«Ты сгораешь сердечком, свеча…»

 
Ты сгораешь сердечком, свеча,
Словно сердце любви горяча.
А в любви есть ли место расчётам?
Догоришь и не спросишь: а что там?
Лишь бы пламя, – а это не шалость! —
Дольше жизни твоей не кончалось.
 

2004

«До винограда дотянусь…»

 
До винограда дотянусь
До льдинок на ветру.
На горном воздухе проснусь,
А может быть, умру.
 
 
Как будто просветлевший взгляд
От набежавших слёз,
Мгновенно брызнет виноград
Избытком солнц и гроз.
 
 
На синем разветвленьи жил
Порвётся гроздьев нить.
Омоется грозою – жил.
Нальётся солнцем – жить.
 

1991

Обращённая юность

«Обращающийся, как пламя…»

 
Обращающийся, как пламя,
Словно маковые лепестки,
Этот меч стоит между нами,
Между двух берегов реки.
 
 
На моём берегу пустыня.
А на том, на твоём берегу,
Ты гуляешь ногами босыми
На цветущем весеннем лугу.
 
 
И как будто там те же сирени,
Те же птичьи звучат голоса.
И хоть я не люблю повторений,
Я готов повториться и сам.
 
 
Это вовсе не значит: присниться.
Просто нужно, пока я живу,
На зеркальной воде отразиться
И обнять тебя там наяву.
 
 
И опять запоёт многоструйность
Не исчезнувшей нашей любви.
И как меч, обращённая юность,
Нас оденет в соцветья свои.
 

2017

После солнца

 
Мне говорят: Валерий, успокойся!
Мне говорят, что смерть побеждена.
А я стою здесь, горше, чем пропойца,
Поскольку смерть пьяна и без вина.
 
 
Я свеч люблю церковных отраженье
И за молитвой множество людей.
Но смерть царит в моём воображенье
Над самой лучшей из людских идей.
 
 
Смерть победить! – Что может быть желанней?
Сердца утешить, слёзы отереть.
Нечеловеческое это упованье
Даёт надежду нам не умереть.
 
 
Но как же? Где же? – Я блуждаю взглядом.
Свеча ещё горит, но мне темно.
Своей подруги я не вижу рядом.
И ночь со мною плачет заодно.
 
 
Мне кажется, я сам себе приснился.
Тем лучше для меня: иду вперёд.
И вдруг я слышу: Что ж ты усомнился?
И я тону в пучине грозных вод.
 
 
А может быть, за этой зыбкой гранью
И открывается всё то, что взаперти,
Где места нет земному воздыханью,
Но лишь любовь и истина пути?
Но как же быть тому, кто не смирится?
Над пеплом выть и щепки собирать,
Чтоб с тем, кого любил, соединиться?
Сгореть? Или остаться и роптать?
 
 
Роптать на то, что всё вокруг ничтожно.
И на Того, кто дал ей всё стерпеть.
Но отчего же всё так непреложно
Вновь возрождается, чтоб снова умереть?
 

2017

«Над совсем баснословной деревней…»

 
Над совсем баснословной деревней,
Над чертой городского огня,
Словно ужас великий и древний,
Этот звук поражает меня.
 
 
Чем морознее ночь, – тем слышнее
Колоколится он в небесах.
И чем ярче луна, – тем страшнее
Отзовётся он в чёрных лесах.
 
 
Оботрёт кто-то слюни ладонью,
Свои мысли с трудом шевеля,
И невнятно бормочет спросонья:
Это стонет старушка-земля!
 
 
Кто-то вспомнит нечистого духа,
Неприкаянных душ хоровод.
Ну, а тот, кто услышит вполуха,
Дополнительно ключ повернёт.
 
 
То он мается там, по просёлкам,
То ворвётся в иные края.
Это мечется войлоком, волком
Неизбывная горесть моя.
Не хотел говорить, но не скрою.
Пишем снегом, латаем золой:
Многоликое горе людское
Поднимает свой крик над землёй.
 
 
Но своё безразличье удвоив,
Чтобы страх хоть немного унять,
Этот крик, что становится воем,
Мы стараемся просто проспать.
 

2017

«Сравню тебя с вишнёвым деревом…»

 
Сравню тебя с вишнёвым деревом,
Когда оно во всём цвету
Плывёт со стороны подветренной
В синеющую высоту.
 
 
Могу ли видеть без волнения
И узнавать тебя в дали,
Что ты, вся как в снегу овеяна,
Но не уходишь от земли!
 
