Всё это невинны, детские доводы, поразительно, что ни одного действительно смекалистого политика или просто умного человека не обнаруживается среди подручных князей и бояр. Ещё никогда не мешало татарским набегам присутствие великого князя в Москве, татары всегда нападают, когда захотят, не особенно рассчитывая на серьезный отпор именно по вине всё тех еж неповоротливых, ленивых князей и бояр, вдруг оборотившихся пламенными радетелями о безопасности московских украйн, тогда как в десятилетие своего самовластия хладнокровно взирали на татарские грабежи. Больше того, они не располагают хоть сколько-нибудь достоверными сведениями, что ногаи и крымцы и в самом деле готовят набег. В действительности все донесения лазутчиков и сторож говорят, что захватившие власть в Казани ханы и мурзы сносятся именно с ногайской ордой, что ногайская орда готова оказать Казани посильную помощь и что в Казань отправляется в качестве нового хана астраханский царевич Едигер Магмет и с ним пятьсот всадников, в этот момент ногаи не располагают большими силами. Не менее достоверно известно в Москве, что в Крыму только что, помощью Оттоманской империи, воцарился новый хан Девлет-Гирей, яростный враг Московского царства, готовый обратить в пепел все русские города, по заразительному примеру кровожадного хана Батыя, но пока что не собравшийся с силами, повязанный внутренними раздорами, то есть насильственным устранением своих прошлых, настоящих и будущих конкурентов, при помощи всё той же беспощадной татарской резни. Правда, Девлет-Гирея в поход на Москву понуждает турецкий султан, который поклялся Аллаху во что бы то ни стало выручить отчего-то прикипевшую к его любвеобильному сердцу Казань, которая от него за три тысячи верст, однако поклялся совершить это богоугодное дело не ятаганами собственных янычар, а саблями ногаев и крымских татар, из чего следует как раз то, чего приглашенные на военный совет подручные князья и бояре никак не хотят: Москве довольно выдвинуть небольшой заслон против крымских татар и спешить на Казань, пока эти пока что разрозненные мусульманские силы не сплотились в единый разящий кулак.

Естественно, и самые разумные доводы не в состоянии убедить тех, для кого победа молодого царя и великого князя острее ножа. Похоже, подручные князья и бояре считают решенным вопрос о месте своего государя и принимаются обсуждать, кто в таком случае возглавит поход на Казань, невольно обнажая высшую степень коварства своих тайных намерений. Одни настаивают, чтобы войско возглавил юный брат Иоанна, глухонемой, очевидно слабы умом, что позволит воеводам по своему разумению распорядиться полками и таким образом присвоить честь великой победы себе. Другие громко им возражают, и тут ещё в первый раз против Иоанна так явственно, с такой категоричностью выдвигают Владимира Старицкого: пусть войско возглавит двоюродный брат, объявляет эта клика подручных князей и бояр, не принимая, а может быть, именно взяв во внимание, что этот вялый, недалекий, склонный не столько к войне, сколько к покою уединения и созерцания молодой человек в списке претендентов на роль полководца должен стоять в последних рядах.

Иоанн не терпит соперничества и не доверяет подручным князьям и боярам ни в чем, тем болев решении таких важнейших проблем, как война и назначение на пост предводителя войска. Он объявляет решительно, что сам лично поведет полки на Казань, и уже никто из подручных князей и бояр не смеет открыто ему возразить.

Они изобретают иные препоны. Раз не удается оставить Иоанна сидеть сиднем в Москве, надо охладить его пыл, отодвинуть поход на более позднее время, а там, глядь, стрясется не та, так другая беда или молодой царице приступят законные сроки рожать, авось и сам не возжелает в поход.

