Читать книгу «Целитель. Пятилетку в три года!» онлайн полностью📖 — Валерия Большакова — MyBook.
image







– Не я, – вытолкнул, отдуваясь. – Они, на своем Западе. Если мы опередим американцев, и первыми предложим простую, надежную и безопасную «электронку», то уже в следующей пятилетке будем грести валюту миллиардами долларов. А на кону – сотни миллиардов… И я хочу, чтобы наши оттяпали самый большой кусок «айтишного» пирога!

* * *

Четверг, 8 января. Позднее утро

Москва, Кремль.

– Вот и все, Андрей… – тихонько произнес Брежнев, глядя на экран. – Отвоевался…

С самого воскресенья, когда ему доложили о смерти Гречко, он ощущал мрачное удовлетворение. Бывало, подступал озноб или накатывала жалость, но эмоциональным фоном все равно оставалась некая мстительная угода.

«Ты хорошо колошматил немчуру, – думал генсек, – вот только война давно закончилась, Андрей. А мир тебе не нужен…»

Брежнев облокотился на стол, сцепил пальцы рук и устроил на них подбородок.

По всей стране объявлен траур, приспущены флаги. В кремлевской стене выдолбили нишу и заготовили простенькую мемориальную табличку. «Андрей Антонович ГРЕЧКО. 17.10.1903–04.01.1976»…

Едва слышно щелкнула дверь, и в кабинет заглянул секретарь.

– Леонид Ильич…

– Что, Коля? – встрепенулся генеральный.

– Вы вызывали товарища Козлова… Он ждет.

– А… Да-да, пусть заходит.

Дверь открылась пошире, впуская невысокого, полноватого человека с обширной залысиной. В костюме, при очках он напоминал обычного партийного функционера среднего звена. А отточенный ум конструктора ракет напоказ не выставишь…

Замечая растерянность гостя, хозяин сам встал навстречу.

– Здравствуйте, здравствуйте, Дмитрий Ильич! Да вы не тушуйтесь – кабинет, как кабинет. Ну, может, чуть побольше вашего, хе-хе… Присаживайтесь!

– Я, признаться, не был готов к встрече, – смущаясь, заговорил главный конструктор и начальник ЦСКБ. – Ни одного документа не захватил…

Генеральный небрежно отмахнулся.

– А мы без бумаг, по-свойски! Дмитрий Ильич… – Брежнев сосредоточился. – Я, бывало, курировал наши космические дела, и с тех пор интереса к ним не потерял. Поэтому… Или давайте без предисловий! Расскажите мне… Вот наша новая ракета… «Раскат», кажется… А то всё Н-1, да Н-1! Хочу знать ваше мнение: почему все четыре «Раската» взорвались?

Козлов повертел головой и расстегнул верхнюю пуговку, как будто ему душно было.

– А я вам скажу! – голос Дмитрия Ильича дребезжал и позванивал. – Причина, как всегда, в идиотстве и разгильдяйстве! Ну, как можно сложнейшее изделие, космическую ракету, испытывать собранной? Это у меня вообще в голове не укладывается! Я говорил Мишину, чтобы не спешил. Давай, дескать, проверим все досконально – каждый блок, каждый узел в отдельности! Нет, ну а как иначе-то? Н-1… «Раскат» – это же сложнейшая система! Да еще столько двигателей сразу – всю конструкцию ведет. Да их надо было отдельно тестировать, каждый двигун вывозить на огневые испытания, а не сразу – ух! – целой упряжкой! Знаю, что прогорают, так думать надо! А то гонка, гонка… Ну, опередили нас американцы, ну, высадились первыми на Луну, и что? Мы же не спортом занимаемся, а освоением космического пространства! А этим… чемпионам отрапортовать лишь бы! Вы меня простите, конечно, Леонид Ильич, что я так резко, но сколько ж можно? Четыре ракеты угробить ни за что, ни про что! Да мы бы, если все по уму делали, уже запустили бы «Раскат». Довели бы до ума – и запустили! А теперь… – он безнадежно махнул рукой. – Глушко даже готовые корпуса Н-1 в блин бульдозерами раскатал…

