяся вода, не внушает доверия. Гляжу под ноги, опасаясь оступиться на подгнивших брёвнах, и пропускаю момент, когда из-за примитивных хижин со стенами из циновок вылетает свора тощих, облезлых собак.
Сэмюэль, сделав шаг вперёд, впечатывает босую ногу в живот крупному кобелю, отчего того отбрасывает метра на два назад и на метр вверх. Свора тут же испаряется и в дальнейшем не причиняет хлопот, дружелюбно виляя хвостами и охотно подставляя покрытые лишаями головы для почёсывания.
Местные индейцы подходят осторожно, боязливо поглядывая на меня и особенно – на монструозных размеров кобуру с древним револьвером, висящую у меня на боку. После нескольких слов Сэмюэля туземцы успокаиваются и начинают вести себя, как с давно не виденными дорогими родственниками. Панибратства нет, но отношение самое дружелюбное, индейцы охотно помогают при разгрузке лодки, крикливо обсуждая каждую подвернувшуюся мелочь.
К разгрузке лодки они относятся не как к работе, а скорее как маленькие дети, встречающие мать после похода на рынок. В глазах нетерпение и восторг, диковинные для себя вещицы могут обсуждать по несколько минут, забыв о разгрузке и столпившись вокруг.
Индусов здесь знают и похоже – любят, детвора подбегает, дёргая тех за штанины и получая дешёвые леденцы. Детишки грязные, что кажется поразительным при жизни у реки, причём грязь на первый взгляд многодневная.
Не моются? Да нет же, вот плещутся чуть выше по течению, ничуть не опасаясь парочки кайманов неподалёку. Или одно дело плескаться и другое – целенаправленно смывать грязь? Ломать голову над загадкой грязной детворы не стал, активно включившись в разгрузку и общение.
Из Джорджтауна меня вывезли на попутке, причём Леванья не вдавалась в подробности.
– Для них ты просто попутчик, – коротко сказала женщина, прощаясь, – большего им знать и не обязательно. Не уверена, что тебя могут связать с Посланцем Махатм, но лучше перестраховаться.
Обычное судёнышко из тех, что не назовёшь полноценным судном, но и лодкой назвать проблематично. Метров восемь в длину, но достаточно узкое. Снабжено судёнышко короткой мачтой с широким парусом и старым, плохо отрегулированным мотором, от которого так несёт парами бензина, что рядом опасно не то что курить, но и дышать.
На Демераре таких сотни, если не тысячи и выполняют они самые разные функции – от торговли, которой занимаются мои индусы, до рыбной ловли, контрабанды и личного транспорта деревенских вождей и богатеев.
Шанкар, владеющий большей частью судёнышка и выполняющий потому обязанности капитана, живо развернул на берегу что-то вроде прилавка, на котором выложил нехитрый товар. Яркие ткани, бижутерия, керосиновые лампы, мешки с рисом и прочий нехитрый набор, доступный совсем небогатым аборигенам. Особняком стоят пустые стеклянные банки и бутылки, чаще всего со сколотыми краями.
Для обитателей джорджтаунского дна не бог весть какая ценность, но индейцы раскупают подобный мусор вполне охотно. Впрочем, всё познаётся в сравнении…
Индусы привезли товары под заказ, и каждый экземпляр живо обсуждается деревенскими. Сейчас по рукам ходит настоящее сокровище – керосиновая лампа. Судя по благоговейному отношению индейцев – роскошь запредельная.
– Вождь купил, – поясняет хихикающий Сунил, – в большой хижине теперь вечерами племя собираться сможет.
– А у костра не то?
– Костёр над головой не разожжёшь, – смеётся индиец. Смеюсь в ответ. Понты… что в Европе двадцать первого века, что в диковатом индейском племени начала двадцатого. Обложки разные, суть одна.
– Заночуем здесь, – сообщил подошедший Шанкар, с сомнением глядя на Сэмюэла, – проводник обещает заказы. Вроде как из джунглей должны выйти вовсе уж дикие родственники деревенских.
