Глава V. Допрос с пристрастием и новая жертва

Хотя Денис и считался человеком, подозреваемым в одном из самых жестоких и отвратительных преступлений, но официального обвинения предъявлять ему пока не решались; а доставив предполагаемого маньяка в районный отдел, каждый попросту занялся исполнением основных, повседневных обязанностей. Единственный (кому было надобно больше всех) подполковник Карелин ходил по заинтересованным кабинетам и, страшно нервничая, уговаривал немедленно приступить к активным мероприятиям и основательно допросить «презренного негодяя». Разумные высокопоставленные начальники, зная недалекий ум сумбурного самодура, молчаливо отмахивались, словно бы он являлся какой-нибудь назойливой мухой: они-то прекрасно осознавали, что построить откровенную беседу (на чём?!) на недоказанном домысле в настоящем случае навряд ли получится.

Так Градов и просидел в одном из кабинетов оперативного состава до окончания истекшего дня, а впоследствии остался в районном отделе и на́ ночь. Начальнику поселкового отделения ничего другого не выходило, как «несолоно хлебавши» отправиться отдыхать. Предполагаемый допрос особо опасного преступника отло́жили до утра́: областное управление пообещало выделить сведущих, наиболее профессиональных, сотрудников, которые, сверх прочего, привезут с собой технический полиграф, способный развязывать языки и отпетым молчунам, и прожжённым, матёрым преступникам.

Вот и настал решающий день в судьбе молодого оперуполномоченного, когда от одного неверного слова может поломаться вся его дальнейшая жизнь. Не стоит говорить, что он (немного уже знакомый с действенными методами, какие применяются в органах внутренних дел) чувствовал себя не то чтобы неуютно и неуверенно, но подвергся безотчётному, ни с чем не сравнимому, страху и давно уже прощался и с полицейской карьерой, и со счастливой свободой. На протяжении прошедшей ночи, показавшейся продолжительно долгой, как бы он не пытался, но так и не сомкнул затуманенных, отчасти заплаканных, глаз; к наступившему у́тру невыспавшийся юноша мало того что выглядел вконец перетрусившим, так ещё и выжался словно лимон, утративший всяческую возможность достойно сопротивляться. Как распорядился начальник местного отдела внутренних дел («от греха подальше…»), молодого человека в добровольно-принудительном порядке перевели в одну из одноместных камер, предназначавшихся для временно задержанных лиц. Пусть возмущённая душа юного полицейского и бурно негодовала, но, скрепя сердце, ему пришлось подчиниться.

Он думал, что им займутся с самым рассветом (ну, или чуточку позже?); впрочем, неумолимое время потихонечку шло, а к нему никто не соизволил спускаться. Страшно хотелось и есть и пить, однако про Градова словно забыли, лишив его первостепенных потребностей, необходимых для нормальной жизнедеятельности молодого, всё ещё росшего, организма. По его мнению, пренебрежительное отношение не представлялось чем-нибудь удивительным, ведь другие полицейские теперь его считали не просто неопери́вшимся юношей, не укоренившемся в общественном коллективе, но ещё и (по его убеждению?) жестоким маньяком-убийцей, обманным путем затесавшимся в их дружное полицейское братство.

Вот таким невеселым думкам подвергал себя взволнованный парень, когда в половине одиннадцатого в промозглую «казематку» вошёл начальник уголовного розыска, сопровождаемый оперативником, прибывшим из областного центра, и, разумеется, господином Карелиным.

– Меня зовут Сазонов Михаил Александрович, – представился незнакомый мужчина, казавшийся главным как по чину, так и по званию; без особых предисловий он взял инициативу в искусные, умелые руки: – Я подполковник полиции, курирую преступления, связанные с загадочными убийствами и жестокими изнасилованиями. Как ты, наверное, понимаешь, – старший офицер, по сути, не церемонился, – в ближайшее время нам предстоит и плотно и тесно общаться, пока мы не сдвинемся с мёртвой точки и пока не придём к безоговорочному консенсусу. Первым делом спрошу: есть ли тебе нам в чём-то открыться? Если имеется, то лучше признайся сейчас. В настоящем случае мы ещё как-то сможем тебе помочь, потом же, к общему сожалению, будет намного труднее. Ну так как, существует ли нечто, что сильно тяготит смятенную душу?

