Слуцк во время империалистической войны

(август 1916 г. – октябрь 1917 г.)

Ближайшими военными точками для Слуцка были Синявка и Барановичи, в 60-65 верстах от него. В зимние холодные дни утрами в городе слышна была отдалённая перестрелка на фронте. В городе было много военных. Всё здание дух[овного] училища было занято военными. В городе был расположен Екатеринбургский военный лазарет с главным врачом Хириным. В числе медсестёр, между прочим, была одна женщина из Бродокалмака Шадринского у[езда] [Пермской губернии], которую почему-то звали «матушкой». Война в этот период носила позиционный характер, и в городе, в общем, всё было спокойно: жили, веселились и не помышляли о близости врага. Только иногда устраивались проводы молодого прапорщика на фронт, и в трактире Соловейчика на главной улице было шумно: пробки бутылок летели вверх, слышались песни, тосты, и было похожее на «пир по время чумы». Высшее начальство, очевидно, смотрело на это сквозь пальцы: дескать – люди идут на смерть – пусть побалуются. В собор на богослужении обычно являлся генерал и становился около амвона. Известно было, что в праздники на фронт на автомобиле возили батюшку Лукашевича⁶⁸ служить молебны. В городе были девушки из мещанок, которые нигде не служили, но всегда были одеты «с иголочки». В городах было много разной «братии», служащих по линии «союза города» и «союза земств». Все пили, ели, веселились.

Гримасы этого периода жизни в Слуцке

«Игорный дом» Петкевичей.

Самым бойким местом в городе был трактир Соловейчика. Здесь всегда было много военной молодёжи. Рядом с трактиром была квартира Петкевичей.

Чета Петкевичей состояла из адвоката Александра Кузьмича, лет под тридцать, и жены его учительницы гимназии, дамы элегантной, красивой, в возрасте 26-27 лет, Александры Георгиевны, урождённой Таран.⁶⁹ У них было двое детей. Александр Кузьмич был талантливым оратором, Слуцкий Плевако⁷⁰ – таково было о нём общее мнение. Стоило кому-либо предложить ему какую-либо тему и предупредить: «говорить два часа», и речь его начина[ла] разливаться подобно полноводной реке – вольно, гладко и изящно. «Златоуст московский» – так называли московского адвоката Плевако; «Слуцким Златоустом» можно было назвать и Александра Кузьмича. Кроме ораторского таланта у Александра Кузьмича ещё был дар счастливой картёжной игры и страсть к обогащению и вообще к жизни не кое-как. Он учился в Москве, там же училась и Александра Георгиевна, он – в университете, она – на Высших женских курсах, и у них выработался согласованный друг с другом вкус к жизни на широкую ногу – тяга к ней. Кому другому, а им особенно милым был тезис «философа»: «человек – кузнец своего счастья», только нужно было смотреть, где оно улыбается и не прозевать. И они усмотрели, что он тут, рядом, только нужно принять некоторые организационные мероприятия, и они приняли их. Александру Георгиевну не нужно было учить, как быть гостеприимной хозяйкой, элегантной и привлекательной, потому что в семье Таранов в этом отношении было наглядное руководство, а Александру Кузьмичу стоило только взять в руки колоду карт, и он преображался в «Германа», но «пиковая дама» никогда не становилась ему на пути: он знал для этого средства. И вот военная молодёжь стала частым гостем у четы Петкевичей. Александр Кузьмич этих представителей «российского воинства» «обделывал» начисто. «Бедняги» стали «плакаться», и слух дошёл до высокого начальства, Александра Кузьмича выслали из Слуцка, но он уехал не с пустыми руками, и когда «изомроша ищущии отрочате», он вернулся в Слуцк и купил особнячок. Александра Георгиевна, как видно, тоже оставалась в Слуцке не с пустыми руками: для поездки в гимназию на уроки один из Слуцких извозчиков всегда подавал ей пару лошадей, а во время каникул она ежегодно ездила на курорт или на Кавказ, или в Крым.

«Счастливый» брак Слуцкой красавицы Рахили Гецовой.

