Цитаты из книги «Двенадцать несогласных»

Восемнадцати лет от роду в родном городе Черкассы вступила в Коммунистическую партию Украины, отколовшуюся от Коммунистической партии распавшегося Советского Союза. Вступила, кажется, не потому, что ни у нее, ни у ее родителей не было денег на красивые платья, столь существенные для восемнадцатилетней девушки. Денег на платья действительно не было, но Настя вступила в компартию не из-за них, а из-за того мальчика в школе. Она училась в школе имени Ленина, и на первом этаже там стоял бюст Ленина из гипса. И вот в конце восьмидесятых годов, когда на украинских кухнях принято было говорить о независимости, один мальчик, вдохновленный взрослыми разговорами на кухне, пришел в школу и бросил в бюст Ленина банку краски. Этот мальчик знал, что делал, но не знал, что будет. Эта краска растеклась по лысине гипсового вождя, как кровь. А директор школы кричала, что украинский национализм недопустим в братской семье советских народов. И еще она кричала, что коммунизм – светлое будущее всего человечества. И еще директор вызывала этого мальчика к себе в кабинет, где под портретом Ленина висел лозунг «Марксистская теория всесильна, потому что она верна». И отчитывала мальчика под этим лозунгом. И еще она вызывала в школу родителей этого мальчика и угрожала сообщить отцу его на работу, что отец, дескать, научил сына антисоветчине и украинскому национализму. И еще она созывала общие школьные собрания в актовом зале и отчитывала мальчика при всех однокашниках и заставляла детей говорить про товарища, что тот предатель. И еще таскала мальчика в горком комсомола, где его тоже отчитывали и требовали назвать сообщников. И еще – в городское КГБ. И после одного из таких собраний этот мальчик сел в машину отца, разогнался как следует и врезался на полной скорости в бензовоз. Бензовоз загорелся, огонь перекинулся на кучу металлолома, оставшуюся от врезавшейся в него легковушки, а внутри легковушки то, что осталось от мальчика, сгорело почти дотла. Это было за несколько месяцев до начала перестройки, за пару лет до того, как Микола Вересень сбросил в Киеве с Дома Правительства советский флаг и водрузил украинский жовто-блакитный. За двадцать месяцев до того, как директор школы имени Ленина города Черкассы сдала партийный билет и вышла из коммунистической партии, проклиная коммунизм, лишивший Украину независимости. И тогда Настя решила, что если эта сука выходит из партии, то, значит, надо в партию вступать. Ее принимали в партию друзья ее деда, которого выгнали из партии, когда Настя была еще совсем младенцем и который тем не менее всю жизнь считал себя верным коммунистом. Они были милейшие старики, эти друзья деда. Они полагали, что теперь, когда партия потеряла власть, надо оставаться в ней и надо продолжать верить в «коммунизм – светлое будущее всего человечества».

С музыкантом Летовым она познакомилась буквально через пару дней на пресс-конференции после очередного его полуподпольного концерта. Он сидел в рваных джинсах и растянутом свитере, он говорил, что носит те же самые кеды, которые носил студентом, он говорил, что надо быть вне системы, ибо любая система – это рабство. А когда Настя попросила его приехать с концертом на Украину, он отказался. Настя предложила Летову, что она и ее друзья оплатят ему железнодорожный билет, что будут кормить все то время, пока он будет на Украине, но Летов попросил еще тысячу долларов – сумму, которой Настины друзья не то что не имели, а даже и плохо представляли себе, как она выглядит. – Понятно, – хмыкнула Настя. – Шоу-бизнес. – Мне детей надо кормить, – парировал Летов. – У тебя нету детей. – У меня кошка есть. Мне ее надо кормить. – На тысячу долларов?

– Потому что федералы сами пришли к моему отцу и предложили братьев выкупить. – Как выкупить? – За пять тысяч долларов. Я слышала, – женщина продолжала кормить ребенка клецками. – Они предлагали сегодня выкупить их за пять тысяч долларов живыми или завтра за тысячу долларов мертвыми. – И что? – Послушай, мы хотим мира. Если Кадыров или Путин наведут в Чечне мир, я буду говорить за них слава Аллаху. – А с братьями что случилось? – У отца не было пять тысяч долларов. Он выкупил их мертвыми. – Как? – Выкупил и похоронил, – рассказывала женщина, как рассказывают грустную, но старинную легенду.

Под свитером на Илье была майка с портретом команданте Че Гевары. Он вообще любил всякую революционную символику. Выделенную молодежи комнату в московском штабе партии «Яблоко» разукрасил лозунгами и афишами. Заседания своей молодежной организации проводил в подвальном, неподалеку от штаба расположенном ресторанчике «Апшу», где кормили невкусно, зато вместо клубной карты выдавали ключ от двери, где висел под сводчатым потолком дым коромыслом и где вся атмосфера неуловимо напоминала Илье про Сорбонну 1968 года. Он расправил майку с Че Геварой. Женщина напротив, кормившая ребенка клецками, забыла про клецки и всплеснула руками: – Вай! Хаттаб! Хаттабом звали известного террориста, и женщина произнесла его имя со страхом, но и с почтением. – Какой Хаттаб! – улыбнулся Илья. – Это Че Гевара.

