Дело того стоило. И вполне могло обойтись без «мокрухи» и суда вообще для него самого. По замыслу Мирона он может снять хороший вершок и сесть «в тенёк» по плёвой статье на год-два. Он, хотя и не вор в законе, но и не «шестёрка». Так что зона ему «не западло». Щербатый, наконец встретился со знакомцем по прошлой «зоне». «Скачок» – ограбление замыслили ещё до побега Зямы. Теперь его сосед по нарам по документам значился Семён Гуляев. Он вышел вчистую через геологов. Два года кормил мошку и обивал ноги о хребты и горные кряжи Забайкалья, зарабатывая подлинные документы – «ксиву». Бежал с «курсов парикмахеров» – так между собой зэки именуют лесоповал. В партии геологов труд был не намного легче лагерного. Только здесь не было конвоя. Зато впереди ждала вольная ВОЛЮШКА. И вот она, родная, совсем рядом.
Зяма, он же Семён по документам, устроился охранником-инкассатором на завод. Отмотал срок вчистую и почти с «половья» по УДО (условно-досрочно) и рекомендацией на трудоустройство. А уж что такое охранять, Зяма знал доподлинно. Зарплатишка не ахти, но он ждал Щербатого. А уж потом.…У него уже всё было готово. Напарнику достал ТТ и глушитель к нему. Обычно в поездках инкассаторский мешок был в руках Гуляева, как наиболее внушительного по виду охранника. Так было и в день ограбления. План составили Ещё в зоне, сидя на шконках (койках» в бараке.
Он был элементарно прост: при повороте в промзону, где шумов было предостаточно, в условленном месте Мирон должен был прострелить из укрытия передние колёса и уложить водителя. Зяма же из табельного пистолета ПМ лишь ранит второго охранника и заберёт ствол. Забирать решили только мешки с крупными купюрами. Уходить надумали с Зямой вместе на угнанной Щербатым машине. В неё же забросили инкассаторские мешки. В багажнике припасли рюкзак-горбовик под деньги при перегрузке.
Только для себя Мирон решил немного иначе. Но с куда большей прибылью для НЕГО ОДНОГО. И сразу же после выстрелов по колёсам Щербатый поймал на мушку водителя. Метил в грудь справа: всё не убийство! В случае поимки не дадут вышака-расстрел. А Зяма, как основной соучастник в его планы входил… мёртвым. Именно так Мирон и поступил: едва севшему в машину, новоявленному Семёну Гуляеву всадил в бок две пули.
Зяма в недоумении успел лишь прохрипеть: «Ты что, падла, Мирон, мы ж с тобой… а ты мне.…Убьёшь, сука? Свези куда, но дай жить!.. – Но, как бы в ответ, Мирон заботливо подоткнул под подельника припасённые тряпки: «Ну и кровушки из тебя! Жаль, не в бегах! Хорошую консерву заварганил бы… Отъелся-то на воле! А кто меня учил, что скачок тогда верняк, когда свидетель один-сам!» С этими словами он свернул в глухой переулок, одел на голову Зямы мешок и выстрелил в висок: «Так-то лучше будет!» Труп уложил вдоль сидений сзади. Кроме гаражей впереди ничего не было.
Посчитал выручку в сумках. По душе сладостно прошла волна блаженства: «Вот это фарт! Ай да Щербатый! Теперь только не фаршмануться, сделав всё, как задумал!» Мелкие купюры в третьей сумке считать не стал: «Жадность фраеров губит!» – прописная истина в деле. Крупные ассигнации вытряхнул в «горбовик», аккуратно уложил. Места в рюкзаке хватило. Откинул передние спинки и перекатил подельника на сиденье за рулём. Достал из багажника припасенную пятилитровку расхожей спиртовой смеси для мытья окон. Осмотрелся: кругом никого. Этот глухой тупичок с сараями-гаражами в конце он подыскал по своему плану. Да и смесь купил для отвода глаз: нет запаха бензина.
Машину уже могли искать, хотя вряд ли. Но и тут рисковать Мирон не хотел. Вышел на грунтовку, почти заросшую травой и огляделся: никого. Только зудели навозные мухи и копошились поодаль воробьи. Развернул Жигуль задом к ближнему бесхозному гаражу: будто из него хозяин выехал. Зяму «распеленал», умыл лицо смесью и поудобне усадил за руль. На колени положил инкассаторские сумки: пустые и с мелкими купюрами. Окровавленный мешок положил сверху. Облил Семёна с головы и улыбнулся: всё как по церковному обряду обмываю! И обильно смочил ещё и тряпки: не сразу дадут дымное пламя. Открыл все двери, чтобы не было взрыва. И кинул тлеющую тряпку в салон. Смесь загорелась весело, с синим пламенем.