– Ну, уж нет, – добродушно проворчал Брежнев, – такого удовольствия мы ему не доставили. Был… э-э… сигнал от оч-чень информированного товарища, вот мы и… того… подсуетились. Дмитрий Ильич, вы не просто ходили в замах у самого Королева. Вы стали продолжателем его идей. Скажите, «Раскат» может стать такой же надежной ракетой, как «Союз»?

На минуту в кабинете зависло молчание. Со стен строго взирали Ленин и Маркс. Едва слышно тикали «рогатые» часы.

– Мог бы, – вздохнул Козлов, – Вполне мог. Самое неприятное, знаете, в чем? В потере темпа. Ракета Н-1 была почти готова, а теперь Глушко хочет с нуля строить свое собственное изделие – «Рассвет»![1] Извините, что я так нелицеприятно о коллегах, но… Знаете, Глушко мне Яковлева напоминает. Тот тоже в войну мешал и Туполеву, и Поликарпову… Даже исхитрился повернуть так, что авиазавод, готовый к выпуску бомбовозов «Ту-2», перевели на сборку «Яков»! Ну, как так можно, а?

– Понимаю, понимаю… – затянул генсек, опуская тяжелые веки. Сложив ладони перед собой, он побарабанил пальцами о пальцы. – Скажите, Дмитрий Ильич… Ну, а если бы работы по Н-1 возобновились в этом году, что бы мы успели до восьмидесятого, до восемьдесят второго?

– Ну-у… – завел конструктор, перекидывая взгляд с портрета Маркса на портрет Ленина. – Многое бы успели. Я же прекрасно помню все наши планы! Конечно, пришлось бы их серьезно подкорректировать, куда ж без этого. Думаю… Думаю, к семьдесят восьмому году запустили бы «Раскат» с лунным орбитальным кораблем, беспилотным, разумеется, на пробу, а в восьмидесятом или в восемьдесят первом наши космонавты высадились бы на Луну… – помолчав, он добавил, как будто теряя интерес к разговору: – Тогда же, в восьмидесятых, развернули бы лунную базу «Звезда». Лучше всего на Южном полюсе – вечный свет для солнечных батарей… или печей. А на орбиту Земли запускали бы ТКС – этот кораблик доставит на «Салют» сразу тонн пять всякого добра. Отправили бы марсоход «Марс – 4НМ», а станция «Марс-5НМ» доставила бы нам грунт с «красной планеты»…

Брежнев, наблюдая, как настроение посетителя падает в минус, понятливо усмехнулся.

– Расстроились, небось? Зря. Мы хотим вам предложить, Дмитрий Ильич, занять вакантную должность генерального конструктора ОКБ-1.

Лицо Козлова залила бледность.

– А… Глушко? – пролепетал он.

– А товарищ Глушко займется проектированием ракетных двигателей! – в голосе генсека прорезалась жесткость. – И пусть только не создаст лучший в мире ЖРД! Ну, что, Дмитрий Ильич? Обдумали наше предложение?

– Н-нет еще… – выдавил гость, и тут же поспешно добавил: – Но я согласен!

– Вот и отлично.

Проводив до дверей все еще ошеломленного генерального конструктора, генеральный секретарь выглянул в приемную. Устинов, как примерный ученик, сидел на стульчике, сложив руки на коленях.

– Заходи, – сказал Брежнев тоном киношного Верещагина.

Секретарь ЦК, «гражданский генерал» Устинов поспешно встал и перешагнул порог.

– Ну, что, Дмитрий Федорыч? – не присаживаясь, Брежнев зашагал по кабинету, выглядывая то в одно окно, то в другое. – Догадываешься, зачем зван?

– Надеюсь, что верно сообразил, – глухим басом ответил Устинов.

