Никаких крупных денежных сумм, как ожидалось, они не нашли. Но обнаружили целый архив компромата в отношении «отцов города». Причем не досужие рассуждения, а первичные документы и их копии, различного рода ведомости, акты и справки. А еще удостоверения инспектора комитета народного контроля и СЭС, чистые бланки, угловые штампы и печати различных городских учреждений. Но, самое главное, служебный «Маузер» и удостоверение личности бывшего прокурора города .

       Ничтоже сумятившись, все по умному запротоколировали и рванули на доклад к начальнику милиции полковнику Дьяченко.

       А от него, с обнаруженным оружием и удостоверением, ко мне, как к непосредственному куратору.    Я  тоже был ошарашен этими находками и, захватив их с собой, ушел на доклад к прокурору (тот был недавно к нам назначен).

       Затем, по его указанию, допросил задержанную оперативниками Юлию.

       Держалась та достойно – никаких слез и истерик, а в ответ избрала наступательную тактику: все обнаруженное в  квартире – милицейская провокация.

       В свое время, мол, отказалась помочь в получении жилья одному из ее начальников. Пистолет же и удостоверение у нее как-то забыл наезжавший в гости и находившийся «под шафе», бывший городской  прокурор. И ничего криминального тут нет.

       Тем не менее, после допроса, я Юлию арестовал  и ее поместили в камеру ИВС.

       Следствие по делу провели тщательно и всесторонне. Причем установили еще один немаловажный факт:   диплом об окончании юридического факультета Ростовского университета у обвиняемой оказался «липовый». Она была отчислена со второго курса ВУЗа за какую-то аферу.

       По совокупности совершенных преступлений – взяток, злоупотребления служебным положением и мошенничества, авантюристку осудили на пять лет лишения свободы. Материалы об обнаружении у нее «компромата», оружия и удостоверения, в деле, естественно, отсутствовали.

       Их вернули по ведомственной принадлежности.

       Причем в горисполкоме по этому поводу произошли некоторые кадровые изменения, а к нам в "контору" примчался гость из области. Тот самый бывший прокурор, чьи властные атрибуты нашли у мошенницы.

       Теперь он работал начальником областного управления юстиции, являлся депутатом областного Совета и, естественно, не желал огласки той старой истории.

       Удостоверение полковнику вернули, а «маузер» оставили для служебных нужд.

       Прошло несколько лет. Я продолжил службу прокурором в соседнем городе.

       И как-то на прием по хозяйственному уголовному делу, касающемуся филиала крупного предприятия Донецкой области (тот располагался в нашем городе) ко мне     записался маститый адвокат оттуда.

       А с ним была… Юлия. Еще более расцветшая и похорошевшая.

       Как оказалось, в «местах не столь отдаленных» она была недолго-половину срока. И трудилась не на производстве, а секретарем у начальника колонии.

       С его помощью восстановилась в университете, где получила диплом, теперь уже настоящий. И работала начальником юридического отдела в названном выше предприятии.

       Пообщались мы тогда плотно – дончане настаивали на прекращении дела, я возражал. Кстати, впоследствии эта пара, дойдя до прокуратуры Союза ССР, его успешно развалила, а автор этих строк едва не получил выговор.

       Самое же интересное то, что второе имя Юлии, а точнее псевдоним, было "Юдифь". И являлась она агентом органов госбезопасности.

На пленэре

       Окончив рабочий день, я с  кожаной папкой  в руке следую через парк домой,  с чувством выполненного долга. На дворе стоит июль, по дорожкам носится детвора, на скамейках, тут и там, отдыхают ветераны.

       Затем парк заканчивается, я миную  школу, и по тротуару, вдоль засаженной липами улицами, выхожу к своему дому.

       У подъезда, где моя квартира, стоит милицейский  «Уаз». Называемый у нас «канарейкой».

       Когда подхожу ближе, из него выходит  молодой  сержант.

– Так что в Нижнем, на Донце всплыл утопленник, – сообщает он.  Я за вами.