 
Ты, как глоток морского выдоха
На вдохе и подъёме ввысь.
Из смерти нет иного выхода,
Но лишь опять вдохнувши жизнь.
 
 
Живи, шуми блаженным облаком!
И ягоды в конце пути
Пусть вспыхнут перед смертным мороком,
Чтобы прозреть и перейти —
 
 
По тем мосткам, что переброшены
Над речкой, где купален ряд.
И словно светом прополощенный,
Вновь забелеет твой наряд.
 

2017

«Руки в закате совсем багровы…»

 
Руки в закате совсем багровы.
В разорванном небе златые покровы.
 
 
Укрой меня, Матерь, сокрой меня, Отче.
В старческом золоте вены и прочее.
 
 
Кровь моя в золоте, в кисти фламандца.
Ночь не страшит наведением глянца:
 
 
Вечно шершавы руки в закате,
В рытвинах неба, в облачном злате.
 
 
Я вас люблю, о закатные руки.
За отблеском моря – запястий излуки.
 
 
Ничем не владели, сияли в Фаворе.
За отблеском неба – раскатное море.
 
 
В зареве крови – искры покоя.
Море, как небо – лишь чувство такое.
 

1990

Серёжка

 
В эту весну превзошёл самого себя
Юный настройщик
Лесных ручьёв!
 

1980

Портреты с выставки
литературно-критические статьи

Доброе напутствие

По дороге, вымощенной жёлтым кирпичом, идёт примечательная компания.

Это – девочка Элли, Страшила, Железный Дровосек и Трусливый Лев, совсем недавно удостоившийся носить титул Храброго и Отважного.

А ещё – Тотошка, забавная и весёлая собачка.

Они идут и о чём-то разговаривают. Да-да, и Тотошка тоже! На Жёлтой Кирпичной Дороге так хорошо разговаривается!

Давайте же незаметно присоединимся к ним и послушаем, о чём у них разговор.

– Так ты говоришь, Страшила, что теперь, когда Волшебник Изумрудного Города вставил тебе мозги, ты знаешь всё?

– Нет, всего ещё не знаю. Пока нет привычки знать всё. А про что ты хотел спросить?

– Да я вот всё думаю, кто тот человек, который рассказал про нас так увлекательно. Наверное, он невероятно храбрый и отважный, почти такой, как я.

– Насколько я знаю, он невероятно умён, как я.

Элли дёрнула Страшилу за соломенную руку, а Льву покивала пальчиком:

– Как не стыдно! Не успели отойти от Изумрудного Города, как вы уже хвастаетесь.

Лев приложил лапу к сердцу, Страшила ещё больше вытаращил глаза, – так он хотел показать Элли, что виноват и раскаивается.

Железный Дровосек, который до этого молчал, вдруг словно очнулся и заявил громогласно:

– Друзья мои, я больше могу сказать об этом человеке. У него очень доброе сердце.

– Как у тебя? – спросила Элли.

– Да, как у меня, – отвечал Железный Дровосек и тут же спохватился.

– Ой, кажется, я хвастаюсь!

Все засмеялись, уж очень потешно получилось у него это восклицание.

Путники развеселились и Жёлтая Кирпичная Дорога показалась им ещё приятней. Тем более, что шли они навстречу встающему солнцу.

– Элли – храбрее всех! – провозгласил Лев.

– И умнее! – прошуршал соломенной головой Страшила.

– И добрее! – простучал железом лица Дровосек.

Элли махала руками, протестовала, но всё было бесполезно.

Тогда она сделала вот что. Она поблагодарила своих друзей за такое к ней отношение, но при этом сказала:

– А вот мы сейчас узнаем, о ком вы говорите! Судите сами, кто добр, храбр и умён.

Ты, Страшила, теперь уже знаешь, что такое география.

– Ге-о-гра-фи-я! – с удовольствием повторил Страшила.

– Так вот, на географической карте России ты легко можешь найти предгорья Южного Алтая. Там, на берегу быстрого Иртыша стоит город Усть-Каменогорск.

– Как ты интересно рассказываешь! – восхитился Мудрый Страшила. – Сразу видно, все уроки назубок выучила.

– Страшила, если ты хочешь быть по-настоящему умным, никогда не перебивай без причины говорящего. Но слушайте дальше. Вот в этом городе, в солдатской семье родился в 1891 году мальчик, которого тогда звали просто Саша. Он очень рано научился читать и на всю жизнь полюбил книги.

– Прямо как ты! – опять не удержался Страшила.

