Цитаты из книг автора «Валерий Панюшкин»

– Вы члены НБП? – При чем тут НБП? – говорила Маша, довольно отрицательно относившаяся к Национал-большевистской партии Эдуарда Лимонова. – У вас акция в стиле НБП, – настаивал спецслужбист. – Ничего подобного, – возражала Маша, – ничего не захватываем, ничего не ломаем. Типичная акция в стиле Гринпис. – Но у НБП бывает… – гнул свою линию дознаватель. – Послушайте! – вмешивался Яшин. – Гайдар ее фамилия. Гайдар. Какая, к чертовой матери, может быть НБП, если у девушки фамилия Гайдар?

Через полчаса их обоих привезли в отделение милиции. Следом ехал Машин брат Петр. Его милиционеры не прогнали с моста и не задержали. Сам Петр объяснял это тем, что на нем был костюм и галстук. Когда Машу подняли и посадили в автобус, Петр позвонил маме и сказал, что с Машей все в порядке. Мама потом рассказывала, что, узнав о случившемся, коллеги принялись сочувствовать ей, что у нее такая непутевая дочь. И Маша не переспрашивала, что отвечала мама коллегам. Ей бы хотелось, чтобы мама возражала, чтобы говорила, как гордится дочерью. Но Маша боялась спросить.

Минут двадцать Маша сидела в милицейском автобусе. Командовавший операцией человек в штатском, в котором Маша по неуловимым, но безусловно известным всякому россиянину признакам распознала офицера спецслужб, кажется, нарочно не позволял спасателям поднять Илью быстро, чтобы протестант повисел подольше и как следует замерз.

– Машка! – Илья кричал со своей веревки. – Машка, куда плыть-то? – Чего? – не поняла Маша. – К какому берегу плыть? Они сейчас, кажется, отрежут веревку. Маша посмотрела наверх. Через перила моста перегибались уже несколько омоновцев в черных круглых шлемах и суетились с какими-то инструментами два спасателя из Министерства по чрезвычайным ситуациям в этой их сине-оранжевой форме. И еще женщина. Женщина-милиционер кричала им вниз: – Вы плавать умеете, молодые люди? – Я не знаю, – сказала Маша, – к какому берегу плыть. Тот, – она показала на берег, противоположный от Кремля, – вроде ближе. – По-моему тоже ближе, – согласился Илья, – но, кажется, течение выносит всякий мусор к другому берегу. Может, лучше плыть по течению? Там, наверху у парапета, спасатели МЧС наложили на Машину веревку зажимы здоровенного металлического резака, и тот спасатель, что помоложе, навалился на рычаг. – Машка, обувь сними в воде сразу! – крикнул Илья. Маша зажмурилась. Она ждала падения. Она вспомнила, что нужно держать руки по швам и смотреть прямо, чтобы войти в воду солдатиком, а не упасть плашмя. Но веревка, вместо того чтобы лопнуть, поползла вверх. Эта железная штуковина у спасателей была вовсе не резаком, а лебедкой. И Машу никто не собирался сбросить вниз в воду. Ее поднимали. Первым делом, как только Маша поравнялась с парапетом, один из милиционеров перегнулся через парапет, сорвал и скомкал плакат. Эмчеэсовский спасатель обнял Машу, помог ей перелезть через перила и, пока помогал, прошептал на ухо: – Что у вас там на плакате-то было написано? – Верните народу выборы, гады. – Маша дрожала от холода. – Правильно, – спасатель улыбнулся. – В следующий раз зовите нас, когда будете зависать на каком-нибудь мосту. – Угу, – кивнула Маша, все еще дрожа от холода, хотя спасатель и укутал ее в одеяло. – Боишься, заложим? – улыбнулся спасатель. – Не бойся, не заложим. Мы не стукачи, мы спасатели. Просто вытащим побыстрее, чтобы вы не мерзли.