В Слуцке было два магазина по продаже шерстяных материй – драпа, сукна. Одни принадлежали выходцам из «Расеи», братьям Мухиным, в другой – Слуцкому аборигену Гецову. Фамилия Гецовых в городе была на славе: помимо того, что она принадлежала купеческому роду, в ней был знаменитый сын, тем, что он был талантливым артистом. Если «покопаться» в биографии артиста Свердловского драмтеатра Гецова⁷¹, то, пожалуй, можно обнаружить, что он или сын того, или родня по какой-либо линии. Не меньше гремела слава и красавицы-дочери. Была Рахиль Гецова уже в возрасте «virgo viripotens», т. е. созрела для выхода замуж. Быть красавицей – значит иметь ещё лишнюю заботу: как-бы не «продешевить» при выходе замуж. У Рахили, как и пушкинской Марии Кочубей⁷², женихов, претендентов на её руку, было много, но она упорно выбирала, и, наконец, пришёл тот, о котором она, как Татьяна Ларина⁷³, сказала: «Вот он!» Был он, во-первых, из «наших», как коротко евреи называли представителей своей национальности, а, во-вторых, и это было главным, занимал хорошее общественное положение – был военный врач. Сыграли свадьбу, и, наконец, красавица, «определилась», но тут произошло нечто похожее на описание свадьбы у Руслана и Людмилы по Пушкину, с тем различием, что там была похищена невеста, а здесь – жених. Кто-то пронюхал, может быть, в порыве ревности, что наречённый муженёк Рахили вовсе не врач и не военный, а некая разновидность Ивана Александровича Хлестакова⁷⁴, но в национальности не ошиблись. «Его» посадили в тюрьму. Сколько шуму было из-за этого в городе! Гадали: как «он» смог «разыграть» врача да ещё военного? Как он делал операции и прочее? А вот, оказалось, смог, да ещё и красавицу такую «обольстил». Видно правильно говорится, что люди в погоне за удачей и счастьем иногда «теряют голову» и попадают впросак.

Преступление земского начальника Катранова, или проделки «пиковой дамы».

Уже сколько раз твердили миру, что … карты не доводят до добра. П. И. Чайковский так ярко доказал это в своей опере «Пиковая дама», но люди всегда люди: «запретный плод им подавай, а без него им рай не в рай». Составилась кампания картёжных игроков из «отцов» города, в которую входили следователь Хвалебнов, земский начальник Катранов, акцизный чиновник Киркевич и кто-то из прокуратуры и суда. Играли, играли, и Катранов признался, что он проиграл не «свои» деньги, а казённые. Решение последовало немедленно: его посадили за решётку: не играй со следователями и судейскими!

«Хождение по мукам»

[Жизнь в доме еврейской семьи Эпштейн]

Когда мы в конце августа 1916 г. направлялись из Парич в Слуцк, то никак не думали, что нас в нём ожидает такое пёстрое и изменчивое будущее, которое составило содержание нашей жизни в нём, в Слуцке. Получилась своеобразная «Одиссея», в которой было, однако, то положительным, что нам удалось за семь лет жизни в Слуцке многое узнать, что при других условиях не пришлось бы узнать.

Мы прибыли в город, когда была слякоть: плакало небо, в городе была грязь, но при этом движение не замирало: это диктовала близость города к фронту. Первым пунктом в городе были «номера» Некрича. Нет, странствовавший по России Чичиков⁷⁵ не смог бы увидеть то, что предстало перед нашими глазами. Грязь, отвратительная грязь, которую можно разве представить по библейскому выражению: «и возвратился пёс на свою блевотину».⁷⁶ С трудом промучились ночь. Наутро хозяин охотно вошёл в наше «положение» и помог устроиться в соседях, в еврейской семье Эпштейн, о чём те, очевидно, просили. Нам отвели изолированную комнату с отдельным входом. Это было не плохо, но комната оказалась сыроватой, а топка была на стороне хозяев. В общем, если принять во внимание, что близко был фронт, а город был перенаселён, то мы могли бы благословить нашу судьбу.

С этой, новой для нас, позиции и начались наши наблюдения за окружающей жизнью. Прежде всего, с хозяев. Их семья состояла: хозяин Мордух, Мордке – сокращённо, хозяйка Беля, дети – Леве, Додл, Рохл, Соня, двойники – Гита и Роза, маленькая Нюня замыкала перечень детей. Родителям было за сорок лет. Леве бросил учиться в коммерческом училище и «гонял голубей», т. е. просто бездельничал, Додл – накануне этого положения, Рахиль и Соня учились в гимназии. Гита и Роза готовились к этому. Был жив ещё старик Зейде, отец Мордуха, но его держали где-то в кухне в обществе прислуги Федосьи. У хозяев был дом на 4-5 комнат, деревянный, склад и коровник во дворе, два небольших фруктовых садика. С нами имела общение «пани» Беля, а хозяин держался в стороне. Хозяйка была очень любезной и всё угощала нас своими специфическими блюдами: рыбными котлетами в луковом пюре, сильно проперченные и с чесноком, а на их пасхе – мацой и вином из изюма. Дети, особенно девочки, были очень любезными: я имел уроки в женской гимназии, и это побуждало гимназисток оказывать мне допол[ните]льно ко всему прочему внимание. Мы были знакомыми с сёстрами хозяйки, из которых одна служила сестрой в больнице. Сёстры хозяйки были нашими хорошими друзьями. Мы разделяли с ними их горе: у одной муж был убит разбойниками при поездке в район, у другой погиб при попытке освободиться от военной службы: чем-то подтравился, чтобы вызвать сердечную болезнь… и умер. Одним словом, мы жили с хозяевами дружно и даже стали кое-что усваивать из их языка: «wos tuste», «busel, busel, gib mir a kindele» и пр. (перевод: «что ты делаешь», «аист, аист, дай мне ребёнка» и пр.). Запомнили даже отрывок из одной свадебной песни: «Und dor Chossen zalt das Jelda, und die Kale ziet und qualt» («жених считает деньги, а невеста смотрит и радуется»). Иногда мы слушали, как молодёжь их пела тягучие и мрачные песни.