Тотошка запрыгал вокруг него, Железный Дровосек недовольно заскрипел, Лев довольно внушительно прорычал. Честно говоря, ему было приятно при любом удобном случае порычать немного, – слишком уж долго он умел только мяукать.

Элли успокоила всех и продолжала:

– Сыну солдата, вчерашнего крестьянина, трудно было учиться на гроши. Однако он преодолел всё. В конце концов он сам стал учителем, и тогда его уже называли полным именем: Александр Мелентьевич Волков. Много лет он учил детей, а потом и студентов математике. Математику он любил больше всего на свете, ну, кроме книг, разумеется. В детстве мама рассказывала ему много сказок. Постепенно ему и самому захотелось научиться так же складно рассказывать что-нибудь интересное. Как сам он любил потом повторять, – «Счастье мне помогло, конечно, но ведь ещё Суворов говорил: «Помилуй Бог, всё счастье да счастье, а где же уменье?» Вот он и стал бороться за это своё «уменье» и, как видите, добился успеха. Он стал уважаемым писателем, оставаясь при этом замечательным педагогом.

Однажды ему случайно попалась книжка на английском языке «Мудрец Изумрудного Города». Вы, конечно, все её хорошо знаете. Её написал американский писатель Фрэнк Баум. Книжка так понравилась Александру Мелентьевичу, что он стал перессказывать её своим детям. Ведь это была сказка. Но сказку не перескажешь дважды на один лад, обязательно получится что-то новое.

Но понемногу это новое стало таким значительным, что рассказчик решил поделиться всем этим богатством не только со своими детьми, но и со всеми, кто захочет узнать о приключениях на Жёлтой Кирпичной Дороге. Потом, когда он познакомился с художником Леонидом Владимирским, появились и мы в том виде, в каком теперь нас знают и любят читатели.

– Я получился у художника самым симпатичным! – не без торжества похлопал себя по соломенным щекам Страшила, поводя не без лукавства кругами своих глаз.

– Зато я – самым надёжным! – подхватил Железный Дровосек.

– А по мне, так храбрость лучше всего для льва, – прорычал Трусливый Лев.

– Но уж мне-то повезло больше всех! – сказал Тотошка. – Ведь именно этот сказочник научил меня говорить. Тяф-тяф!

– Да разве только в этом отличие? – воскликнула Элли. – В той, американской сказке, и девочку зовут по-другому. Но самое главное, что в Изумрудном Городе мы познакомились не с мудрецом, который к тому же и мудрецом-то не был, а с настоящим волшебником. С настоящим волшебством никакая мудрость не сравнится.

– Да, это верно, – задумчиво проговорил Страшила, пошевелив иголками своей мозговитой головы. – Мудрец, может быть, всё математически точно бы рассчитал, а мозгов бы таких мне не придумал. А то и того хуже, может, со всей-то своей мудростью он бы не счёл меня достойным такого подарка. Я же никогда ничему не учился.

– Боже мой! – скрипнул всеми суставами Железный Дровосек. – Страшно подумать, если б Изумрудным Городом правил Мудрец, а не Волшебник. Мудрость, скорее всего, привела бы его к умозаключению, что мне полагается только железное сердце, и никакое другое! Как я счастлив теперь своим мягким сердцем. Про меня даже можно сказать, что я мягкосердечный! И я могу чувствовать и любить. А железное сердце только бы ожесточило меня и больше ничего. Слишком много железа!

Лев вспомнил, как он боялся даже своей тени и с ещё более глубокой благодарностью прорычал славу тому, кто так хорошо пересказал сказку знаменитого Фрэнка Баума, которая, впрочем, хороша на свой лад. Собственно говоря, всё это в традициях сказки: так со сказками поступали целые народы, пересказывая и приспособляя их для себя.

– Но постой, Элли, – призадумался Страшила, – это что же получается, сказка-то всё равно иностранная. Даже для меня, а не только для Льва и Железного Дровосека. Где, ты говоришь, находится твой Канзас? И что это значит: Канзас? Что об этом говорит география?

– Вот-вот, такие разговоры и мне частенько приходится слышать. А сказка эта наша, надо лишь так думать нам всем вместе, и всё будет так, как мы захотим. А Канзас, это значит, где-то там, на западе. То есть далеко отсюда.

Неожиданно на повороте Жёлтой Кирпичной Дороги они увидели дядю Чарли Блека, сидящего на круглом камне. Давняя его привычка, – как, бывало, сойдёт на берег, любил он присесть на камень, чтобы отдохнуть от морской качки. Дядя Чарли курил свою замечательную трубку, старый морской волк!