Они дружно указывают ему на чрезвычайные трудности непривычной летней кампании. Летом, многословно рассуждают эти рыцари удельных времен, бесстрашные и могучие в разрозненных стычках и никогда не размышляющие о том, что такое тактика, сто такое стратегия, уж не говоря о таких тонкостях, как психологическое давление на однажды дрогнувшего врага, такое дело, батюшка-царь, летом-то Казань превращается в крепость, надежно и многократно защищенную и непроходимыми лесами, и бесчисленными реками, и ржавыми, непросыхающими болотами, так что движение полков всё одно затянется чуть не до осени, ели полки не остановятся вовсе, своими доводами выказывают, кроме коварства, неумение осмыслить полученный опыт зимних походов. Напрасно Иоанн напоминает всем известные неудачи двух подряд зимних походов, причиной которых явились морозы, метели и внезапные сильные оттепели, напрасно указывает на блистательное возведение свияжской твердыни, с движением полков и сплавом целой крепости по весенней воде, подручные князья и бояре продолжают с далеко не благородным усердием стоять на своем, и когда он, не желая им подчиниться, уже отдает приказы полкам, все-таки оспаривают его, для пущей важности вызывают из Касимова близкого им Шиг-Алея, которого, несмотря на его недавний казанский позор, выдают за человека весьма осмотрительного и благоразумного, и смолкают только тогда, когда Иоанн, в ответ на уже знакомые причитания касимовского татарина, что летом Казань превращается в неприступную крепость, приводит самый неотразимый свой аргумент: леса и воды вкруг Казани, конечно, великие, да Бог и непроходимые места проходимыми делает и острые пути в гладкие претворяет. Тут уж и самые подлые, самые пошлые из подручных князей и бояр не измышляют, чем крыть.

Решив летний поход, Иоанн полностью повторяет счастливый план прошлого года, который позволил без потерь, с быстротой небывалой воздвигнуть укрепление на Круглой горе, лишь по необходимости видоизменяя и дополняя его. Тотчас, едва сошли льды, он отправляет отряд под командой Александра Горбатого и Петра Шуйского на усиление свияжского гарнизона и для подготовки казанского взятия, отряд московских стрельцов и служилых казаков под командой Глинского и умного и такой же отряд Заболоцкого и Сукина, должный выйти из Вятки, получают приказ перекрыть все перевозы на Каме и Волге, а усиленным разъездам в степи надлежит преградить путь Едигеру Магмету с его полутысячей конных ногаев. Михаилу Морозову и дьяку Выродкову поручается изготовить ладьи и сплавить на них около полутора сотен тяжелых осадных орудий, чтобы они своей тяжестью не замедлили продвижения конных полков. Ополчение служилых людей получает приказ собраться в Коломне, новгородским ополченцам сбор назначен в Кашире, а московскому ополчению в Муроме, то есть по всей южной линии, так, чтобы у лазутчиков составилось полезное мнение, будто московские полки по обычаю дедов и прадедов готовят заслон набегу крымских татар, а для того, чтобы в самом деле оставить надежный заслон, когда полки двинутся на Казань, возводятся две крепости, по примеру Свияжска: Шацк на левом берегу реки Шаци, притока Цны, и Михайлов на Проне, притоке Оки, с гарнизонами московских стрельцов, служилых казаков и пушкарей. Ведутся переговоры с вольными донскими казаками, три года назад перешедшими под руку Московского царства, чтобы иметь надежный заслон от Азова до верхнего течения Дона, на случай, если крымские татары все-таки ринутся на подмогу Казани. Кружным путем по левому берегу Дона и левому берегу Терека скачет посольство к дружественному астраханскому властителю Ямгурчею с предложением вечного мира, чтобы удержать его от соблазна ввязаться на стороне Казани в войну.

В самый разгар этих многообразных, глубоко обдуманных приготовлений Иоанну доносят, что Семен Микулинский, наглухо затворившись в Свияжске, преступно бездействует, а прочие воеводы промедлительны и неискусны. Несчастья так и сыплются одно за другим. Усиленным разъездам не удается преградить путь Едигеру Магмету, и этот решительный, отчаянный воин проскальзывает в Казань, занимает ханский престол и клянется Аллаху быть и оставаться до смерти непримиримым врагом христианской Руси. Направляемые сильной рукой, отряды казанских татар разлетаются в разные стороны и всюду причиняют русским селениям ощутимый урон, там угоняя от Свияжска оставленные без присмотра табуны и стада, там разгромив отряд зазевавшихся служилых казаков, перебив человек до семидесяти и отобрав у побежденных и мертвых ручные пищали, там взбунтовав местные племена и возвратив себе все нагорные земли, нигде не щадя русских пленных, а в Казани публично казнят всех тех, кто был взят в плен из отряда Микулинского и Адашева, так беспечно заночевавших под стенами мятежной Казани. Воеводы точно сговариваются исполнять повеления царя и великого князя спустя рукава, в действительности не умеют и не почитают пристойным для своей горячо лелеемой чести что-либо исполнять, привыкнув действовать в одиночку и на собственный страх и риск.

