Ночью

 
Дремлет Москва, словно самка спящего страуса,
Грязные крылья по темной почве раскинуты.
Кругло-тяжелые веки безжизненно сдвинуты,
Тянется шея – беззвучная, черная Яуза.
 
 
Чуешь себя в африканской пустыне на роздыхе.
Чу! что за шум? не летят ли арабские всадники?
Нет! качая грузными крыльями в воздухе,
То приближаются хищные птицы – стервятники.
 
 
Падали запах знаком крылатым разбойникам,
Грозен голос гудящего с неба возмездия.
Встанешь, глядишь… а они всё кружат
над покойником,
В небе ж тропическом ярко сверкают созвездия.
 

20 июня 1895

В камышах

 
Луна в облаках – далека, хороша.
Челнок неподвижен в кустах камыша.
 
 
Дробятся лучи в неспокойной реке.
Задумчиво кто-то сидит в челноке.
 
 
Сияет венец вкруг холодной луны.
Чьим стоном нарушен покой тишины?
 
 
В таинственных далях, как утром, светло.
Чу! кто-то рыдает… упало весло…
 

22 – 23 октября 1895

Сумасшедший

 
Чтоб меня не увидел никто,
На прогулках я прячусь, как трус,
Приподняв воротник у пальто
И на брови надвинув картуз.
 
 
Я встречаю нагие тела,
Посинелые в рыхлом снегу,
Я минуты убийств стерегу
И смеюсь беспощадно с угла.
 
 
Я спускаюсь к реке. Под мостом
Выбираю угрюмый сугроб.
И могилу копаю я в нем,
И ложусь в приготовленный гроб.
 
 
Загорается дом… и другой…
Вот весь город пылает в огне…
Но любуюсь на блеск дорогой
Только я – в ледяной тишине.
 
 
Л потом, отряхнувши пальто,
Принадвинув картуз на глаза,
Я бегу в неживые леса…
И не гонится сзади никто!
 

17 января 1895

Пурпур бледнеющих губ

 
Медленно всходит луна,
Пурпур бледнеющих губ.
Милая, ты у окна —
Тиной опутанный труп.
 
 
Милая, о, наклонись…
Пурпур бледнеющих губ.
Клятвы возносятся ввысь…
Тиной опутанный труп.
 
 
Если б прижать мне к губам
Пурпур бледнеющих губ!
Звезды ли падают к нам?
Тиной опутанный труп.
 
 
Плачут кругом… но о чем?
Пурпур бледнеющих губ,
А на песке огневом
Тиной опутанный труп.
 
 
Верен был клятве своей
Пурпур бледнеющих губ…
Что ж! уносите скорей
Тиной опутанный труп!
 

16 августа 1895

Часы дней

…и проклял наши дни.

Сонет к мечте

 
Ни умолять, ни плакать неспособный,
Я запер дверь и проклял наши дни.
И вот тогда, в таинственной тени,
Явился мне фантом женоподобный.
 
 
Он мне сказал: «Ты слышишь ропот злобный?
Для книг твоих разложены огни.
Смирись, поэт! мечтанья прокляни
И напиши над ними стих надгробный!»
 
 
Властительно слова звучали, но
Томился взор тревогой сладострастной,
Дрожала грудь под черным домино,
 
 
И вновь у ног божественно-прекрасной,
Отвергнутой, осмеянной, родной,
Я отвечал: «Зачем же ты со мной!»
 

4 – 6 сентября 1895

Мечта

 
О, если б я мог быть невинным, как ты,
Как ты – отзвук лазурного эхо! —
Беспечно видеть твои черты,
С улыбкой слушать колокольчики смеха!
 
 
Целый день мы с тобой проводили б вдвоем,
Наслаждаясь запущенным садом,
Бегали б в темных аллеях, – потом
Отдыхать садились бы рядом.
 
 
Мы были б с тобой две сестры,
Делили грезы, радость, печали,
И если б столкнулись во время игры,
Струны желанья во мне не дрожали б.
 