– Хорошо, –  вздыхаю я. – Щас едем.

       Эту неделю я дежурю по прокуратуре  и  выезжаю на все, с признаками криминала, трупы.

       Поднявшись в квартиру, сообщаю жене, что задержусь, та понимающе кивает.

       Сначала она ждала меня из автономок в Заполярье, теперь ждет со всякого рода происшествий. Что поделаешь.

       После этого я спускаюсь вниз, сажусь рядом с водителем  в  «канарейку», и мы следуем в горотдел милиции. Он ниже моего дома  по главной улице, в  типовой постройки кирпичном здании.

       Там состав пополняется начальником угро Толей Пролыгиным, опером Лешей Дюсовым и экспертом – криминалистом.

       Мы не здороваемся, поскольку сегодня уже встречались. Утром выезжали на висельника.

– Ну что, вперед и с песнями? – говорит Толя, захлопнув дверцу.

– Типа того, – отвечаю я, после чего сержант врубает передачу.

      «Уаз»   разворачивается на стоянке, мы катим по проспекту назад, а затем на перекрестке у автовокзала сворачиваем на трасу  Первомайск – Горское, в сторону Северского Донца.

– Так что там за утопленник? – оборачиваюсь я назад. И где – конкретно?

– Цуприк  сообщил, что мужик, –   говорит Толя. – Сразу за селом, на одном из диких пляжей.

       Старший лейтенант Цуприк    участковый инспектор, обслуживающий Нижнее  и примыкающий к нему поселок Светличное, в котором насосная станция, обслуживающая водой половину Донбасса.

       Село крупное, основано еще при Екатерине II  как форпост, первыми  его жителями были сербы.

       Город между тем остается позади, впереди черный гудрон трассы, окаймленной зелеными посадками. За которыми, до горизонта, поля цветущих подсолнухов и уже наливающейся колосом пшеницы.  Над ними,  в еще светлом   небе, парит   ястреб.

       Спустя полчаса мы подъезжаем к селу, виднеющемуся в долине. Оно утопает в садах, с высокими  осокорями на окраине.

       На взгорке нас встречает участковый, на служебном, с коляской «Ирбите».

– Здорово, Николай Иваныч. Рассказывай,– говорит  Пролыгин, первым выйдя из машины.

– Та шо расказувать? – пожимает нам руки старший лейтенант. – Тут гидрологи с Донецка промеряли на катере глубину и на него наткнулись. Сплывал  вниз по течению. Ну, я и  дал  команду причалить жмура к берегу.

– Ты их опросил? –  интересуюсь я.

– Ну да, – кивает  фуражкой  Цуприк.–  Объяснения  отут,– хлопает по  висящей на боку планшетке.

       Вслед за этим мы снова грузимся в  «Уаз», участковый заводит мотоцикл и сворачивает с асфальта на тянущуюся  вниз к Донцу, колдобистую грунтовую дорогу.

       Через пару километров она  выводит нас в  густой смешанный  лес, тянущийся вдоль реки. Мотоцикл останавливается  на поляне.

– Дальше  пешки, – говорит Цуприк, когда мы встаем рядом.

       Выгружаемся, идем за ним по  тропинке, меж папоротников, которая выводит  к наклонившимся к воде  плакучим  вербам на берегу, под которыми двое пожилых рыбаков удят рыбу.

– Добрый вечер, дядькИ, – приветствует их участковый.

– И вам тэж, – приподнимают те над головами  кепки.

       Еще через пять минут, ниже по течению, открывается небольшой дикий пляж со старым  кострищем посередине. Метрах в трех от уреза  воды, в илистом наносе,  белеет наполовину торчащее оттуда тело.

– Это гидрологи его отак воткнули, – разъясняет участковый. – Обвязали веревкой и на полном ходу у  бэрэг.

– А  веревка где? – интересуюсь я.

– Забрали.