Опытный офицер, он отлично знал оперативное дело, проведя на службе в органах внутренних дел лучшие годы изрядно насыщенной жизни. Достигнув тридцатисемилетнего возраста и выследив не одного закоренелого, отъявленного преступника (считавшего себя чересчур хитроумным), Сазонов отлично разбирался и в человеческой психике, и в эмпирической психологии (почему и был назначен на самое ответственное направление в оперативных расследованиях). Статными внешними данными он выдавал привлекательного человека, следившего за подтянутой фигурой и уделявшего немалое время активным занятиям спортом: высокий рост гармонично сочетался с натренированным крепким телосложением; ухоженное лицо отдавало бронзовым оттенком смуглого цвета кожи; серые глаза по краям были чуточку карими, а пронзительным взглядом могли поведать, что их самоотверженный обладатель отличается пытливым умом и расчётливым разумом; нос – в целом прямой, лишь к концу смотрелся несколько вздернутым, передававшим некую капризность волевой, но и ранимой натуры; средние уши представлялись чуть оттопыренными и ничуть не скрывались за чёрными волосами, представленными ухоженной короткой причёской; мясистые губы прикрывались аккуратно подстриженными усами. Строгое одеяние областного сотрудника представлялось дорогим коричневатым костюмом, отлично сочетавшимся с белоснежной рубашкой, украшенной изящным, в небольшую крапинку, галстуком. Глядя на опрятного, превосходно сложённого, человека, складывалась оправданная оценка, что перед тобой находится не просто сотрудник, неплохо знающий розыскное дело, а целиковый кибернетический организм.

Именно такое впечатление и утвердилось в сознании молодого оперативника, вследствие чего поникшая душенька загрустила значительно больше (начинало складываться определенное мнение, что, с помощью его непосредственного руководителя и начальника уголовного розыска, ивановский оперативник сумеет склонить его признаться в чём угодно, к примеру, к разрушению двух башен Всемирного торгового центра, ну, или в крайнем случае к нашумевшему убийству американского Кеннеди). Объятый непобедимым страхом и колотившей нервозной дрожью, молодой человек отчётливо понимал, что помощи ему дожидаться неоткуда, – машинально он замкнулся в себе и приготовился выдерживать сокрушительный психологический натиск, непередаваемый никакими простыми словами. Наверное, именно поэтому на заданный подполковником первый вопрос он ответил и злобно, и неприветливо, сжимаясь словно загнанный в угол дикий зверёк (опустил книзу глаза и насупил лицо) и отображаясь дребезжащими интонациями:

– Я ничего не делал и раскаиваться мне не в чем. Вы собрали́сь «повесить» на меня очередное нераскрывающееся убийство; ну, так что же… дерзайте. На то воля ваша.

– Ты давай здесь не умничай, – грубо оборвал его Герман Петрович, в присутствии областного оперативника не решившийся рыкнуть, по обыкновению, грубо, – следы преступника ведут к твоему поселковому дому, а там обрываются. Сие, «поганый негодник», может означать однозначное – ты и есть тот самый жестокий убийца!

Ивановский подполковник одарил неугомонного начальника остужавшим взглядом, яснее-ясного говорившим, что тот значительно опережает планируемые события, да и просто суётся в чужое дело; можно сказать, региональный офицер уже пожалел, что позволил тому участвовать во время следственного допроса. В любом случае вслух он заносчивому самодуру ничего не сказал, а отвернувшись к Денису, спокойно промолвил:

– Согласишься ли ты – если к тому возникнет необходимость – пройти психофизиологическое исследование и ответить через техническое устройство на интересующие нас простые вопросы?

– Конечно, – не задумываясь, выпалил молодой человек, придавая произнесённым словам как можно большей уверенности, – мне скрывать нечего, и я готов на любые правомерные процедуры, лишь бы доказать вам полную невиновность. Я сам не понимаю, как вдруг стало возможным, что следы маньяка-убийцы привели к моему временному жилищу? Очевидно, меня кто-то слишком сильно желает подставить?.. – пожал он, недоумевая, плечами.

– Но зачем? – вмешался Бесстрашный, выгодно отличавшийся от Карелина покладистым характером и непременным желанием докопать до искомой истины, а не «загру́зить» первого человека, попавшего под лёгкое подозрение. – А главное, кому – такое! – могло прийти в голову?

– Я не знаю… пока, – понуро потупившись, продолжил Денис подрагивать нервными нотками, – но непременно хочу это выяснить…

Договорить младший оперуполномоченный не успел, так как Герман Петрович, никак не реагировавший на ивановского сотрудника и считавший себя непревзойдённым мастером развязывать преступные языки, грубо оборвал недоговорённую короткую реплику. Придавая выразительному лицу звериное выражение, он гробовыми интонациями зло прорычал:

– Хватит нам «ваньку валять»! Мы всё уже хорошо себе представляем, – что именно ему известно, уточнять он не потрудился, полагая, что одного, по его мнению сильного, утверждения будет более чем достаточно, – и всё равно тебя, «мерзавца», засадим – доказательств хватает! Давай уже сознавайся и сэкономь нормальным людям их драгоценное время! У нас и без тебя, «паскудный ублюдок», рабочей мороки хватает!