Ноябрь 1894

После грез

 
Я весь день, всё вчера, проблуждал по стране моих снов;
Как больной мотылек, я висел на стеблях у цветов;
Как звезда в вышине, я сиял, я лежал на волне;
Этот мир моих снов с ветерком целовал в полусне.
Нынче я целый день все дрожу, как больной мотылек;
Целый день от людей, как звезда в вышине, я далек,
И во всем, что кругом, и в лучах, и во тьме, и в огне,
Только сон, только сны, без конца, открываются мне…
 

8 июня 1895

* * *

 
Когда былые дни я вижу сквозь туман,
Мне кажется всегда – то не мое былое,
А лишь прочитанный восторженный роман.
 
 
И странно мне теперь, в томительном покое,
Припомнить блеск побед и боль заживших ран:
И сердце, и мечты, и все во мне – иное…
 
 
Напрасен поздний зов когда-то милых лиц,
Не воскресить мечты, мелькнувшей и прожитой,
От горя и любви остался ряд страниц!
 
 
И я иду вперед дорогою открытой,
Вокруг меня темно, а сзади блеск зарниц…
Но неизменен путь звезды ее орбитой.
 

22 июня 1895

Méditations^[5]

Мы, путники ночи беззвездной,

Искатели смутного рая…

* * *

 
Хорошо одному у окна!
Небо кажется вновь голубым,
И для взоров обычна луна,
И сплетает опять тишина
Вдохновенье с раздумьем святым.
 
 
И гирлянду пылающих роз
Я доброшу до тайны миров,
И по ней погружусь я в хаос
Неизведанных творческих грез,
Несказанных таинственных слов.
 
 
Эта воля – свободна опять,
Эта мысль – как комета – вольна!
Все могу уловить, все могу я понять.
И не надо тебя целовать,
О мой друг, у ночного окна!
 

5 января 1895

* * *

 
Тонкой, но частою сеткой
Завтрашний день отделен.
Мир так ничтожен, и редко
Виден нам весь небосклон.
 
 
В страхе оглянешься – тени,
Призраки, голос «иди!»…
Гнутся невольно колени,
Плещут молитвы в груди.
 
 
Плакать и биться устанешь;
В сердце скрывая укор,
На небо черное взглянешь…
С неба скользнет метеор.
 

14 декабря 1894

* * *

 
Облегчи нам страдания, боже!
Мы, как звери, вгнездились в пещеры
Жестко наше гранитное ложе,
Душно нам без лучей и без веры.
 
 
Самоцветные камни блистают,
Вдаль уходят колонн вереницы,
Из холодных щелей выползают
Саламандры, ужи и мокрицы.
 
 
Наши язвы наполнены гноем,
Наше тело на падаль похоже…
О, простри над могильным покоем
Покрывало последнее, боже!
 

15 декабря 1894

* * *

 
Свиваются бледные тени,
Видения ночи беззвездной,
И молча над сумрачной бездной
Качаются наши ступени.
 
 
Друзья! Мы спустились до края!
Стоим над разверзнутой бездной
Мы, путники ночи беззвездной,
Искатели смутного рая.
 
 
Мы верили нашей дороге,
Мечтались нам отблески рая…
И вот – неподвижны – у края
Стоим мы, в стыде и тревоге.
 
 
Неверное только движенье,
Хоть шаг по заветной дороге, —
И нет ни стыда, ни тревоги,
И вечно, и вечно паденье!
 
 
Качается лестница тише,
Мерцает звезда на мгновенье,
Послышится ль голос спасенья:
Откуда – из бездны иль свыше?
 

18 февраля 1895

* * *

 
Скала к скале; безмолвие пустыни;
Тоска ветров, и раскаленный сплин.
Меж надписей и праздничных картин
Хранит утес два образа святыни.
 
 
То – демоны в объятиях. Один
Глядит на мир с надменностью гордыни;
Другой склонен, как падший властелин.
Внизу стихи, не стертые доныне:
 
 
«Добро и зло – два брата и друзья.
Им общий путь, их жребий одинаков».
Неясен смысл клинообразных знаков.
 
 
Звенят порой признанья соловья;
Приходит тигр к подножию утеса.
Скала молчит. Ответам нет вопроса.
 

7 января 1895

Лирические поэмы

Снега
Терцины

 
Луны холодные рога
Струят мерцанье голубое
На неподвижные снега;
 
 
Деревья-призраки – в покое;
Не вздрогнет подо льдом вода.
Зачем, зачем нас в мире двое!
 