Щербатый прихватил рюкзак с деньгами и исчез в узком проходе между сараями. Всё!! Теперь на трамвай и к автостанции. Его никто не опознает, свидетелей нету. А горбовик за спиной-обычное дело грибников и рыбаков. Он целил побыстрее попасть к схрону за городом. В общак, как того требует воровской закон, он нос совать не будет: пронюхает о деле братва-посадят на перо на первой же правилке – разборке. Адвоката он нанял сразу после отсидки: мало ли, мол, глядишь и сгодится со временем. Только не забудь, дядя, коли что…
А теперь в кабак на отвальную! Делает шумную драчку с вилкой в жо… И по хулиганке на зону. По рецидиву дадут как прокурор запросит и адвокат скостит. А там уже как подфартит: на «Белого лебедя», а то и «курсы парикмахеров» – лес валить. Но расслабился Мирон не в меру и вилкой ткнул туда, да не тому: молодому сержанту, дежурившему при ресторане. Вот и нарвался сдуру на срок «с отягчающими при сопротивлении». Мысли в голове Щербатого спотыкались о статьи Уголовного кодекса. «А ведь могут припаять и покушение на жизнь… Господи, да ведь это та же вышка! А может адвокат сведёт всё к оскорблению при исполнении… а за вилку Мирон даст и неплохо.
Обоим даст. Только бы не строгача-оттуда побег труднее. Хотя не убегают только из могилы – это известно. А адвоката он запросит сразу». Суд, СИЗО, – всё как в кошмарном сне. Следак попал копчёный, сразу начал раскалывать на «непонятуху». Прессовал до последнего. Пробовал даже и его фактическое дело вломить. Но прямых улик не было. «Это тебе не петуху фуфло рвать, я тебе не фраер, а вор!» – Думал себе Щербатый. Прокурор паял солидно и далеко. Мирон «каялся», просил «о снисхождении» суд и прощения у сержанта. Это всё насоветовал адвокат. В конце концов суд дал за хулиганку с прицепом и строгача по рецидиву. Только знал Щербатый, что по отсидке трети срока, его переведут на «общак». Значит на «курсы парикмахеров». А оттуда и дёрги сделать можно.
И вот он катит по этапу в «места не столь дальние», но до боли знакомые. И только колёса отстукивали: «Ты-ты влип! Ты-ты влип! Влип надолго! Влип надолго!» Но по мере приближения конца этапа, Щербатый отошёл нервами от изрядной промашки: срок ему всё-таки дали четыре года, хотя с надеждой на общий режим с «половья»(половины). Адвокат своё сделал, за что и получил. А через него и сержантик за царапину вилкой в жо… Семёну даже стало смешно: отсидка «жопа за жопу». Так что ещё и в героях походит на зоне.
Мы с Толяном не чуяли под собой ног: приехавший большой начальник, от экспедиции, сам Битюцкий Кирилл Эрнстович и обещал нам протеже в горно-добывающий техникум без экзаменов, да ещё с повышенной стипендией. Хотя дружбан Толя мечтал о железнодорожном техникуме. Там, у себя в Китае, таких спецов мало и им хорошо платят, целую кучу юаней.
Шла третья послевоенная пятилетка. Страна напоминала деревню после пожара: строили всё и везде. Даже зверьё поубегало куда подальше от вездесущих геологов. Самые глухие горные участки Восточной Сибири, прозываемые урманом, втихую делились между беглыми зэками и разведчиками недр. И чаще делали вид, что не замечают друг друга. Хотя такой паритет не всегда вытанцовывался. Как говорят: голод не тётка. Но тот, же зэк вряд ли засветится в цивильной зоне обретания за покупкой хотя бы патронов и соли.
А вот геологи нередко обращались к беглым людишкам за помощью в разгар «полевого» сезона. В тайге не расклеишь по листвякам объявления кадровика о приёме на работу. Да и в городе чёрта лысого кто пойдёт ишачить в сопки даже за самые длинные рубли. А беглые людишки худо-бедно за сезон на «полях» зарабатывали полную отмазку (обретение документов) по «ксиве». Это были очень серьёзные и обязательные к приёму документы. Там обстоятельно значилось нечто наподобии: что ИМЯрек «В результате горного обвала, сноса половодьем в ущелье, пожара в тайге, схватки с медведем или горным селем при землетрясении, утратил документы на имя… подтверждаем…, такие-то». Так что игра стоила свеч. В открытую уголовники НИКОГДА не конфликтовали с местными. Но любой житель малых селений знал назубок ЗАКОН ТАЙГИ, где медведь – прокурор, а черпак – мера.