Это множество поражений, пусть мелких, но важных, уже затрудняет поход, поскольку на этот раз не удается заблаговременно взять в кольцо блокады Казань. Однако и это не всё. В Свияжске свирепствует эпидемия. Сначала потеряв под Казанью обоз, затем проморгав под собственным носом табуны и стада, гарнизон Свияжска страдает от голода и мрет от цинги. От дисциплины, шаткой и прежде, не известной полкам ополчения, не остается следа. Служилые люди, а их тлетворным примером стрельцы задерживают многих женщин, освобожденных из казанского плена, и обращают их в всем и каждому доступных наложниц. Кое-кто уже не довольствуется столь обыкновенным удовлетворением изголодавшейся похоти и услаждается, несмотря на прекрасные бороды, содомским грехом, только что громогласно осужденным Стоглавым собором. Нечего говорить, что никто и не думает готовиться к казанскому взятию. Того гляди, эти больные, голодные, опустившиеся, утратившие стыд, потерявшие головы воеводы и воины сдадут без боя Свияжск, что в самом деле похоронит самую мысль о походе.

Пять лет назад Иоанн, убежденный, по святоотеческим книгам, в несомненном праве государя бесконтрольно миловать и бесконтрольно казнить, не задумываясь послал бы виновного в столь очевидных и столь тяжких грехах Семена Микулинского под топор палача, однако он крест целовал впредь не покушаться на опалы и казни и потому, что для него крестное целование превыше всего, не может подвергнуть Семена Микулинского ни опале, ни казни, как не может оставить виновного в попустительстве, явно преступном, без примерного наказания. Тогда он прибегает к боярской Думе и требует, чтобы провинившийся воевода был судим боярским судом. Бояре собираются, рассаживаются по лавкам, толкуют между собой и не находят воеводу виновным не только в попустительстве, но хотя бы в беспечности и ротозействе. Они полагают, что Семен Микулинский наказан уже самим сиденьем целую зиму в Свияжске, чего прежде не приключалось ни с одним воеводой, и называют это сиденье в боевом охранении от набега татар жестокой опалой, преднамеренно наложенной на бедного князя бессердечным царем, таким приговором точно ошпарив Иоанна крутым кипятком.

Бояре не находят ничего более тяжкого, как приговорить весь Свияжск к церковному покаянию. Из Благовещенского собора переносят мощи святых в Успенский собор, святят воду и отправляют в согрешившую крепость архангельского протопопа Тимофея с Освященной водой и с наставлением митрополита Макария. В своем наставлении митрополит обращается к воеводам и воинам так:

«Милостию Божию, мудростию нашего царя и вашим мужеством твердыня христианская поставлена в земле враждебной. Господь дал нам и Казань без кровопролития. Мы благоденствуем и славимся. Литва, Неметчина ищут нашего дружества. Чем же можем изъявить признательность Всевышнему? Исполнением Его заповедей. А вы исполняете ли их? Молва народная тревожит сердце государево и мое. Уверяют, что некоторые из вас, забыв страх Божий, утопают в грехах Содома и Гоморры, что многие благообразные жены и девы, освобожденные пленницы казанские, оскверняются развратом между вами, что вы, угождая им, кладете бритвы на брады свои и в постыдной неге стыдитесь быть мужами. Верю сему, ибо Господь казнит вас не только болезнию, но и срамом. Где ваша слава? Быв ужасом врагов, для них служите ныне посмешищем. Оружие тупо, когда нет добродетели в сердце, крепкие слабеют от пороков. Злодейство восстало, измена явилась, и вы уклоняете щит перед ними! Бог, Иоанн и Церковь призывают вас к раскаянию. Исправьтесь, или увидите гнев царя, услышите клятву Церковную…»

Человек твердой веры, Иоанн уповает на то, что, вняв моленьям митрополита, Господь остановит в Свияжске разврат и цингу, и с ещё большей энергией готовит поход. С нетерпением, с придирчивым тщанием он сам наблюдает за погрузкой осадной артиллерии на ладьи и делает смотр ополчению, по росписи дьяков прибывшему в назначенный срок с тем же бедным оружием на тех же бедных конях.