А потом был суд над Ходорковским. И еще теракты: «Норд-Ост», Беслан. И еще отмена губернаторских выборов. И превращение парламентских выборов в черт знает что. Маша все больше понимала, что «позитивными» ее акциями если и можно исправить страну, то за две тысячи лет, тогда как каждым своим указом президент в одночасье делает Россию все несвободнее и все жесточе. Она не помнит, когда именно ей расхотелось уже говорить «Да». Захотелось спрыгнуть с моста, зависнуть на веревке, растянуть плакат «Верните народу выборы, гады!» и закричать «Нет!» И хорошо, что Илья это придумал.

В тот же день к вечеру Маша написала с друзьями плакат «Свободу Ходорковскому» и пришла к зданию суда, который выбирал миллиардеру меру пресечения и выбрал содержание под стражей. Молодые люди развернули плакат. Плакат был длинный. Склеенный из нескольких кусков и укрепленный на четырех древках, так что растягивать его и держать надо было вчетвером. Пикетчики (кроме Машиных друзей там было еще человек двести) и прохожие сразу же почти стали подходить к Маше и спрашивать, что у нее написано на плакате. Когда подошел пятый по счету человек, Маша, передав древко кому-то из товарищей, вышла сама посмотреть, что с плакатом не так и почему все на свете спрашивают о смысле простейшего лозунга. Оказалось, что слоги на плакате перепутаны: «хо… сво… ду… дор… кому… бо…» И Маша чуть не расплакалась. Ей вдруг представилось, что борьба за защиту ПТУ, молодежные митинги «Я думаю», борьба с коррупцией в вузах и общественный контроль за милицией на вокзалах в сущности были такой же бессмысленной прекраснодушной ерундой, как этот их плакат.

Еще Машины друзья собирали журналистов и, договорившись с Министерством внутренних дел, устраивали общественный контроль работы милиции на вокзалах. Дело в том, что на вокзалах милиционеры, завидев в толпе спешившего на поезд человека, норовили остановить его для проверки документов. И проверяли документы так медленно, что человек предпочитал дать милиционеру взятку, лишь бы не опоздать на поезд. Маша с друзьями следила за вокзальными милиционерами, но люди, которых те останавливали, предпочитали от помощи общественных контролеров отказываться, отходили с милиционерами в сторонку, давали милиционерам денег и спешили дальше по своим делам.

Например, они защищали ПТУ, которые правительство Москвы закрывало в центре города и переводило в Южное Бутово. Они не без основания полагали, что учащиеся ПТУ, балбесы, даже в центре города посещающие занятия неохотно, на окраину не будут ездить вовсе, ничему не выучатся, не найдут работы, станут бедствовать или уйдут в бандиты. Учащимся было все равно. Молодые люди с высшим образованием, студенты престижных вузов приходили к ПТУ митинговать, чтобы ПТУ не переводили в тмутаракань, а самим пэтэушникам было все равно, и они не принимали участия в митингах.

Страх ведь бывает двух видов. Можно бояться высоты или скорости. Можно бояться, что самолет упадет с неба. Что поезд сойдет с рельс. Что мост под тобой рухнет. Что земля разверзнется. Можно бояться пожаров, наводнений, землетрясений, чумы, одиночества, старости, смерти. Но еще можно бояться людей, и это по-другому. Страх, внушенный людьми, похож на симптом какой-то постыдной болезни. От него вдоль позвоночника – как будто наклеили холодный пластырь. Боишься даже не боли и не смерти, а того, как боль и смерть будут причинены.

И до отца Ильи Яшина тоже дошло, что сын его висит под мостом. Он перезвонил и закричал в трубку: – Ты что там? Под мостом висишь? А брат Маши Петр, стоя на мосту, кричал: – Нет! Не надо резать эту веревку! Нет! Они упадут и разобьются! Маша посмотрела наверх. Над перилами моста склонялся милиционер. Кажется, он был пьяный. Он теребил альпинистский узел и кричал: – Какие акции протеста! Никаких акций протеста в мое дежурство! А брат Маши Петр хватал этого милиционера за руки, чтобы тот не развязал узла.