– Министр обороны умер, – усмехнулся генсек. – Да здравствует министр обороны! Мы решили, что этот воз как раз по тебе. Но учти, Дмитрий Федорыч, клепать тысячи танков больше не дадим. Хватит стоять на страже, залезая в карман трудящихся. Не числом надо побеждать, а умением! – покосившись на Устинова, он насмешливо фыркнул: – Отставить страхи! Не пропадет твоя оборонка, не бойся. Расходы на НИОКР мы даже увеличим. Авиацию надо подтягивать! Океанские корабли строить – крейсера тяжелые, авианосцы с вертолетоносцами… Чтоб было, на чем с визитом вежливости явиться, хе-хе… А вот армию сократим наполовину, как минимум… И не гляди так страдальчески, Дмитрий Федорыч!

– Да я… Ох! – новый министр обороны покачал головой. – Помню просто, как Никита полки расформировывал… Сколько мы тогда офицеров потеряли! Боевых офицеров!

– А вот ты и подумай, как нам сберечь кадры! – весомо сказал Брежнев. – Чтобы в армии служили не толстопузики штабные, а настоящие бойцы. Жильем обеспечь офицерство, детскими садиками и школами. А как же! Хватит защитникам Родины кочевать по гарнизонам! Пусть у лейтенантов с полковниками голова болит не о дровах на зиму, и не о лекарстве для дочки, а только о повышении боевой и политической. – Он усмехнулся, глядя на Устинова. – Понимаю я все, что ты хочешь сказать. Боишься новой войны? И я боюсь! Просто в наших потугах защитить завоевания Октября надо и меру знать. Иначе от этих завоеваний мало что останется. Снесут! И не извне, а изнутри…

– Вы о «Ностромо», Леонид Ильич? – пророкотал Устинов.

– О нем, родимом, – усмехнулся генсек, закладывая руки за спину. – Признаться, я сперва даже не поверил во всю эту фантастику. А он нас просто завалил фактами – кричащими, дичайшими, ужасающими! И вот, месяц за месяцем, день за днем мы убеждались, что «Ностромо» не солгал нам даже в мелочах. Ведь так?

– Так, – согласился министр обороны. – Стало быть, курс на деконфликтацию с Западом?

– Да, – твердо заявил Брежнев. – Пусть не боятся нас, но уважают. А цель в том, чтобы в капстранах нам завидовать начали! Нашему уровню жизни, нашей стабильности и благополучию. А иначе… Иначе победа будет не за нами. – Он задумчиво потер щеку, и сказал: – Только ты… ты вот что, Дмитрий Федорыч. Пускай вероятный противник не думает, будто мы сдаем позиции. Укрепись в Сомали, во Вьетнаме, на Кубе, в Сирии. Чтобы у нас там крепкие, надежные базы были! И спуску империалистам не давай. Ударят нас по левой щеке – сверни им челюсть или отбей печенку! Понял?

– Понял! – заулыбался министр обороны.

– Ну, раз понял… Не забыл еще, как Никитка говаривал, вождю подражая? Наши цели определены, задачи поставлены. За работу, товарищ Устинов!

* * *

Тот же день, ближе к обеду

Москва, Курский вокзал.

Метропоезд со стихавшим воем вынырнул на свет, и мимо окон замельтешили толстые канеллюрованные колонны.

– Станция «Курская», – разнесся гулкий женский голос.

– Выходим? – Настя таращила глаза в манере провинциалочки.

– Угу…

Я шагнул на перрон, и сестричка тут же взяла меня за руку, словно по детской привычке – старший братик не даст потеряться…

– Что, не хочется уезжать?

Настенька подумала.

– Да как-то… – затянула она. – Непонятно как-то. И жалко уезжать, и уже по дому соскучилась немножечко… А теперь у нас еще один дом! Старый забудется постепенно, туда вселятся другие люди, он станет чужим… И я его тоже буду жалеть.