Приходит время разводить воевод по полкам, и он властью царя и великого князя, вождя и правителя, каким он почитает себя по всем канонам богословской литературы, старательно изучаемой им в течение многих лет, доверяет командование лишь самым близким, самым надежным, то есть тем, кто не возражает открыто против его невиданных и неслыханных начинаний. Большой полк, собирающийся в Коломне, он дает Ивану Мстиславскому и Михаилу Воротынскому, которого именует, в знак своей исключительной милости, слугой государевым, передовой полк поведут Иван Пронской-Турунтай и Дмитрий Хилков, полк правой руки поручается Петру Щенятеву и Андрею Курбскому, из малозначительных воевод крохотного порубежного городка вдруг выдвинутого на такую важную должность, полк левой руки доверяется Дмитрию Микулинскому и Плещееву, на сторожевой полк идут Василий Серебряный-Оболенский и Семен Шереметев, на свой собственный полк он ставит самых проверенных, Ивана Шереметева и Владимира Воротынского.

Воеводы подчиняются беспрекословно и отъезжают к полкам. Пора выступать и ему. Перед походом он устраивает управление государством. Формальным главой он оставляет несчастного брата Юрия, не способного ничем управлять, однако на этот раз не назначает при нем митрополита Макария в качестве главного советника по важным и наиважнейшим делам. Он составляет нечто вроде правительства из семи самых преданных, самых проверенных временем, ещё его отцу верно служивших бояр. В это правительство входят: Михаил Иванович Булгаков-Патрикеев-Голица, Федор Иванович Скопин-Шуйский, Федор Андреевич Булгаков-Патрикеев, Григорий Юрьевич Захарьин-Юрьев, Иван Дмитрич Морозов-Шеин, Иван Петрович Федоров и Василий Юрьевич Траханиот. В его отсутствие эти семеро землю ведают, всё решают и отвечают за всё.

Он прощается торжественно, на людях, чтобы видели все, с братом Юрием, прощается с царицей Анастасией, брюхатой на шестом месяце, обливающейся слезами. Спокойный и твердый, он утешает её, говорит ей о священном долге царя и великого князя, который надлежит исполнить достойно, уверяет, что смерть за отечество ему не страшна, поручает Богу жизнь её и младенца, а ей самой поручает всех несчастных и сирых:

– Милуй и благотвори без меня, даю тебе волю царскую, отворяй темницы, снимай опалу с самых виновных по твоему усмотрению, и Всевышний наградит меня за мужество и за благость тебя.

Анастасия стоит перед ним на коленях, молится вслух о его здравии, о победе и славе. Он поднимает её, прощается с ней поцелуем, следует в успенский собор, долго молится, тоже о победе и славе, перед ликами Спасителя и апостолов, просит митрополита и иерархов быть ревностными ходатаями за Русь перед господом, утешителями царице, советниками его брату Юрию, при этом чувствительный летописец извещает потомство, что святители, бояре, народ, все присутствующие, конечно, в слезах, обнимают своего государя.

Выйдя из храма, Иоанн садится верхом и со своей личной охраной скачет в Коломенское. В Коломенском, веселый и лаковый, он обедает с воеводами, с боярами, с Владимиром Старицким, которые провожают его и с этого места должны воротиться в Москву, однако никто из них не успевает покинуть Коломенское, как влетает на полном скаку истомленный, почти без сил гонец из Путивля, русской крепости в самом дальнем углу юго-запада, с донесением неопределенным, однако более чем неприятным: от Северского Донца идут к московским украйнам толпы татар, а сколько их и кто их ведет, сам Девлет-Гирей или кто-нибудь из хищных его сыновей, то выдвинутым далеко вперед сторожам пока неизвестно.

Иоанн не смущается движением крымских татар, предвиденным им, ободряет ближнее окружение, которое выказывает крайнее беспокойство, может быть, в тайной надежде, что не состоится нежеланный казанский поход, говорит, обращаясь к подручным князьям и боярам: