Глава 2

Вторник, 20 января. Полуденный намаз

Западный Бейрут, Фахани.

Арафат нервничал с самого утра, и никак не мог найти успокоения. Впрочем, тревога поселилась в нем месяцем ранее, когда в Вене ликвидировали Карлоса. Смерть Шакала прозвучала первым звоночком.

Изощренное чутье профессионального революционера дало подсказку, и Ясир ночью оставил свою квартиру, переехав в «операционную» – командный бункер ООП в квартале Фахани. Вокруг сплошь мусульмане – свои, не выдадут. А в двух шагах – лес пиний, зеленый пояс Бейрута. Уйти – легче легкого.

Но как же тут уйдешь? Как бросишь всё дело?

Тысячи и тысячи бойцов… Лагеря беженцев… Склады, забитые гранатометами, пушками, даже старыми танками из Румынии…

Арафат криво усмехнулся. Конечно, с миллиардом долларов на счетах скроешься, где угодно, но… Разве это жизнь? Пищеварить, трахаться – и знать, что израильские собаки победили? Ни. За. Что.

– Абу-Аммар!^[2]

Расслышав томный голос зама по военным вопросам, Ясир поморщился. В последние недели Абу-Джихад вызывал в нем приливы раздражения. Из Иордании их выперли, скоро и ливанцы попросят удалиться. Еще и Хабаш в затылок дышит, клятый «красный доктор»…^[3] А о победах что-то не слыхать!

– Я здесь! – неохотно отозвался Арафат, выходя из-за толстой квадратной колонны. Бетонный потолок нависал, ощутимо давя на психику. Весь огромный подземный гараж тонул во тьме, лишь стрежневой проезд виднелся в скудном свете голых лампочек, горящих в полнакала.

Абу-Джихад Халил Ибрагим аль-Вазир, шествующий навстречу, сверкнул голливудской улыбкой. Изящного сложения, с элегантными локонами на голове, заместитель председателя ООП куда больше напоминал «ночного ковбоя», мальчика по вызову, чем сурового воина. За спиной зама сопел вечно потный Имад Лугние по прозвищу Гиена, в обнимку со своим любимым «калашниковым».

«Темные силы во тьме» – покривился Ясир.

– Пора? – буркнул вслух, принюхиваясь. Ноздри щекотал дорогой парфюм.

– Раи-ис!^[4] – Абу-Джихад жеманно приложил пятерню к сердцу. – Твоего слова ждут новобранцы!

– Далеко? – кисло спросил Арафат.

– Рядом!

– Поехали. Только быстро!

Все трое залезли в пыльный «Лендровер», и Гиена завел мотор. Фары мигом вымели мрак, упершись в сломанные ворота. За ними ширился еще один гараж – в цоколе торгового дома «Пикадилли», крепко сидевшего напротив улицы Хамра.

Пуская гулкие эхо по лесу обшарпанных бетонных колонн, джип выбрался к обширному хранилищу, залитому холодным светом неоновых трубок. Толпа мальчишек лет тринадцати-четырнадцати, в живописных лохмотьях, но с автоматами в руках, радостно завопила, сливая тонкие голоски в волне энтузиазма:

– Абу-Аммару и Палестине мы приносим в жертву свою душу и свою кровь!

Арафат выбрался из машины, растягивая толстые губы в деланной улыбке. Заученным армейским жестом приставил ладонь к бедуинскому клетчатому куфии. Он терпеть не мог дурацкий платок, но эта деталь одежды давно уж стала частью образа. Вон, половина восторженных пацанов, потрясавших «калашами», щеголяет в «арафатках».

Набрав воздуху, Ясир прокричал:

– Наша Палестина ждет свободы и независимости! Мы никогда не согласимся жить рядом с Израилем! Палестина будет существовать вместо Израиля! И вам, молодым бойцам, освобождать палестинские земли – от Ливана до Египта!

Худущий лопоухий мальчик не сдержал ликования и выстрелил одиночным вверх. Пуля отзвенела рикошетом, а на голову ушастому осыпалась штукатурка.