– Так, Серега, – оборачивается Толя к  водителю – сержанту. Тащи из машины буксир. Будем вытаскивать. – А ты, Николай Иваныч,  – организуй понятых и какой-нибудь грузовик для доставки.

       Вскоре сержант возвращается  с капроновым буксиром в руке, а за ним двое  уже виденных нами рыбаков.

– Будете понятыми, – говорю я, вслед за чем разъясняю им  обязанности.

Оба дядька косятся на  тело и кивают.

       Далее я извлекаю из папки протокол, криминалист расчехляет фотоаппарат и делает обзорную съемку,  после чего Дюсов, раздевшись до трусов, чертыхаясь, лезет  с буксиром  в речной ил к  объекту.

– Еще чуть-чуть, давай, – поощряет его начальник, держа в руке  разматывающуюся бухту.

       Добравшись до тела и погрузившись    по колено, оперативник  захлестывает  его ноги петлей и, отмахиваясь от комаров, возвращается назад. – Тяните.

       Начальник с криминалистом  тянут,  –  раздается громкое «чмок»,  утопленник   оказывается  на пляже. Он довольно свежий (бывало похуже) и почти не пахнет.

       Видимых повреждений на теле нет,  а от чего наступила смерть, установят судмедэксперты.

       Спустя еще час, завершив осмотр и отпустив дядьков, мы перекуриваем в стороне, ожидая машину для доставки. Кругом уже вечерние сумерки, на небе фиолет, от воды тянет прохладой.

       Наконец  где-то вверху слышен гул мотора, потом хлопают дверцы,  и на пляже появляется  Цуприк, со свертком брезента подмышкой, в сопровождении  небритого мужика, в шоферском комбинезоне.

– Отловил токо этого, на «захаре», – кивает участковый на него. – Увэчэри с грузовиками у нас в селе напряженка.

– Так он же бухой! –  подойдя к небритому  вплотную,  восклицает криминалист.

– Ни в коим рази, – отрицательно вертит  головой шофер,  а потом  валится на песок и засыпает.

– Ну, и что прикажешь теперь делать? –  обращается к Цуприку  начальник

– Покы будэмо грузить, проспиться, – уверенно заявляет Николай. – А назавтра я з ным розбэруся.

– Ну-ну, – говорит Пролыгин. – Разбирайся.

       Вслед за этим  рядом с телом расстилается брезент, на него помещается усопший, и  опергруппа, кряхтя,  тащит его по тропинке к «ЗИСу».

       Далее открывается задний борт, груз помещается в кузов,  и пока мы восстанавливаем дыхание, Цуприк отправляется за  шофером.

       Отсутствует минут десять, возвращается один и сообщает – убиг гад! (немая сцена).

– Да, давно со мной такого не было, –  первым нарушает ее  Пролыгин. – Кто умеет водить грузовик?   (обводит всех взглядом).

– Я могу, – отвечает Дюсов. – Рулил на таком в армии. Правда, давно было.

– Значит тебе и карты в руки, – заводи.

       После этого Леша  лезет в кабину грузовика, запускает двигатель, а потом высовывается и кричит,– у него света нету!

       Следует вторая немая сцена, – прерываемая   непечатными  выражениями.

       На дворе уже стоит ночь, в небе  мигают звезды, грунтовка впереди едва просматривается.

       Решаем ехать цугом. Впереди  и сзади  наши  «Уаз» с мотоциклом (для   подсветки),  грузовик посередине.

       На трассу выбираемся почти час, переваливаясь на рытвинах с колдобинами. Останавливаемся на взгорке.

       Вдалеке мерцает огоньками хат село,  за  Донцом  цокает соловей, звонко и дробно.

       Здесь Цуприк передает мне объяснительные гидрологов из планшетки, а затем предлагает  «повэчэрять».

– А у тебя есть? – недоверчиво косится на него Пролыгин.

– Эгэ ж, – отвечает Николай.–  Узяв  вдома, когда  отлавливал грузовик.

– Хоть что-то хорошее, – довольно изрекает  Дюсов.