– О чём разговор? – сразу вмешался он. – Слышно вас аж издалека, так горячо вы разговорились.

– Да вот мы тут заспорили, – отвечала Элли, – история, которую про нас рассказал Александр Мелентьевич Волков, наша или иностранная?

Дядя Чарли Блек внушительно пыхнул трубкой и потёр здоровое колено.

– Какая ещё иностранная? – топнул он своей деревяшкой. – Вы на каком языке говорите, на нашем? Значит, и сказка наша. Это так же верно, как то, что моя левая нога никогда не промокает!

И старый плут расхохотался.

– А про этого Александра Мелентьевича я знаю не меньше тебя, Элли, и это несмотря на все твои учёные книжки. Я моряк, как ты знаешь, на печи не сидел, реки-океаны, все, какие возможно прошёл. Повидал многие страны, знавал многих служивых людей. Довелось мне познакомиться и с отцом нашего правдивого рассказчика. Это когда я по Иртышу крейсеровал. Хороший был человек, честный солдат Мелентий Волков. Вон какого достойного сына вырастил и выучил, а ведь был далеко не богат, но и гроша не пустил по ветру. Самого Александра Мелентьевича я уж узнал позже, но не лично, конечно, а через родную литературу. Он написал несколько повестей, почерпнутых из истории российской. Нет спору, наша-то сказка главный его труд. Но другие его книжки я тоже прочёл с удовольствием. А что, между вахтами, так сказать, от одной склянки до другой хорошо читается. Даже если сильно устанешь, – было б только интересно. Вот у него есть повесть «Два брата». Она рассказывает ну просто с захватывающим интересом о талантливых людях, будь то солдат, купец или мастеровой, или даже сам царь, которые своими открытиями и беззаветным трудом совершали великие перемены в жизни обновляющейся России. Недаром же эту эпоху неизменно называют Великой, как и самого её творца, – Петра Первого.

Любопытна и повесть, которая называется «Зодчие». Она о тех, кто возводил на Руси великолепные соборы. Этими храмами невозможно не любоваться, но ещё более невозможно не гордиться людьми, что создали их. Эти-то люди и есть главные герои по мнению автора, о них он и рассказывает. Очень живая книжка и посвящена она далеко не простым событиям времён царствования Ивана Грозного.

Писались эти повести в трудные для нашей Родины годы и, понятное дело, несут отпечаток своего времени, как в хорошем смысле, так и в плохом. Хорошо, что рассказчик не скован в своих предпочтениях и с таким воодушевлением прославляет в человеке стремление к знаниям, неутолимую жажду мастерства.

Однако, храмы, например, воспеваются у него только лишь как архитектурные сооружения, духовное же их назначение как-то обходится стороной, поскольку было официально принято это замалчивать и отрицать. Спрашивается, зачем же тогда с такой душой строили их наши предки, зачем так старались? Не ради же одного внешнего украшательства?

Но как бы то ни было, интерес рассказа, говорю я, всё выдерживает.

А сколько старинных слов и выражений узнаёшь из этих книг! Некоторыми из них и сегодня бы не надо брезговать, – весьма украшают язык русский. И всё же одну поправку для тебя Элли и для тебя, Страшила, – ты ведь всё ещё хочешь учиться? – одну маленькую историческую поправку к повести «Зодчие» я должен сделать. Кто знает, что такое Москва? Элли, молчи!

Лев насторожил уши, но ничего не смог припомнить подходящего под такое название.

Железный Дровосек, медленно вздохнув, сказал неуверенно:

– Корабль, на котором ты ходил по морям и океанам.

– Мимо! – весело парировал Чарли Блек.

Голова Страшилы напряжённо шевелила мозговыми иголками и отрубями. Видно было его великое желание догадаться без подсказки. От перенапряжения он стал болтать про всё подряд, что приходило на ум. Но его невнятицу никто не мог разобрать. И вдруг он сказал:

– Город!

– Вот молодец! – похвалил старый моряк. – Как ты догадался, после расскажешь. А пока я скажу за тебя, что это не только город, но и столица нашей России. Может быть, вы ещё не знаете, но посередине нашей столицы находится большая площадь, которую за красоту ещё в древности прозвали Красной. Да, Красная Площадь, так называется это место. И вот аккурат на этом самом месте стоит прекраснейший в мире храм, собор Покрова Пресвятой Богородицы, а по-народному – Собор Василия Блаженного, называющийся так в честь одного местного юродивого и пророка. Юродивый – это такой особенный человек, который, к примеру, даже зимой ходит босиком.

Но вот к чему я веду.