Происшествие с автобусом и ночь, проведенная в деревне Княжья Байгора, вовсе не отвратили молодого человека от идеи путешествовать по Родине и узнавать ее. Между провинциальными городами Илья ездил на электричках, холодных и шумных, равно от моторных вагонов и от бесконечных торговцев, ходивших по вагонам и предлагавших все на свете – карандаши, рабочие рукавицы, газеты, не пишущие правды, мороженое посреди зимы. Там, где не было электричек, Илья путешествовал автостопом, беседуя по дороге с водителями. Никто из водителей толком про парламентские выборы не знал, как не знал, впрочем, и сколько ехать до ближайшего города. – За сколько мы до Липецка доедем? – спрашивал Илья. – Не ссы, доедем, – отвечал водитель, и точнее мало кто умел в тех краях определять время.

– Ну и какие есть партии? – подхватил тем временем старик. – Разные, – отвечал Илья. – Коммунистическая, «Единая Россия», «Яблоко»… Старик покачал головой, поцокал языком, как бы на вкус пытаясь распробовать партию с названием фрукта, и, помолчав немного, заключил: – Не знаю. – Как не знаете? – удивился Илья. – Ни одной партии не знаете? – Ты ешь-то, не болтай, – улыбнулся старик, взял из миски блин, положил Илье на тарелку, плюхнул посеред блина гречневой каши, положил сверху масла и кусочек сала, завернул и повторил: – Кушай, не болтай. Илья откусил блина. Эта простая пища показалась ему невероятно вкусной. Но еще невероятней казалось то, что старики, у которых в доме стоит телевизор, не знают ни одной политической партии. – А кого ж вы знаете? – продолжал Илья с набитым ртом. – Президента знаете? – Кажется, Путин? – неуверенно сказал старик. – Ельцин-то уже прошел? Илью поразило, что про президента старик говорил как про стихийное явление: так, как будто президент, подобно дождю или снегопаду, был, да прошел. – И какой президент вам больше нравится? – Илья освоился, сам положил себе блин, сам завернул в него каши. – Ельцин или Путин? – Да чтоб они сгорели! – повысил вдруг голос старик.

– Вы ходили на выборы? – попытался Илья поддержать разговор. – И-и, милый, – голос у впервые заговорившей старухи оказался нежный и тонкий. – Нам, чтобы на выборы, надо семьдесят километров ехать. Да мы и не знаем, за кого голосовать. – Есть же разные партии. – Илья оживился, когда удалось повернуть разговор на близкую ему тему. – У них идет реклама по телевизору. Вы же смотрите телевизор. – Смотрим, но партий не знаем. Там все больше про убийства показывают, а не про партии.

Поставила вместо конфорки чугунную сковороду и принялась быстро-быстро выпекать один за другим прозрачные, как зимнее солнце, блины.

– Ну, – сказал старик, выпивая и закусывая грибом. – Откуда ты? – Из Москвы. – Из самой Москвы? – переспросил старик, как всегда переспрашивают в глубинке, неизвестно что имея в виду. – Как Москва? – Да как? – Илья имел уже опыт общения с избирателями, но сейчас поддерживать разговор ему было трудно. – Вот выборы прошли. – Какие выборы? – В Государственную думу. – На хрена?

Он вернулся домой, метался по комнате, а потом собрал рюкзак и уехал на электричках, на поездах, на попутных машинах путешествовать по России и пытаться понять, что это за страна такая, где не нашлось даже и пяти процентов человек, которые проголосовали бы за партию, предлагавшую мир, свободу, демократию, человеческое достоинство и честность. Он ехал на электричках. Он смотрел в окошко на занесенные снегом равнины, на заброшенные деревни, полуразрушенные или сгоревшие дома. Добрался до города Липецка, оттуда до города Грязи, оттуда сел на автобус ехать в Княжью Байгору, где, если верить Интернету, сохранилась старинная церковь. А на полдороге водитель автобуса просто высадил его посреди поля, и не было возможности добраться ни до какого жилья, и опускалась ночь, и предстояло умереть от холода. Сгустились сумерки. Илья оглянулся. По дороге издали к Илье медленно приближалась лодка. У нее на форштевне вырезана была лошадиная голова. Широкие борта рассекали снег, и снег разлетался по сторонам. В лодке стоял человек, или не человек, а какое-то чудовище то ли в рогатом шлеме, то ли в короне. Илья не разобрал, потому что в сумерках и лодка, и форштевень, и человек были только тенями. Еще через минуту, когда лодка приблизилась настолько, чтобы можно было ее рассмотреть, Илья сообразил наконец, что никакая это не лодка, а запряженная лошадью телега, и в телеге, погоняя лошадь, сидит старик в огромном тулупе и в огромной треухой шапке, которая в полутьме казалась Илье короною. Поравнявшись с Ильей, старик придержал лошадь и спросил, оглядывая молодого человека с ног до головы: – Хули на хуй ёптыть? Надо было отвечать. Илья сказал: – Здравствуйте, я отстал от автобуса. Мне нужно в Княжью Байгору. Не подвезете ли? – Залезай! – проговорил старик, как бы не отвечая, а продолжая свою предыдущую мысль. – Кутайся в тулуп. Замерзнешь.