Глава 1

Огромный лесопарк тянется от Бульварного кольца на окраины и далее, за пределы столицы. В нем легко заплутать даже недалеко от метро или от железнодорожных платформ, ведь помимо просек и аллей, уже нанесенных на планы, натоптано много потаенных дорожек. Какие-то известны лишь зверям, какие-то – местным завсегдатаям, иные – никому. С наступлением темноты чужак сориентироваться на них не сможет.

Несчастный мальчишка, утащив труп с места обнаружения, обязательно затруднил бы поиски. Но и. о. начальника опергруппы, лейтенант Введенская, знала, где искать, ведь она уже тут бывала.

Лишь для порядка и перестраховки попросила проводника пустить собаку – та и привела на место, к скамейке неподалеку от Чертова пруда.

– Здесь.

– Точно ли?

Проводник, старшина Кашин, вежливо напомнил:

– Анчар никогда не ошибается.

Катерина поняла, что, усомнившись в гении овчарки, немало потеряла в глазах ее проводника.

А плевать. Надоело. Она не собиралась никем руководить, она даже не должна была дежурить сегодня, собиралась посидеть наконец с сыном, напиться чаю и вовремя лечь спать. Но капитан Волин, Виктор Михайлович, ее непосредственное руководство, жестко ее подвел, угодив в больницу с язвой.

Расхваленное же пополнение – все эти вчерашние фронтовики из оперативно-разыскных мероприятий могли изобразить лишь общегородскую тревогу или силовое задержание со стрельбой. И, поскольку все это сейчас было не нужно, Екатерина Сергеевна была выдернута по тревоге и тотчас назначена исполняющей обязанности, иначе говоря, ответственной за любой промах.

Впрочем, сегодня можно было плакать не так громко: помимо желторотиков, в группе были три настоящих зубра. Опытнейший, въедливый, как щелочь, и такой же ядовитый судмедэксперт Симак, уже упомянутый старшина Кашин, бывший пограничник, позже «волкодав», и, конечно, тот самый сварливый Анчар, престарелый, довольно уродливый и тощий овчар аж из самого Берлина.

С последним мог договориться лишь проводник Кашин. Характер у пса нордический, то есть высокомерно-сдержанный, если что не по нему – флегматичный. Но он в самом деле никогда не ошибался. А так, по совести, – просто ворчун, зануда и задавака! Даже лишенный дара речи, он умудрялся показывать, что из всего кагала работает только он (изредка помогает Кашин). Прочие же бьют баклуши, путаются под лапами и даром едят кашу.

Приведя людишек на место, Анчар глянул на Катерину, покачал лобастой головой, вздохнул, отвернулся. Потом демонстративно налег на поводок.

Старшина спросил:

– Разрешите, товарищ лейтенант?

Катерина позволила, приказав одному из желторотых следовать за ними. Было слышно, как они лосями ломятся по кустам. Наконец все стихло, Симак желчно сострил:

– Проснулась кашинская болонка. Как бы в Калинин не умотали.

Катерина вежливо посмеялась.

Судмедэксперт был солидарен с овчаркой Анчаром: верно, в группе трудится лишь один – с поправкой на персону. Медик был уверен, что это он.

И еще: не надо быть телепатом Мессингом, чтобы понять, что Симак считает чушью, глупостью и личным оскорблением труд под руководством лица никчемного пола.

Не война! И без юбок есть кому командовать.

Да уж, глупости свойственны и умнейшим людям. Так ведь и остальные никчемы, почитающие себя операми, считают себя ущемленными. Вот и теперь подошел один, бывший разведчик Яковлев, спросил с претензией и пренебрежением:

– Что нам тут искать-то?

Тут бы устроить выволочку (все-таки она руководство), но гордости у Введенской ни на грош. Она лишь кротко уточнила:

– Следы, товарищ Яковлев.

– Здесь?

Введенская, изображая беспокойство, огляделась:

– Что, места не по нраву? Зря, вполне годные, уединенные места, тропа неоживленная, да и преступление не сказать, что очень уж обычное.

– Темно, – заметил тот снисходительно, как недоумку.

– О, и вы заметили? – похвалила Введенская. – Отлично. Теперь берите ноги в руки – и работайте. Ищите.