Областному оперативнику, видимо, было в диковинку подобное проведение следственных действий, и он, ошарашенный и опешивший, уставился на – целого! – начальника поселкового отделения; он явно не понимал – как?! – неотесанный, невоспитанный человек дослужился до высокого, почётного чина. Верный служебному долгу, он посчитал, что просто обязан осадить бесцеремонного, бесстыжего грубияна.

– Товарищ подполковник!.. – строго нахмурившись, прида́л он мелодичному голосу металлических ноток, а нарушая основные, допустимые инструкции, грозно воскликнул: – Что Вы себе позволяете?! Достоверно не установлено, имеет ли молодой человек какое-то отношение к совершенному преступлению или же нет, то есть мы пока ещё не знаем, является ли он лицом, причастным к раскрываемому убийству. Если вы не поняли, сейчас мы пытаемся разрешить сомнения, возникшие касательно некоторых необъяснимых событий. Прошу Вас не вмешиваться, в противном случае, я буду вынужден просить Вас незамедлительно покинуть допросное место. Пока же отойдите в сторонку и не мешайте, пожалуйста, устанавливать основные обстоятельства и без того неординарного дела.

Для более грамотного областного оперативника было дико и непривычно вести межличностные трения в непосредственном присутствии подозреваемой личности; однако, вопреки всем принятым правилам, он никак не желал допустить, чтобы своенравный, считавший себя мелким царьком, начальник мешал ему соблюдать необходимые процессуальные меры, априори служебные предписания. Неудивительно, его стойкое терпение лопнуло сравнительно быстро, после чего он и выговорил «самодурящему» начальнику о неправомерных, неправильных действиях, мешавших общему розыскному делу. Он не сомневался в его исключительных способностях, позволявших выводить на откровенный разговор людей из низких социальных прослоек; но здесь перед ними предстал человек совсем другого склада, являвшийся, между прочим, оперативным сотрудником, – а с ним привычные методы (каких обычно придерживался Карелин) считались просто недопустимыми. Герман Петрович, конечно, ничего из перечисленного никогда бы не осознал, несправедливо предполагая, что ивановский «хлыщ» хочет всего-навсего заграбастать себе его громкую, почётную славу (которая непременно последует после раскрытия необычного, небывалого ранее, преступления); его же (прославленного сотрудника, опытного специалиста, тёртого и заматерелого!) желают обойти стороной и позабыть в раздаче победных лавров, полагающихся за вывод «на чистую воду» жестокого душегуба, очередного маньяка-убийцу. Основываясь именно на предвзятых предубеждениях, ошибочных и пристрастных, он остался крайне недоволен тем пламенным изречением, что поступило от «кичливого областного начальничка» (так он его про себя называл). Несмотря на заносчивый, вздорный характер, ко всеобщему удивлению, возражать Карелин всё-таки не отважился, а придав озлобленному лицу обиженную, крайне недовольную, мину (вероятнее всего, понимая, что власти у «самодовольного оппонента» немного побольше), отошёл, куда ему посоветовали, и уселся на разложенные нары, позволив продемонстрировать, как же необходимо поступать в означенных случаях.

Сазонов не заставил всех ждать, а то́тчас же высказал дельное предложение, показавшееся ему приемлемым, наиболее здравомыслящим:

– В таком случае, когда все наконец-то наговорились, – он недобрым взглядом окинул поселкового подполковника, – тогда уже можно пройти в допросную комнату и продолжить нашу беседу в специально предназна́ченном помещении. В нём установлены видеокамеры, постоянно ведётся пристальная фиксация, и никому не придётся слишком уж своевольничать, – явный намёк относился к Карелину, на что тот лишь презрительно фыркнул, а ивановский оперативник продолжал, обращаясь лично к Денису: – Мы хотели дать тебе, Градов, редкий шанс, позволяющий облегчить незавидную, печальную участь, и пытались поговорить вначале здесь, без лишних свидетелей. Раз ты всесторонне уверен, что за тобой никаких потаённых грехов не тянется, то мы сразу же начнём процессуальную процедуру, какую принято проводить по законным, официально установленным, правилам.

– Не возражаю, – утвердительно кивнул молодой человек, волею сурового случая попавший под сложное подозрение и готовый выполнять любые условия (только бы оправдаться в запутанной ситуации), – я сделаю всё от меня зависящее, чтобы вы мне в конечном итоге поверили, – я никого не насиловал, а также не убивал.

Засим разговор, проходивший в подземной камере, посчитался законченным, и все четверо полицейских направились в специальное помещение, надлежаще оборудованное для подробной фиксации дознавательской процедуры [где каждое лишнее слово (либо же действие) может стать роковыми как для одной стороны, так в той же мере и для иной].