       Далее мы все подходим к «Ирбиту», из люльки которого участковый попеременно вынимает пластиковую канистру с водой и плетенную из лозы корзину, обвязанную  чистой холстиной.

       Пока все моют руки,  он  накрывает  «поляну».

       На расстеленном у мотоцикла  полотне, в свете фар, возникают   изрядный шмат сала,  крупные огурцы с помидорами, десяток яиц и кирпич хлеба. Последней извлекается   солдатская, в чехле фляга, а к ней  два граненых стакана.

       Когда мы завершаем омовение, все готово.

       Усаживаемся вокруг, Толя берет в руку флягу, отвинчивает колпачок, нюхает.

– Хлебная?

– Ага, житня, –  кивает Цуприк. – Чиста як слеза. Рекомендую.

       Пролыгин  набулькивает себе и мне по четверти стакана, молча выпиваем. Когда круг завершается, и все  утоляют первый голод,–  повторяем.

– Ну, прям, как на пленэре, –  высосав очередное яйцо, довольно щурится криминалист.

– А шо цэ таке? –  вскидывает брови Цуприк.

– Ну, типа, отдых на природе, –  разъясняет Дюсов.

       Прикончив все, что было на «столе», закуриваем и слушаем соловья. Тот теперь разливает трели.

– Гарно   спивае мужик, – говорит Цуприк.

– А почему мужик? – не понимаю я.

– Соловьихи, Николаич, не спивають, – поднимает он вверх палец. – Точно знаю.

       Затем  мы прощаемся с Николаем, его мотоцикл  стрекочет к селу, а опергруппа грузится в машины.

       Впереди «Уаз», за ним грузовик, катят по пустынной трассе.

Лопухнулись

       Было это в то время, когда  страна   жила за «железным занавесом» и не знала  европейских ценностей.

       Бизнес тогда назывался спекуляцией и карался лишением свободы, а за самогоноварение можно было получить три года.

       Одним таким днем,  мы с начальником   милиции  города, где я в то время служил прокурором, получили нагоняй на заседании бюро горкома.

       Там, помимо прочего, рассматривался вопрос о борьбе с названными антисоциальными  явлениями, и   работа правоохранителей  в данном направлении была признана неудовлетворительной.

       Особо возмутило Первого секретаря  поступившая на его имя коллективная жалоба граждан  в отношении ярой самогонщицы и спекулянтки по фамилии Бадер.

Жила она в добротном доме на окраине города близ Лугани, где   активно курила зелье, доставляла с Ростова  вяленых лещей, а с Астрахани  черную икру, и все сбывала на городском колхозном рынке, а также  среди знакомых.

       Муж ее  шабашил по колхозам, а сын, известный хулиган, отбывал очередной срок  в местах не столь отдаленных.

– До каких пор будет продолжаться это безобразие?! – грозно вопросил нас Первый, зачитав вслух письмо.  – В то время как  вся страна активно строит коммунизм, вы потворствуете антисоциальным элементам!

– М-м, – переглянулись мы с начальником милиции (спорить   было себе дороже) и заверили, что примем  в отношении  нарушительницы закона самые строгие меры.

– Вот-вот, примите,–   пробурчал партийный лидер. – И обязательно осветите это в городской печати. Дабы никому не было повадно.

       Потом заседание закончилось, мы покинули  горком и направились к своим машинам.

– Щас приеду, накручу своим хвост, –  сказал  на прощание  начальник милиции. – Чтобы служба раем не казалась.

– Ну-ну, накрути, – согласился я.  – Жду результатов.

       Результаты не заставили себя ждать.  Правоохранители плотно обложили нарушительницу и, спустя неделю,  накрыли  на горячем.

       Та поутру, в летней кухне, выгнала  три трехлитровых банки  самогона,  охлаждавшегося на  столе,    и  выводила из режима, стоявший на печке аппарат.

       Здесь же, на лавке у окна, сидел ее шестилетний внук, болтая ногами и наблюдая за процессом.