Мы, таким образом, познакомились с жизнью представителей «избранного народа», но осталось загадкой для нас, как семья находила средства для жизни, а ведь жили не как-нибудь, а с покрытием широких потребностей. Был, например, у них клавесин, и приходила учительница учить детей музыке. Леве нам играл по нотам марш, романсы и пр. Где Мардохей добывал средства? Он нигде не служил. Иногда он скрывался на несколько дней, и вдруг в ограде появляется стадо гусей, или в складе гора арбузов. Но было очевидно, что эти операции было мелочью, так – между прочим, по пути, а главное было не это, но что же? Иногда его можно [было] видеть в обществе трёх-четырёх ему подобных людей: стоят они, о чём-то шепчутся и смотрят вдаль. Для нас ясным было одно: и он, Мардохей, и tutti quanti⁷⁷ «мастера жизни», т. е. мастера делать гешефт.

Занятия духовного училища проходили в здании высшего начального училища, а для общежития было арендовано особое здание.⁷⁸ Не сразу я привык к новым фамилиям: Горощеня, Кнеля, Мамчиц, Жаврид и пр. Ребята были больше деревенские из бывшей шляхты. Ни как не мог примириться с принятым в училище обращением учеников к учителю со словами: «господин учитель». Назвать учителя по имени и отчеству считалось фамильярным. В общежитии странным казалось, что вместо чая давали запивку. Много нового, своеобразного, но вот запоют ученики молитвы – известные мотивы: тут все, как и у «нас». Это было то, что объединяло и русских, и украинских, и белорусских детей в одну монолитную семью. Новым было среди песнопений здесь только то, что ученики пели тропарь младенцу Гавриилу: «Святый младенче Гаврииле…» Нет, мысль не мирилась с этим.

Занятия в дух[овном] училище шли по давно знакомому мне трафарету, а сближение с учителями больше шло на основе увлечения пением, о чём речь будет ниже.

Слуцкая женская гимназия

Ещё из Перми я делал запрос директору Слуцкой мужской гимназии о возможности получения уроков по линии Министерства народного просвещения и получил положительный ответ. Мне предоставлены были, в соответствии с моим запросом, уроки по словесности в пятом и шестом классах женской гимназии. Таким образом, моё мировоззрение снова расширилось, благодаря знакомству с учебным заведением этого типа.⁷⁹

Выше я уже отмечал, что в этой гимназии был значительный процент девиц еврейской национальности, очень экспансивных и смелых. На уроках вдруг раздавался голос: «Скажите, что такое любовь?» или «Расскажите что-либо о любви». Распространено было выражение: «Что за педант наш учитель словесности? Всё нам толкует о высоких материях, а о любви – ничего». После уроков у выхода поджидают две-три гимназистки с просьбой: «Разрешите Вас проводить». И это при наличии штата воспитательниц, которые присутствовали на уроках, но стоило только одной из них почему-либо отлучиться с урока, как вышеуказанные вопросы направлялись в адрес преподавателя. Поэтому, перефразируя известные слова Фамусова⁸⁰: «Что за комиссия, создатель, быть взрослой дочери отцом?», можно было бы сказать: «Что за комиссия, создатель, быть преподавателем женской гимназии?». Если преподаватель был женат, то спрашивали в узком кругу: «Зачем он женат?», и спрашивали с воздыханием. Разделять преподавателей на любимых и нелюбимых было обычным в женской гимназии. В гимназии полагалось время от времени проводить классные сочинения, причём время проведения предлагалось засекречивать. Была у меня одна ученица, у которой было удивительное чутьё угадывать день, когда должно было писать классное сочинение. В такие дни она обычно отсутствовала на уроке, а потом подходила ко мне с объяснением: «Вот опять не писала Вам сочинение; знала бы, что будет сочинение – больная пришла бы на урок». Зная плутовку, я тоже прикидывался и заявлял: «Я убеждён был, что Вы будете на уроке, и очень удивился, что Вас не было». Фамилия этой ученицы была – Ляндо.