Глава седьмая. Побег первой пятёрки

Прошла война, а с ней и молодость Мирона за колючей проволокой. Лишь однажды, в далёком теперь 37-ом году он оторвался в жизни по полной. Тогда за ним уже значилась очередная отсидка причитающегося по суду срока семь лет строгого. Выйдя на волю мало чего знал о ней зек-рецидивист. А творился в стране по его понятиям беспредел от властей. Так что своими наколками старался не светить, хотя по воровским понятиям они были правильные. Как по малолетке, так и по добавочной судимости и попытке к побегу. Не все наколки сделаны по воле Мирона. Случалось, что накалывали и в пресс-хате с ведома администрации. Это был своего рода карцер для «обламывания» зеков, ставших на «отрицалово» к администрации. Наколки облегчали опознание при допросах: какой «масти» и за что сидел преступник. Так что по мере увеличения сроков на теле зэка красовалась вся зоновская биография. К великому удивлению Щербатого стукачей на воле было безмерно много даже по блатным понятиям. Брали до удивления безвинных мужиков.

Так что Мирон вскорости получил срок, даже не по делу, а по доносу. Одно повезло: политику по 58-ой ему не шили. Но в итоге Мирон всё равно перекочевал на нары и вновь с кликухой Щербатый.

Для заключённых послевоенных лет 1947 года и поже наступили исключительно тяжкие времена: именуемые переменами и реконструкцией всего пенитенциарного уклада. Среди самих осуждённых образовалась вражда по понятиям. Вскоре отдельные стычки переросли в откровенную «войну воров и сук». В лесных северных лагерях заключённые выживали в среднем 11 месяцев, включая время на этапирование. А такая статистика объясняла всё: отношение администрации к арестантам, бесконечные кровавые внутренние разборки между самими зэками и таёжный северный климат вкупе с голодным пайком.

При таком раскладе государство опрометчиво и бездумно теряло дармовую рабсилу. А уж о перевоспитании «оступившегося» осужденного и речи не могло быть. Следовало срочно что-то менять во всей пенитенциарной системе. И начали «менять» лагерную организацию общности содержания осуждённых на колонии. В таковых предусматривался раздел преступников прежде всего по режимности содержания в зависимости от преступления.

И опять полилась кровь. На этот раз как преступников, так и администрации лагерей.

Осуждённых делили, тусовали, перераспределяли, по мастям, статьям, количеству судимостей и побегов. Зоновская тайга гудела от массовых бунтов недовольных заключённых. Едва в тайге потеплело, с первыми лучами мартовского солнца начались побеги. Они стали массовыми и дерзкими. Щербатый уверовал в свою звезду успеха: пришла его пора! Он стал жить надеждой на ПОСЛЕДНИЙ побег. Намечал даже примерный путь через горную тайгу.

Он ловил каждое слово от вольнонаёмных, дубаков, контролёров: что скажут о местности. За зиму прикинул, что до первой речки на юг будет до пятисот километров. Далее если не столько же, если не больше до Лены с Олёкмой. Всего до Могочи около полутора тысяч «столбиков» – километров по горной тайге-урману. Даже по двадцать в сутки – больше двух месяцев. Еда, одежда, обувь и… волки.

Припасал соль, сухари, проволоку для крючков и силка, нитки. Трудности были с противогазом: резина с его маски годилась на рогатку. Сбить из неё белку, а может какую птицу по тихому куда сподручней и безопасней для беглеца, чем из ствола. Всё это Щербатый надёжно прятал. И никому ни слова: настучат.

Ещё осенью перевели Мирона в карьер сеять песок. Здесь он был необыкновенно белый. И будто бы редкий какой-то. Но не песок давно интересовал блатного зэка. Здесь он прятал – курковал припасы. У него уже созрел план побега. Но чтобы успешно свалить и выжить, Щербатый подыскал и подбил двоих зэков-кентов в соучастники.

Вор-рецидивист Спартак и вольный фраер Мопс стали его напарниками в самом карьере. Для задуманного дела они подходили почти идеально. Работавших наверху карьера двух грузчиков-кентов, принимавшие песок из вагонетки, тоже решили прихватить. По замыслу блатных, кенты могут послужить «коровами». То бишь живыми консервами. Особенно до таяния снега и отрыва на приличное расстояние от неизбежной погони. Хотя бы на крайний случай голода, а он в зимней тайге неизбежен. Да и на зоне они ходили под Спартаком шестёрками. По предложенному Щербатым плану побег станет возможным при очередном приезде «кума» – опера из управления для показательной «перековки» зеков.