– Что искать-то? – снова спросил Яковлев.

«Так они до утра будут логические эллипсы строить», – решил Симак и прервал разговор:

– Ваньку не валяйте. Все, что сумеете найти. Вещи, следы борьбы, крови, иных биологических жидкостей. Доступно для понимания или расшифровать?

– Есть!

Молодняк рассредоточился по территории, бродил по зарослям, светя фонарями.

Введенская от чистого сердца поблагодарила, при этом что-то такое построила на своей физиономии, что сердце Симака смягчилось: «Ничего девица». Но он тут же опомнился: «И все равно лисья морда. Скажите пожалуйста, какая глупенькая-беззащитная».

Поговаривают, что опыта у нее выше крыши, чуть не бывший важняк. Наверное, врут. Но доподлинно известно, что в главк она просочилась по рекомендации одноглазого Сорокина. Симак капитана уважал, но не переносил ничего, похожего на блат. И потому спросил ворчливо-насмешливо:

– Ну-с, товарищ лейтенант, а от меня что потребуется? Где труп?

Она, глянув на часы, вежливо сообщила:

– По времени уже в морге.

– Труп в морге, а я-то тут. И повторяю вопрос: что мне тут делать?

– Борис Ефимович, мы с вами осмотрим место преступления, после чего вы уже один отправитесь в морг, где вас ждет труп.

Вот и повод прицепиться и вскипеть.

– Сначала шарить по темени в поисках невесть чего, а потом дуть в морг?

– Именно.

– На своих двоих?

– Что вы. Наш роскошный автобус в полном вашем распоряжении.

«Нет, все-таки деваха с мозгами. Имеются также характер и чувство юмора. Работаем». Лишь из чистого упрямства Симак продолжил придираться:

– Эксплуатируете?

Введенская глянула небольшими зелено-прозрачными глазками, умудрилась увеличить их в два раза так, что стала походить не на лисицу, а на обиженного ягненка, к тому же ведомого на заклание.

– Как же иначе, Борис Ефимович? На кого мне положиться, если не на вас?

Симак понял, что проиграл. Она к тому же усугубила с женской обидой:

– А ведь Анастасия-эксперт с таким восторгом о вас отзывается. Вот это мастер, говорит. Все, что знаю, говорит, его заслуга. Ни один учебник, ни один профессор с ним, с вами то есть, не сравнится.

Борис Ефимович смирился. Странно и несправедливо помогать одной девице и чураться другой лишь потому, что последняя сейчас начальник. Тем более что это все равно ненадолго, пока Волин не вернется.

– Занимались бы вы своими делами, женскими, – проворчал он для порядка.

– Какими же?

– Рожали бы ребятишек, бумажки перебирали, дебет-кредит. Умеете?

– Умею.

– Ну так вот. Или в детской комнате милиции.

Показалось или она вздохнула?

– Я место не выбирала. Куда пустили – туда и пошла.

– Вот и шли бы, Екатерина… как там вас по батюшке?

– Сергеевна.

– …Шли бы, Екатерина Сергеевна, замуж, что ли. – И Симак улыбнулся, как бы смягчая грубость.

Умная Катя не обиделась:

– А я замужем.

– О как. Что ж, супруг не против вашей работы?

– Против.

«Все, – понял медик, – нашла коса на камень. Как доводить человека, который не желает обижаться, лишь глазками хлопает и улыбается, зубов не показывая?»

– Поработаем, Борис Ефимович? Вы с вашим опытом сделаете ценные открытия…

– А вы чем будете заниматься?

– Помогать.

– Ох. Ладно, пошли.

Симак в шутку предложил руку кренделем, Введенская мило заметила, что ползать будет неудобно. Поползали. Добросовестно пошарили. Разумеется, осмотр в темноте и им, опытным, ничего нового не дал. Борис Ефимович, разгибаясь и отряхивая коленки, констатировал:

– Это вторая?

Введенская сказала «угу». Симак продолжил:

– Единство Чертова места и модус операнди^[3].

– Да.

– Почерк тот же. Девочка, поза, растрепанные волосы, выколотые глаза, разрезанный рот, без платья. Не хватает разве цветочков, которые гаденыш любит подкладывать. Как их бишь, вечно забываю.

– Цикорий.