По нему, встретившись среди глухомани сопок и болот даже с соседом по улице, не рискуй оставаться с ним один на один. Всё просто: тайга скроет любое самое ужасное святотатство. А коварней человека, как известно, зверя не бывает.
Весна была настолько дружной, что многим, в том числе и моим родственникам, пришлось распрощаться с огородами. Текущая через посёлок Олонгрушка, едва вынырнув из-под снега, взъярилась сверх положенного ей статуса горной речки. Быки железнодорожного моста через неё круглосуточно держали на тросах приехавшие танки. Солнце своей раскалённой грудью прильнуло к горным хребтам, сопкам и бесчисленным болотам. Обнажились озерца-окна среди громадных кочек. Колышущийся на них сухостой скрывал человека в этих болотных джунглях с головой.
Казалось, что об эту пору живность можно было добывать даже сачком. Кругом щебетало, пищало, заливалось трелями и гоготало на все лады. Сами сопки казались мертвецки пьяными, качаясь в пряном от запаха багульника мареве. В небе трепыхались жаворонки и другая многочисленная мелочь: каждый по-своему прославляющий приход лета. Здесь, в краях вечной мерзлоты, весна длилась по времени цветения багульника. А то и меньше. Их аромат заставлял петь самую чёрствую душу. Все радовались весне и просто друг другу. На залысинах сопок полыхали кумачом саранки. Дикий чеснок черемша восполнял с лихвой витаминный стол, как у людей, так и у зверей. Таёжные пожары и болотные палы раскаляли и без того дышащий зноем воздух.
Ревел, перекатывая огромные валуны, Амазар. Его исключительно прозрачные воды сметали скатившуюся муть таких речушек, как Олонгрушка. Устья десятков ручьёв-рек манили к себе рыб скоплением микро и макроорганизмов вперемешку со съестными отходами. Известно, где рыбы – там тьма рыболовов. А это люд особый. У забайкальских рек – народ серьёзный и азартный. Их не манят тихие заводи, кишащие мелочёвкой и рыбным «мусором». Они чаще на перекатах ловят хариуса, а уж «медвежатники» – рыболовы выходят на тайменя. А это «сурьёзная» рыба и баловства не терпит. Одно то, что средний вес рыбины – гигантского лосося от 15–20 килограммов и до центнера. Размером такие особи бывают до полутора метров и более.
Вода в реке ледяная и её поток неимоверно быстр. Сорвавшись где-то в высокогорье валун весом до тонны, а может и тяжелее, катится с верховий по каменистому дну десятки, а то и сотни километров. Этот осколок, перемещаемый бурным течением порой годами, превращается в валун. И завершается эдакое путешествие на одном из перекатов реки. Бывало, что мирные рыбачки на хариуса разлетались брызгами от выкатившегся из глубины на перекат чёрного булдыгана. Здесь его уже поджидали десятки не менее внушительных собратьев. И обкатанный гранитный «турист» либо составлял им компанию, отдав ударом энергию поджидающим «коллегам», либо катил восвояси, одолев водную гряду.
Такие камни в Амазаре не редкость. А выкатившись на обозрение, они накалялись на солнце, как блинная сковорода. С этого момента жизнь горного бродяги обречена. Его доконают стихии: ледяная вода гор и жар солнца. Так что пользуются его услугами едва с сезон-другой ловцы тайменя. Он служит для них пристанищем-якорем. Тай-меня чаще били острогой. Но настоящая охота на красавца-великана велась со спиннингом. Попавшийся на блесну, таймень будет мотать по речке вдоль, поперек и обратно. Временами, делая футбольные финты с рывками. Такие фортели могут стоить жизни, ежели удилище спиннинга не закреплено надёжно. Бывали случаи, что к берегу прибивало лишь тело обглоданного горе-рыбака с обмотанной на руке леской с привязанной острогой. Чаще это были беглые зэки. Поди-узнай! Для них голод и вовсе не тётка!
Жара становилась неимоверной. Особенно в котловине из гор, где расположился посёлок Могоча. Огонь шёл гудящим валом пламени, подминая перелески и возрождаясь мигом по другую сторону сопки, катясь прямиком к крайним избам. Это повторялось ежегодно, и аборигены действовали, не особо оригинальничая. Они вырубали (или выжигали) траву подальше от домов, упреждая огонь. А во время покоса не давали соседствующим травам цвести и плодоносить. Так что пал замирал, чуть ли не в километре-полутора от жилья и прочей цивилизации. «Спасение утопающих – дело рук самих утопающих». Но тайга и урман полыхали по своим законам. Здесь властвовали грозы, ветры и дожди. С них всё начиналось, ими же и заканчивалось.