– Куда ещё более дикие? – Искренне поразился я, – они ж и так… переднички эти…
– А я как долго привыкал! – Засмеялся капитан. Учившийся в настоящей, почти английской школе, индус старательно отыгрывал передо мной почти равного, но постоянно срывался. Не получалось у него держать планку, вымуштровали белые сагибы. Сейчас вот почти на равных, а не так давно в лодке сагибом назвал, сорвался…
В демократию и толерантность с местными не-белыми не играю. Когда путешествовал по Юго-Восточной Азии в двадцать первом веке, успел убедиться в кастовости тамошних традиционных обществ. Не только Индия, но и вполне себе флагман цивилизации Южная Корея, плохо понимают общение на равных.
В Корее при знакомстве прежде всего начинают выяснять, кто же из них выше? У кого лучше школа, колледж, родители… имеет значение даже крутость кампании, в которой ты работаешь! Непременно кто-то из собеседников оказывается выше и разговор тут же начинает строиться с позиции кастовости, хотя и не настолько выраженной, как в Индии. В Южной Америке эта кастовость так же присутствует. Ярко выраженного расизма нет, но сегрегация[67] наличествует.
Если я начну играть в толерантность, меня не поймут сами же местные. По их понятиям, настоящий белый, тем более не опустившийся, заведомо выше. И если белый ведёт себя на равных, то он опускается ниже, а не поднимает собеседника до своего уровня. С ним что-то не так, с этим белым…
Работает это и в двадцать первом веке, а уж в двадцатые годы века двадцатого и говорить не о чем… Расцвет колониализма!
Аборигены выглядят диковато. Из одежды у них разве что полоски материи спереди и сзади, да и то не у всех. Судя по отсутствию смущения, юбочки эти выполняют скорее функцию украшений, чем одежды.
У нескольких мужчин постарше очень замысловатые причёски. Длинные гладкие волосы пропущены сквозь деревянные трубочки толщиной с дюйм и длиной сантиметров двадцати. Выглядят такие причёски совершенно инопланетно.
Украшений на индейцах много. В двадцать первом веке за подобную аутентичность дали бы немало денег, а сейчас… Ну кого заинтересует ожерелье из искусно сделанных чучел колибри, висящее на шее одной из женщин? Так, диковинка…
В качестве бижутерии используется, по-моему, вообще всё что под руку попадётся. У пожилого мужчины в уши вдеты потемневшие от времени серебряные кольца, к которым привязаны ниточки с жуками и зубами какого-то животного, висящие вперемешку.
Молодой парень с чудовищным шрамом через всё лицо, прямо в продырявленные мочки вставил яркие пёрышки какой-то птахи.
Морщинистая старуха щеголяла шкурой ягуара на плечах и короткой красной юбкой из тех, что скорее пояс. Красная полоска ничего не скрывала и скорее привлекала внимание к увядшему телу. Сабхаш уже несколько раз отводит глаза от юбки (и того, что под ней), каждый раз кривясь.
Многие щеголяют татуировками – на лицах, плечах, животах, ногах… Довольно корявое творчество, как по мне, но очень этнично, этого не отнять.
В руках у некоторых длиннющие – больше двух метров длиной – луки, но напряжения не чувствуется. Грозное оружие выступает скорее атрибутом настоящих воинов, несмотря на явную боевую мощь. Помимо луков присутствуют и духовые трубки.
Это ваи-ваи, самое дикое и самобытное племя британской Гвианы.
Хижин в селении полтора десятка, из них шесть общественных, больших.
– Столица, – с вечным хихиканьем просветил Сунил, – они тут совсем дикие! Здесь несколько семей живёт, с главным вождём и шаманом, остальные ваи-ваи глубже в джунглях. Сюда торговать приходят да поглазеть – большое поселение для них, очень большое!
В словах Сунила закономерно сомневаюсь, ловил его уже на Великоиндийском Шовинизме. К аборигенам этот хихикающий молодой парень относится очень пренебрежительно. В его мире всё просто – на вершине Пирамиды стоят англичане, затем прочие белые, затем индусы, китайцы.
Остальные народы относятся к нецивилизованным и судьба их – стать удобрением для народов цивилизованных. Освободительная борьба в его сознании если и есть, то главная цель не столько свобода от английского господства, сколько желание занять место английских господ.
О проекте
О подписке