– Машалла, машалла! – выдохнул Гиена, грозя пистолетом юному автоматчику. – Едем, раис. Нас ждут в Шатиле.

– Едем.

Вскинув руку на прощанье, Арафат полез на заднее сиденье. Абу-Джихад примостился рядом, нагоняя запах мужского пота и женских духов. Чувствуя возбуждение, Ясир сжал зубы.

«Иншалла…»

Минуя сломанный шлагбаум, «Лендровер» выехал на улицу по крутому пандусу. Прохладный воздух с моря задул в приоткрытый лючок, вороша локоны Абу-Джихада. Ясир длинно вздохнул, смиряясь под накатом внезапной тоски. Борьба, борьба, борьба… Вся жизнь – борьба. Деньги, деньги, деньги… Борьба за деньги? Хм… Сразу два смысла, и оба – поганые. Остановиться бы… Выйти из машины, хлопнув дверцей. И один, совершенно один, оглушенный тишиной… Упиваться покоем взахлеб…

– Кыс эммэк! – выругался Гиена, и Арафат вздрогнул, выпадая из мечтательного флёра.

Навстречу прошмыгнул старенький «Рено», а впереди неспешно катил синий фургон, заляпанный французскими и арабскими надписями, одинаково славившими шаверму от старого Юсуфа.

Нетерпеливо посигналив, Имад пошел на обгон, и тут начали происходить события. Задняя дверка фургона вскинулась кверху, и на палестинцев в упор глянуло дуло пулемета КПВТ.

Ясир Арафат очень ясно, очень четко видел все действо, как будто перед ним прокручивали кадры в замедленной съемке. Две смутные фигуры в касках, горбившиеся в тени за пулеметом, открыли огонь. Хваленое пуленепробиваемое стекло не выдержало ударов калибра 14,5 мм – лопнуло, поражая осколками. Вторая или третья пуля в очереди разворотила Абу-Джихаду грудь, а следующая снесла голову.

Изворотливый Имад почти успел выпрыгнуть из джипа – он уже распахнул дверцу, напружинился для броска… Две пули опередили Гиену, почти разорвав худое тело.

– О-о-о! – отчаянно взвыл Арафат – и захлебнулся кровью.

Короткая очередь разнесла движок, ломая и круша поршни. «Лендровер» будто подпрыгнул, валясь набок, уходя в перекат… Грохоча и скрежеща, джип врезался в ограждение, полыхнул клубом дымного пламени, но никому, ни водителю, ни пассажирам уже не было больно.

* * *

Вторник, 3 февраля. Перед обедом

Техас, Абилин

«Зима в Техасе – это что-то с чем-то!» – с удовольствием думал Степан Вакарчук. Перед рассветом покапал небольшой дождик, а уже к одиннадцати – комнатная температура!

Сняв мятый стетсон, Стив пригладил волосы. Он единственный отпустил их в рост, отчего стал похож на Иисусика. Редкая бороденка лишь добавляла святости. Вальцев тоже зарос неопрятной щетиной, зато пышную свою прическу сбрил наголо. Даже Чак Призрак Медведя не пожалел косу – подстригся коротко, став неотличимым от любого «мекса».

«Конспи'гация, конспи'гация и еще раз конспи'гация!»

Целый месяц они кочевали по нью-йоркским закоулкам. Хочешь спрятать желтый лист – урони его осенью в парке. Желаешь скрыться сам – пропади в лабиринтах мегаполиса, затеряйся среди миллионов себе подобных!

Выждав пару недель, сели на поезд до Чикаго. Сошли на полдороги, купили мятый «фордик» за двести баксов – и покатили «на юга». Эксфильтрация нумер два.

Зашипел кофейник, и Степан живо снял его с костерка.

– Идите есть, а то остынет!

Первым явился Максим. В разноцветной вязаной шапочке с наушниками он был неотразим. Подбросив в огонь сухих веточек меските, Вальцев погрел руки, растирая ладони, и обнадежил:

– Ничего… Скоро потеплеет. Пустыня Чихуахуа! Звучит?