– А вот и мы, гражданка  Бадер, – нарисовался  в  дверном проеме начальник ОБХСС по фамилии Марченко, лично руководивший операцией.

       Вместе с участковым и еще одним оперативником, они пробрались  на усадьбу со стороны речки, через сад.

       Возникла немая сцена.

       Потом хозяйка вышла из ступора и  разразилась  площадной бранью, но ее быстро угомонили,  а заодно провели   беглый осмотр. Давший дополнительный результат.

       В картонном ящике,  на полу, золотились  вяленые донские лещи, явно приготовленные на продажу.

– Ну что, –  обернулся  Марченко  к участковому, – давай  Семеныч за понятыми, а мы пока обождем в доме. Очень уж тут жарко.

       После этого участковый, нюхнув одну из банок ушел, а остальные  направились через широкий двор к высокой,  увитой плющом веранде.

       В доме Бадерша, посадив на колени внука, уединилась в обставленном импортной мебелью, просторном зале, а начальник с опером (того звали Манжула)  расположились при входе в прихожей.

– Ба, а ба,– поглядывая на чужих дядей,  тихо спросил внук. – Чего теперь будет?

– Теперь, внучек,  они увезут меня в тюрьму, как твоего папу, –  погладила его по вихрастой голове старуха.

– А можно чтоб не увезли?

– Можно, – последовал ответ, и  она стало что-то нашептывать  ему на ушко.

       Мальчик понятливо кивал, а  затем спрыгнул на пол и просеменил  в прихожую.

– Дядя, можно я пойду на улицу погуляю? –  остановился рядом с Марченко.

– Погуляй, – согласился тот. И ребенок  тут же исчез за дверью.

       Время между тем шло, а участковый не появлялся.

– Его только за смертью посылать, – недовольно пробурчал   Манжула.

– М-да, что-то задерживается Семеныч, – взглянул на   часы начальник.

       Наконец на веранде хлопнула дверь, но вместо участкового появился мальчик.

– Уже нагулялся? – спросил  Манжула.

– Ага,– кивнул тот и прошмыгнул в зал к бабке.

       Спустя еще несколько минут, в дом вошел  потный участковый.

– Еле нашел  понятых,–  доложил начальнику. – Из соседей никто не согласился, опасаются. Пришлось сходить на  другую улицу.

– Так, гражданка Бадер, прошу на выход –  встал  тот со стула. – Сейчас оформим протокол  и поедете с нами.

– А этот как получится – отозвалась та. И взяла внучка за руку,– пойдем, Алеша.

       Во дворе уже ждали понятые,  (двое средних лет женщина и мужчина), а через забор заглядывали соседи.

– Значит так, уважаемые, – обратился к понятым Марченко.– Сейчас мы осмотрим летнюю кухню   гражданки  Бадер – указал на хозяйку, – а вы подпишите протокол. Ясно?

       Те молча кивнули.

       Каково же было удивление опергруппы, когда в летней кухне обнаружились только пустые банки из-под самогона и такой же ящик.

– Ну што? – уперла руки в бока Бадерша. – Давайте, составляйте свою бумагу!

       Делать было нечего,  пришлось оформлять протокол, только об обнаружении    и изъятии самогонного аппарата, за что  предусматривались исправительные работы или штраф.

       Как впоследствии выяснилось, Алеша, вылил  весь самогон в подпол, находившийся  под летней кухней, а лещей  сжег  в еще горевшей печке.

       Шустрый оказался мальчик. Под стать бабушке.

Мазурики

– Записал, – сказал  дежурный ГОВД майор Хорунжий. – Щас высылаю опергруппу.

       После чего положил  ручку на журнал,   прервал вызов и  набрал домашний номер телефона  дежурного следователя прокуратуры.

– Слушаю, – ответил  через серию длинных гудков, сонный голос.

– У нас труп, Евгений Александрович.

– Рад слышать,–  пробурчал  голос. – Высылайте машину.

       Далее майор вщелкнул трубку в пульт и нажал на нем  одну из кнопок.