Скиповая вагонетка поднимала по направляющим просеянный песок наверх карьера. Это было около сотни метров по вертикали. Трое зэков и двое охранников находились в карьере внизу при погрузке. Двое заключённых принимали груз. У них часовой был один: это уже на территории лагеря.

«Кум» решил управиться в начале марта. И его «выезд» с начальником колонии послужит сигналом к побегу. Как только объявят о сборе и конвойный прикажет следовать в зону, то те должны столкнуть его вниз. Одновременно карьерщики глушат и валят своих конвоиров. Забирают оружие, одежду и связывают всех живых. Закапывают в песок, оставляя живыми: всё не по мокрому!

Лишь заревела сирена, отвлекшая на мгновение надзирателей, как заключённые на них напали. Управились одномоментно, даже никто не вскрикнул. Связанным охранникам заткнули рты и зарыли по уши: сами не вылезут. Один долго скулил и просил не убивать. Не знали они, что им просто повезло. Лишь беглецы управились и переоделись, как наверху послышались выстрелы. Вор Спартак заорал: «Босяки, мать вашу… рвём когти шустрее! Мопс, сыпь махру на след! Шнырь, прихвати фляжки у дубаков! Отваливаем, отваливаем!» С конвоиров сняли всё и сапоги в том числе. Забрали оружие, патроны. Выкопали припасы. Следы посыпали ядом для крыс и махрой. Уже убегая, зэки услышали новую канонаду выстрелов. Их это только приободрило: далеко.

Три автомата и ножи – этого достаточно для пятерых. Бежали на юг, не разбирая дороги: здесь не было даже звериной тропы. Хотя вскоре тропа появилась, но сзади них. Это шла стая приполярных волков, известных своей исключительной лютостью. Они не жаловали своих ослабших родственников и пришлых: все шли в пищу. Хищники могли за один приём съесть мяса более своего веса.

Глава восьмая. Индийский кровавый крант (Индийский крант – убийство бензопилой)

Не знали пока Щербатый и Спартак, что в этот день удался давно задуманный массовый побег. Его план хранили от стукачей паханы. Хотя немало заключённых было покалечено в пресс-хате: выбивали план побега. И никто из администрации не предполагал, что колонисты пойдут на явную смерть.

Из колонии бежало не менее половины зеков. Но даже по меркам того времени бунт был исключительно кровавый. Даже видавшие виды уголовники опешили от обилия крови. А произошло нечто страшное. Для проведения «профилактико-воспитательного» мероприятия колонну заключённых повели в тайгу на деляну. Предстояло действо, где центровой босяк, именитый вор Лоб будет катать баланы (валить лес) на лесоповале как рядовой мужик. Колонны шли молча, в рваную обувь набивался мартовский снег. Рядом шли конвойные, десятники. Опер и «хозяин» ехали верхом. Рядом с лошадью «кума» шёл блатной зэк для «перековки», Между ними шла как бы непринуждённая беседа.

Как и раньше, в ходе таких визитов «перековывали» воров в мужиков. Эти мероприятия не вызывали хороших эмоций как у осуждённых, так и у администрации. Не редко они заканчивались либо скандально, а то и плачевно. Так что взвод автоматчиков с десятком собак завершали колонну и вовсе не веселили арестантов. Но ТАМ, наверху, требовали резко повысить «уровень воспитательной работы» на местах. И, конечно же – «искоренить воровские каноны напрочь». В такие дни практически все от вертухая до шныря были обязаны присутствовать перед «кумом» на плацу.

Но чаще сцены перековки устраивали прямо на деляне в тайге. Апофеозом в эдаком спектакле именитый вор должен «лучковать» лиственницу. То есть лучковой пилой, инструментом и вовсе столярным валить толстенную лиственницу при всеобщем обозрении. Для блатного это было верхом позора.

«Хозяин» двинул речь сам. Он перед выходом дёрнул хорошего коньячка и был в отличном расположении духа. Лагерные офицеры подъехали на санях. Инструмент везли на широкой телеге. Тут были пилы «Дружба-2» и лучковые для заключенных и топоры с бензопилами, багры для вольняшек.

При успехе операции начальнику колонии светила вторая звезда на погон и перевод из проклятой всеми богами таёжной зоны в пусть небольшой, но городок. Там ему вменялась степенная тюрьма для пересыльных. Его речь прерывал лай собак, как видно уже чуявших большую кровь. Толпа зэков образовала круг на деляне, назначенной десятником к вырубке. Внутри круга остались офицеры и начальство. Сзади наизготовку рассредоточились автоматчики и конвой.