– Матерно! – фыркнул Вакарчук, подтягивая сковородку со скворчащими ломтиками бекона. – Звиняйте, яишни нема. Чак!

– Я здесь, – послышался спокойный голос индейца. – Набрал две канистры бензина на заправке. Должно хватить.

Призрак Медведя уселся перед костром. Подточил палочку ножом и наколол ею горячий кусочек бекона.

Вальцев молча протянул ему сухарь. Чарли кивнул ему, со страшным хрустом разгрызая хлебец.

– Скоро доберемся до Пекоса, – заговорил он невнятно. – Это река такая. Там живет Мэнни Красное Перо. Он покажет брод и проводит до Рио-Гранде. Сведет с тамошними контрабандистами, а они уже переправят нас на тот берег. Доедайте. Мне только кофе оставьте.

Упруго поднявшись, индеец скрылся в зарослях чаппараля. Вскоре закрутился стартер, басисто взревел мотор. Царапая борта, «Форд» сильно вздрагивал, будто чуял колючки металлической облупленной кожей.

Вакарчук торопливо набил рот и плеснул кофе в кружку.

– Заварено по-ковбойски, – хмыкнул Максим. – Подкова не утонет.

– А то!

Призрак Медведя пил маленькими глоточками, жмуря обсидиановые глаза, пока не выхлебал полную чашку.

– Едем! – выдохнул он.

– А что надо сказа-ать? – напел Степан вкрадчивым голосом.

– Спасибо? – Максим неуверенно забросил ответ.

– Хау! – улыбнулся Чак.

– О!

Посуда, одеяла, припасы переместились в кузовок пикапа. Хлопнули дребезжащие дверцы. Машина заворчала и тронулась, покатила по сухому руслу-арройо, вторя затейливым изгибам.

Вспугнутая тишина помаленьку возвращалась, подтягиваясь к кострищу. Ни звука.

Из зарослей выглянул молодой койот. Беспокойно оглядевшись, зверёк потрусил к костерку, залитому кофейной жижей. Порыскал, скуля – и вцепился в огрызок, заглотал жадно и счастливо.

Вдали, на склоне холма, разгорелись красные стоп-сигналы, словно открылись недобрые глаза. Койот шарахнулся, поджимая хвост, но не ушел – запахи одолели страх. Вытянув мохнатую шею, он завыл – тихонько и боязливо, будто жалуясь Большому зверю на свой голод и винясь за трапезу.

* * *

Тот же день, раньше.

Первомайск, улица Ленина

Чужая страна – чужие правила. Другая жизнь. Всё иное – повседневные привычки, принятые нормы общения…

Саймон вышел у сквера Победы и проводил глазами фырчащий «Икарус». Автобус, потряхивая «гармошкой», свернул на мост, желтым коробчатым силуэтом скользя вдоль строя пирамидальных тополей. Снег почти стаял с мостовой, лишь кое-где белея наметами, зато на газонах и в парке напротив – сугробы по колено. Русская зима.

«Внедряемся!» – кивнул себе Саймон Грин.

Вытряхнув из надорванной пачки папиросу, он дунул в мундштук, не зная, зачем, но все русские так делали, закуривая. Чиркнул спичкой, втягивая вонючий дым, скосил глаза на тлеющий кончик.

«Турецкий «Кара-Дениз» покрепче будет, – подумалось ему, – но есть что-то общее. Дерет горло…»

Саймон пригляделся к блеклому рисунку на пачке, выполненному в два цвета – пологие сопки, на склонах тает снег, а надо всем – лучистое солнце.

«Колыма, однако!» – развеселился Грин, и зашагал к продснабу, поглядывая вокруг, сверяя свою манеру вести себя с поведением «вероятных противников».

Люди как люди. Озабоченно торопятся, припаздывая на работу. Тяжеловесно, устало шагают, возвращаясь со смены. Старушка, закутанная в шерстяной платок поверх уродливого черного пальто, неторопливо ковыляет, припадая на палочку. Мальчишки, толкаясь и смеясь, лупят друг друга портфелями. Жизнь как жизнь.