– Вот-вот. Васильки. Тут я вам больше не нужен? Я в морг? Надо же бросить взгляд.

– Конечно.

«Смотрите-ка, мыслит, аж дым из ушей. Даже не слышит, что я говорю. О чем так мозгами скрипеть, исходников-то никаких».

– Автобус вам обратно прислать или сами доберетесь?

– Да, Борис Ефимович, обратно пришлите…

«Командовать у нее получается неважно. Хотя это скорее плюс». И, подумав так, Борис Ефимович пообещал:

– Слушаюсь.

– Я вас на Петровке подожду.

– Муж не заревнует?

– Увы.

«Невыносимая баба», – решил медик и умчался на оперативном автобусе.

Введенская принялась составлять схему, что было непросто. Как верно заметил салага-опер Яковлев, темно. У нее, некурящей, спичек нет, а фонарик впопыхах схватила неподходящий, типа «жучок». Требуется добывать электричество – а чем? Зубами неловко, руки нужны обе. Выходит, зря подчиненных расшугала, даже посветить некому.

Катерина, отмечая ориентиры, думала о том, что душегуб мало того что наглый и хладнокровный, еще и имеет склонность к театрализации. Одинокая лавочка под вековым дубом, Чертов пруд.

Ведь куда проще встретить подходящую жертву у центрального входа в парк, или на площади Трех вокзалов, или вывести с платформы, а он крутится тут. А ведь тут только завсегдатаи ходят, и каждая новая персона – как прыщ на ровном месте, обязательно попадется на глаза.

«Но ведь не попадается, чертов невидимка…»

Введенская, как и все москвичи, очень любила этот парк, где хорошо в любое время дня и ночи. Вот и сейчас меж деревьев стелется прохладный туман, покрикивают сумеречные птахи, шуршат ежи в траве, над головой – зеленый шатер, под которым и прокуренные голоса звучат нежными флейтами.

Когда война кончилась, парк снова открыли, на центральных просеках и аллеях стало многолюдно, а тут снова слонялись парочки. На песочке загорают, собирают цветы, говорят только о хорошем. Держась за руки, смотрят на звезды на мирном небе, бродят в блаженном забытьи среди дерев, в своем личном рае.

И вот стараниями одного негодяя рай этот испоганен.

Может, через год-два на этом же месте более везучий пацаненок решится взять за руку более счастливую девочку, они поцелуются и пойдут жить долго и счастливо. Будут сюда приводить детей, внуков, рассказывать, что на этом месте они встретились, на этой лавочке поцеловались. Понятия никто не будет иметь, что их счастье началось там же, где закончилась чья-то жизнь.

Катерине вспомнилась давнишняя, невесть откуда вычитанная, врезавшаяся в память фраза о том, что голос крови убитого вечно вопиет от земли. Никакая это не фигура речи – вопиет, еще как. Неоднократно сама ощущала, не ухом, конечно, но сердцем. Неслышный, невыносимый крик.

И именно поэтому, не за паек, оклад, бесплатный проезд – литер «Б» и прочее Катя Введенская снова трудится в розыске. Несмотря на дипломы кредитно-экономического института и ВЮЗИ^[4], не пошла и не пойдет ни в бухгалтеры, ни в юрисконсульты – пусть сто раз ближе к дому и царский оклад плюс переработки и прогрессивки^[5].

Поэтому нарушила обещание, данное мужу (о чем он еще не знает), вынесла тяжелые разговоры, еще более тяжелое молчание золовки Натальи. С болью сердечной смирилась с тем, что сына Мишку видит теперь чаще всего спящим. Она поздно приезжает домой, если вообще возвращается.

Поэтому – и это главное! – переступила через собственный характер, просила начальника райотдела, капитана Сорокина, «посодействовать» в устройстве обратно на службу. Не побоялась его обидеть – а он обиделся, поскольку в их собственном районе не хватает рук и голов, а Сергеевна, предательница, явилась лишь затем, чтобы влезть обратно в МУР.

Но Николай Николаевич проглотил обиду и просто пообещал: сделаю, что смогу. Поскольку мог многое, то Введенскую, бывшего опера по особо важным делам, последние несколько лет – декретницу, жену уголовника, вновь оформили на работу. А теперь еще и командовать поставили вместо умницы Виктора Волина – пусть и потому, что некому больше, но все-таки.