Испытуемому подали лучковую пилу, которой обычно работали арестанты-доходяги. «Лоб» – вор в законе брезгливо отбросил в толпу поданную ему пилку и сказал вызывающе: «Уж и зашкварить вора толком не можете! Дайте мне хотя бы «Дружбу два», да мы с кумом на пару вальнём ствол-другой! А то может бензопилу?!.. Так я до обеда норму дам!»

На что сам хозяин вальяжно махнул: «Десятник, дай Лбу бензовушку, пусть оторвёт класс лесоповала! При его-то стаже. Хе-хе…» И непринуждённо засмеялся. И без того кривое от шрама лицо у Лба передёрнулось в устрашающей ухмылке. Десятник подал блатному верзиле заведённую пилу. Тот подошёл к дереву, что рядышком с «кумом», газанул и широко размахнулся. Все замерли…

В следующий момент произошло страшное. «Не держать ментам масть на зоне! А вот вам индийский крант!!» На последних словах Лоб газанул так, что дым его окутал. Лишь видно было, как он вонзил бензопилу в живот кума. Мотор пилы на мгновение сбавил обороты и газанул вновь. Располовиненный опер упал по разные стороны. Губы беззвучно шевелились, а руки сжимали воздух и призывно взмахивали. Внутренности, вываливаясь, заблестели на солнце. С другой стороны дёргались в конвульсиях ноги в хромовых сапогах. От увиденного все были в шоке. Но в то же мгновение толпа заключенных с рёвом набросилась на автоматчиков и охрану от колонии.

Крики, стрельба, рычание собак слились в страшный гул смерти. Кровь летела во все стороны из отрезанных голов и распоротых туловищ. Автоматные очереди и одиночная стрельба постепенно замолкали. Поляна усеялась истекающими кровью трупами и умирающими. Добивали уцелевших собак и ещё сопротивляющихся охранников. В стороне стояли и жались в страхе вольнонаёмные.

Едва стихли выстрелы, Лоб и воры уже звали всех вооружаться и брать штурмом зону. Для сотен зэков оружия было мало: менее сотни стволов. Остальные прихватили штык-ножи. Заточки с тесаками были припасены ещё на зоне. Многих, чрезмерно впечатлительных рвало. Лоб торопил всех: «А ну, живее, братва, пока они не очухались!» Часть охраны и офицеры с собаками успели сбежать за колючку зоны и подняли в ружьё охрану на вышках, у полосы и всех оставшихся. Набиралось едва человек пятьдесят против вооружённой толпы сотни на три, а то и более.

Глава девятая. Штурм колонии

Урки бежали молча. Петухи (низшее сословие в среде осуждённых) и прочие шестёрки откололись и свалили на побег ещё там, в тайге, едва собаки начали рвать бунтарей. Прямо с опушки показались забор и вышки. Было слышно прокуренное сиплое дыхание бегущих. Вдруг те, кто был впереди, как по команде, в одночасье, поотстали. И под первые пули пулемётов с вышек у ворот попали арестанты мастью помельче. Заорал Лоб: «А ну, не дрефь, сявки! Дави сук! Патроны береги, по вышкам шмаляй!» От натиска толпы ворота распахнулись как ситцевый сарафан. Мартовская белизна снега обезобразилась грязной рванью убитых и свежей кровью. Раненные осужденные вопреки логики позли к воротам. Даже в предсмертном шоке надеялись на спасение.

Но до них не было дела никому. Зеки лавиной ринулись добивать администрацию. Слышались мольбы о пощаде, но их вытаскивали на плац, били в остервенении ногами и кололи штыками. Тут же раздевали, примеряя обувь, одежду…

Но большая часть уже громила продсклады и растаскивала еду, жуя спешно первое, что попадало. Зажгли огромный костёр и начали кидать туда спрятавшихся офицеров и вертухаев. Лоб заорал на карателей: «Придурки! Прохаря и лепни (сапоги и одежду) снимайте! Босиком дёрги делать будете?»

Нашли спиртное. Но Лоб предупредил блатных, чтобы не нажирались, а готовили жратву и шмутки на побег. Одиному офицеру удалось сбежать на лошади. А это было гарантией того, что к утру насядут войска из пересылки.