 
«Увы, Мария, навсегда
Погасли зори золотые,
Любовь скатилась, как звезда.
 
 
Скажи, зачем, как в дни былые,
Мы вместе? Мы в долине сна?
Скажи, мы – призраки, Мария?»
 
 
С высот мерцанье льет луна,
По снегу вдаль уходят тени,
Ответ вопросам – тишина.
 
 
«Скажи, ты помнишь – наслаждений
Крутящий, неистомный пыл,
Часы любви в безумной смене?
 
 
Твой замер взор, твой взор застыл,
Дышалось астрами и садом,
В окно осенний воздух плыл…
 
 
Ты помнишь?» Голубым каскадом
Луна струит холодный блеск,
И мы скользим в молчаньи рядом.
 
 
«А это утро! Тихий плеск
Реки па отмели песчаной,
Кузнечиков беспечный треск,
 
 
С полей восторг благоуханный!
Под яркой, летней синевой,
До чресл разоблаченной, странной,
 
 
Я прошептал тебе: «Я – твой!»
Ты помнишь?» Синевой одета
Лупа над далью снеговой.
 
 
Мой голос умер без ответа.
Идем мы, двое, в тишине,
Под чарой голубого света.
 
 
«А день весенний! Как во сие
Сиял нам праздник первой встречи.
Сказалось все – тебе и мне.
 
 
Без ласк, без клятв, без слов, без речи,
И, как венчальные огни,
Затеплились на елях свечи!
 
 
Святыня – те былые дни!
Я изнемог. Что было, снова,
Чтоб мог воскреснуть я, верни!»
 
 
Зову в безумии. Ни слова.
Гляжу: лишь тень моя, одна,
На ткани снежного покрова.
 
 
Как гроб, мертва и холодна
Лазурная равнина снега,
Свое мерцанье льет лупа,
 
 
На вышине сверкает Вега.
 

27-29 ноября 1894

Три свидания

1

 
Черное море голов колыхается,
Как живое чудовище,
С проходящими блестками
Красных шапочек,
Голубеньких шарфов,
Эполетов ярко-серебряных,
Живет, колыхается.
 
 
Как хорошо нам отсюда,
Откуда-то сверху – высоко-высоко, —
С тобою смотреть на толпу.
Красивая рама свиданий!
Залит пассаж электрическим светом,
Звуки оркестра доносятся,
Старые речи любви
К сердцу из сердца восторженно просятся.
Милая, нет, я не лгу, говоря, что люблю я тебя.
 

2

 
В зеркале смутно удвоены
(Словно мило-неверные рифмы),
Свечи уже догорают.
Все неподвижно застыло:
Рюмки, бутылки, тарелки, —
Кресла, картины и шубы,
Шубы, там вот, у входа.
Длинная зимняя ночь
Не удаляется прочь,
Мрак нам в окно улыбается.
 
 
Глазки твои ненаглядные,
Глазки, слезами полные,
Дай расцелую я, милая!
Как хорошо нам в молчании!
(Нам хорошо ведь, не правда ли?)
Стоит ли жизнь, чтобы плакать об ней!
Улыбнись, как недавно,
Когда ты хотела что-то сказать
И вдруг покраснела, смущенная,
Спряталась мне на плечо,
Отдаваясь минуте банально-прекрасной.
А я целовал твои волосы
И смеялся. Смеялась и ты, повторяя:
«Гадкий, гадкий!»
 
 
Улыбнись и не плачь!
Мы расстанемся счастливо,
У подъезда холодного дома,
Морозною ночью.
Из моих объятий ты выскользнешь,
И вернешься опять, и опять убежишь,
И потом, наконец,
Пойдешь, осторожно ступая,
По темным ступеням.
 
 
Мать тебя дожидается,
Сидит, полусонная, в кресле.
Номер «Нивы» заснул на столе,
А чулок на коленях…
Как она вздрогнет, услышав
Ключ, затрещавший в замке!
Ей захочется броситься
Навстречу тебе, – но она,
Надвинув очки, принахмурится,
Спросит сурово:
«Откуда так поздно?» – А ты,
Что ты ответишь тогда, дорогая?