Палы в этом году пока не тревожили. По всем канонам идти на охоту было рискованно. По вершинам гор перекатывались презлющие свинцово-чёрные тучи. Ветер их переталкивал через хребты туда-обратно, как бы представляя первенство грозового катаклизма одной из сторон. Туч становилось катастрофически много. Они ворчливо соединялись, оскаливаясь блеском молний. И, если ещё вчера вечером облака кочевали у вершин сопок, то уже с утра они начали натиск на могочинскую котловину. Сухие молнии вполне могли зажечь тайгу и болотный сушняк. Ночные всполохи гроз озаряли едва не половину неба. И стоял невообразимый грохот громов.
Вот уже вторую ночь мы с моим другом-китайцем провели в тайге. Возвращались домой с надеждой на удачу утренней охоты. Наш кобель-лайка Шайтан посматривал на нас из-под своих мохнатых бровей почти предосудительно. Уж он-то чуял, что не будет нам (и ему) поживы: надо поостеречься большой беды. Пока мы завтракали «вторым фронтом»,(так по старинке называли в экспедиции тушёнку) Шайтан крутился подле, нервно лая. Предостерегал умный и опытный пёс о надвигающейся стихии. Практически все шурфы, канавы, что были в задании, мы прочистили. Поправили реперы. Можно и поохотиться.
Но вдруг таёжную тишину разрезал громкий отчаянный детский крик. Голос доносился от только что очищенного шурфа. «Заяц!! Это заяц в наш шурф попал!» – крикнул Толя и с Шайтаном рванулся к яме. С ТОЗовкой наперевес подскочил и я. Да, действительно, в глубокую яму-мешок попал заяц. Закраины шурфа были сплошь остроконечные сланцы. Животное, стремясь освободиться, уже поранило лапу, но тщетно. Верещал ушастый, чувствуя холод смерти. Невольно сжималось сердце от этого поистине крика ребёнка. Я отложил ружьё и наклонился в яму. Бедняга от страха даже не защищался лапами, как это обычно делают зайцы, упав на спину. Я крепко взял косого за уши. Это была молодая самка.
– Толя, это же молодка! Не могу я её стрелять…
– А ты и не стреляй. Пусть плодится. Она ещё в этом году пару помётов сделает, да десяток-другой зайчат народит. Отпускай!
И я без сожаления, даже с радостью отпустил зайчиху. Та, видно не веря в своё освобождение, секунд пять сидела подле меня. А опомнившись, метнулась в чащу. Чего уж там, смекнули и мы: сегодня нас фортуна обошла.
– Толя, ты посмотри, что за презент нам оставила молодуха!
У моих ног лежала свеженькая кучка заячьих орешек. Так вот чего она задержалась у моих ног!
Зато непогода всё больше угрожала разразиться вовсю ширь открывшегося небосвода. Ветер угрожающе заскрипел вековыми лиственницами. На все лады испуганно кричала таёжная живность, ища укрытия. Тучи чёрными валами выкатывались из-за гребня сопок и тут же ощеривались молниями. Но пока это было далеко и раскаты грома едва доносились.
Тщательно загасили, залили костёр. Мы его всегда разводили в ложбинке и обязательно после того, как находили воду. В горной тайге вода часто почти под ногами. Хотя нередки были случаи гибели людей от жажды. А и делов-то было расковырять пласты камня-сланца. Лопатой его не возьмёшь. И доставали воду как бы методом кроссворда: отковырнув пластину камня послабже. Затем далее, найдя трещину. А на глубине до полуметра, и это почти обязательно, вдруг заструится свежайшая вода. Влага не иссякнет суток двое. Потом уйдёт в другие каналы-трещины.
Собака – лайка Шайтан в семье китайцев Се Чан Цинов была как бы на равных. Без собаки охотник в тайге слепой и глухой. Ещё дома красавец пёс предчувствовал, а может и провоцировал охоту дня за два, а то и раньше. Но не любил Шайтан на охоте соседство других собак. На природе он всегда чувствовал себя хозяином. Нервничал, если охотники не понимали его с первого раза.
По сути, налегке, рассчитывая подстрелить уток в озёрцах среди зарослей-кочек, мы резво направились в сторону паровозных гудков станции. Это был верный ориентир, изрядно искажаемый эхом среди гор. Хотя я до сих пор удивляюсь: как можно заблудиться в тайге! Сечанцин и его род вообще считали эти края родным домом. А кто же блуждает в родном доме? Считалось, что если, переночевав в тайге, – ты возьмёшь верное направление, то такому компас ни к чему: так, – городская игрушка, не более.
О проекте
О подписке