Раз так, то Сергеевна твердо намерена упорно работать над тем, чтобы земля более не хлебала невинной крови.

Схему она с грехом пополам закончила, подтягивались из кустов неумехи – понятно, ни с чем. Из сумеречного тумана выпрыгнули Анчар и Кашин. Потом еще один молодой опер. Овчарка выглядела на удивление оживленной, Кашин, которому уже хорошо за сорок, даже не запыхался, а этот, салага, бывший разведчик, язык вывалил и имел бледный вид. Анчар и проводник чистые, чуть у одного лапы, у другого сапоги замызганы, а у этого форма вся в грязюке и в сапогах хлюпает.

– Слушаю, Павел Иванович.

Проводник извлек из нагрудного кармана узелок из платка.

– Сначала находка.

Развернув ткань, Введенская присвистнула.

– Удавка.

– Она.

– Где обнаружили?

Она протянула планшет, карандаш, проводник принялся чертить. Катерина, жужжа фонарем, подсвечивала.

– След ведет в сторону области.

– Снова на окраину, – уточнила она, ощущая холодок под ложечкой. Окраина-то ее.

– Верно. И так же, как и в прошлый раз, петляет по всем лужам, кропя следы керосином.

– Забавник.

– Мы шли уверенно, в одном месте скололись, но потом вернулись. Далее уже след не петлял, вел прямо.

– Решил, что оторвался?

– Возможно. Вот тут, – проводник провел на схеме толстую черную полосу с поперечными черточками, – уперлись в железнодорожные пути, и на той стороне след сразу же не возобновился. Проверили по полкилометра вправо и влево в обе стороны.

– Без результата?

– Без.

– То есть следует прорабатывать вариант перемещения преступника по рельсам?

– Да, и там еще платформа, – напомнил Кашин.

– Помню, спасибо, – заверила Катерина. – Где конкретно вы нашли удавку?

Проводник поставил на плане крестик.

– Павел Иванович, вы говорите, что след петлял, а с какого момента он пошел прямо?

– Где-то в этом квадрате. – Кашин поставил вторую отметку, в задумчивости постучал карандашом о планшет. – Я бы, товарищ лейтенант, предложил вернуться туда по свету и вообще прочесать лес еще раз. Погода пасмурная, подлесок густой, влажный, след сохранится, как в туннеле.

– Вы правы. Сейчас лучше отправиться отдыхать, а то как бы Анчар не утомился. – И, забывшись, она потянулась к лобастой мохнатой голове.

Тот удивился, молча поднял губу, показав желтоватые клыки, – но, спохватившись, вывалил язык и сделал глупую морду. Катя извинилась:

– Виновата… Вы отлично потрудились и, полагаю, нашли орудие убийства.

– Это как медики скажут, товарищ лейтенант, – напомнил обстоятельный проводник, – надо узнать характер повреждений.

– Характер говорящий. И такие вещи просто так не попадаются.

Яковлев, чиркнув спичкой, разглядывал находку:

– Это что, проволока?

– Струна.

– Культурно.

Тот, что бегал с Кашиным, отдышался, привел себя в порядок и уже деловито констатировал:

– Отлично. Теперь дождемся описания характера повреждений, пальцы снимем с этих вот ручек – и готово дело, можно паковать.

Сергеевна с холодком поинтересовалась:

– Кого, позвольте узнать?

Тот смутился, но нашелся:

– А кто ж может с такими струнами работать? Наверное, из музыкальной школы, настройщик там.

– Старая учительница сольфеджио, – подсказала Введенская, – хищная старушенция-хормейстер. Не выносит фальши, аж звереет.

Подчиненный, подумав, спросил:

– Почему обязательно старушенция?

Катерина сухо указала:

– Потому что не надо делать выводы на ровном месте. Сами вы ничего не нашли, трупа в глаза не видели, а разводите дедукцию. По этой дорожке далеко уйти можно.

Кашин примирительно заметил:

– Давайте пока на Петровку. Вот автобус, возвращается.

Прыгал по аллее оперативный транспорт, отпущенный Симаком из морга. Двоих оставили до света охранять место преступления, прочие отправились восвояси.