И, только стемнело, Лоб и другие паханы повели публику в тайгу, взяв для блезиру зэков – «коров» на случай голода. Хотя он и бывшие в побегах паханы знали, что уйти вчистую от погони и облавы по ещё не растаявшему снегу почти невозможно. Большую их часть затравят собаками на вторые, максимум на третьи сутки. Вылетят «кукурузники» и выследят их по снегу в два счёта. Затем покрошат из пулемётов. Их спасение было лишь в опыте и знании тайги. Но уходить надо обязательно малыми группами по ручьям и речушкам 6 с самолета не видно следов. Многочисленные речушки начинали набухать водой, покрывая обледеневшие за ночь камни.

Сутки бежали без остановки. У многих не выдерживала рваная обувь. Паханы были при «колёсах» (обуви) и бежали безостановочно. Не успевшие переобуться по банальной причине пьянства остались в тюремной одежде с худыми кирзачами, а по сути почти босиком. Они умоляли воров поделиться награбленным. Паханы огрызались: «Вернись на зону и возьми! На складе-то много осталось, чего же не закурковал пару-другую. Отвали, сявка!» Следом за беглецами шли волки. Они сбежались на кровавую тризну из всей промёрзшей тайги. Часть их остались свежевать трупы и раненых на злополучной поляне. Но немало ринулось и за убегающими, повинуясь инстинкту охотников – догонять.

Ночью морозы заковывали льдом обнажившиеся днём ручьи. Снег покрывался острым настом. Окровавленный от порезанных ног снег жадно сглатывали хищники. Видя это, полубосые заключённые с ужасом предчувствовали свой конец. По одному, по два они выбивались из сил и с мольбой о помощи пропадали во тьме. Следом лишь слышался грозный рык серых разбойников и душераздирающие крики заживо разрываемых на части беглецов.

Так что утром, ещё до рассвета разошлись малыми партиями: каждая по своему разумению. «Мужики» и «шныри» просили не бросать их, безоружных. По сути, с момента отделения, им был подписан смертный приговор. Смерть на воле… Здесь ни о какой взаимопомощи и речи не было. Тем более, что в небе пару раз услышали рокот самолёта. Значит погоня началась по полной программе. Искать будут днём по следам и ночью по кострам. Не увидят самих заключённых, так обратят внимание на следы сбежавших, либо волков, идущих следом. Хищники преследовали их почти по пятам. Лишь когда выбивался из сил очередной зэк, – серые делали «перерыв на обед». К концу недели Лоб и четверо подельников по побегу случайно вышли на след Щербатого.

Это было у горной речушки Марха. Сразу сообразили, что не облава: не лаяли собаки. Расположились под скалистым берегов в подобии пещеры. Развели костёр. Лоб рассказал про «перековку» и «индийский крант» с кумом. Щербатый и Мопс выпили припасенную гостем бутылку. Почти не опасаясь краснопогонников, они подбросили сухих веток потолще. развели жаркий костерок в небольшом гроте под скалой. Тут же сделали сходняк, где порешили освежевать «корову». Им должен стать кент Щербатого. Мужик, догадавшись о своей участи, было выскочил из пещеры и дал дёру. Обречённого в прыжке настиг и оглоушил зэк – «боец» из блатных палачей. Это был Мопс. Жертву оттащили к речке. Очнувшись, приговорённый громко просил о пощаде. Щербатый выматерился: «Мопс, твою мать, не дави косяка! Глуши кента!»

– Щербатый, братан, канай сюда: волки!

Мирон выскочил из пещеры и передёрнул затвор автомата. Но увидел, что стрелять поздно: волк вцепился в толстый загривок Мопса и можно попасть в него. Дав короткую очередь по стае, вор выхватил нож. Лишь после третьего удара серый разжал челюсти. Труп бросили отступившим в тайгу хищникам.

Зарезанного зэка освежевали. Разлил кровь жертвы по фляжкам, что сняли с конвоиров. Уже немного погодя ели молча жаренное на костре мясо. Ели с остервенением, уподобляясь волкам. Смотрели друг на друга из-подо лба: кто следующий? В пещере наступило молчание. Слышалось лишь чавкание зверски голодных стервятников. Наевшись, поделили остатки мяса и кровь, одежду и патроны. Было начали делиться планами, когда перейдут речку Марху. Хотя каждый из них знал, что услышанное – не более, чем туфта.

Утром, едва в пещерку проник свет, как Лоб и Щербатый уидели, что остались втроём: их двое и … зарезанный Мопс. Его кто-то из оставшихся в живых мужиков ночью зарезал. Конечно же это было дело рук Спартака. Они ещё на зоне не корешились. Знал и Лоб, что Мопс «сухарь», то есть выдаёт себя «не в масть», не за того. Поэтому и стал бойцом в пресс-хате, где уродовали зэков на активном расколе (допросе).