Я легонько сжал девичьи пальцы, транслируя понимание.

Толпа вынесла нас на «уровень моря», и я победно улыбнулся – впереди не маячила коробчатая, несуразная громада «Атриума», этого монумента в честь капиталистической революции.

Там, в недалеком будущем, торгашеский центр застил знакомую волнистую крышу Курского, затмевая сам вокзал, как бы убирая его на задворки, а площадь ужимая до тесного проезда. В этом сквозило нечто нагловато-купеческое, нахрапистое, возвращающее ко временам Кабанихи и деревенских хитрованов-кулаков.

А ныне Курский представал во всей своей красе, и это как-то успокаивало, давало слабину натянутым нервам.

У вокзала кучковалось целое стадо оливково-желтых такси, сплошь «Волги» с шашечками. Особняком стояли два красных угловатых «Икаруса». Народу хватало, но, пробившись сквозь толпы встречающих и провожающих, я с радостью убедился, что очередь к кассам невелика – опыт прежних лет уверенно занял руководящее место.

«Могу даже инструкцию написать для попаданцев: как спрашивать крайнего, как проходить без очереди (самый простой вариант: «Мне только спросить!»), как ориентироваться, запоминая стоящих впереди и занявших за тобой…»

Выстояв минут десять, я протянул кассирше двадцать пять рублей – красные десятки и синюю пятерку.

– Два до Харькова, пожалуйста.

Кассирша – седая толстая бабуся, похожая на вахтершу в общаге, – живенько все оформила, продвинув мне сиреневые билеты да рубль сдачи.

– Поезд отправляется ровно в девять вечера.

– Спасибо.

Все, теперь я спокоен: билеты в одном кармане, деньги в другом – и целый день впереди, чтобы прикупить в столице того, чего не найдешь в глубинке.

– Это мы только вечером? – тараторила Настя. – А мама успеет проводить?

– Успеет…

– А копун?

– Почему не копуша? – улыбнулся я, пальцами гладя висок – голова побаливала. К перемене погоды, наверное.

– Это мама у нас копуша, а папа – копун!

От Настиного щебета меня отвлекла сценка из вокзальной жизни. Вальяжный мужчина неожиданно вскочил с дивана и тревожно оглядел зал ожидания.

– Товарищи! – воскликнул он. – Чьи это вещи? Товарищи, кто забыл чемодан?

– Ой, мой это, мой! – подхватилась девушка в простенькой синтетической шубке. – Ой, спасибо!

А я шагал к дверям с табличкой «Выход в город», и улыбался.

Только в СССР все – товарищи. Ни в одной другой стране не существует той взаимовыручки, всеобщей поддержки, ставшей для нас правилом жизни. Необязательно, чтобы тебя кому-то представили, как на Западе – ты можешь спокойно подойти к любому незнакомцу и заговорить с ним, попросить о чем-то, даже о ночлеге. С самим такое приключилось однажды, в восемьдесят втором, в Москве. Пришлось двое суток ночевать на вокзале, а на третий день, где-то под вечер, я подошел к «теплой» компании, выпивавшей в скверике неподалеку от станции метро – друзья обмывали звездочки новоиспеченного майора. Парни, говорю, нельзя ли у вас переночевать? Мочи нет! Да не вопрос, отвечают. Меня приютил… как ни странно, не помню имени, знаю только, что он работал осветителем в областном театре кукол. Сначала благодетель повез меня к себе домой, но в метро передумал, и мы поехали к его любовнице. Там я и переночевал.

Не уверен, что в Москве образца 2018 года возможно подобное – вирус индивидуализма, занесенный демократизаторами, поразил «новую историческую общность – советский народ».

Я усмехнулся. Ничего, наработаем иммунитет. Вирусная инфекция долго лечится, легче бациллоносителей передавить, чтобы не портили «атмосферу социального оптимизма»!

– Ну, что, Анастасия? – бодро вылетело из меня. – По магазинам?

– По магазинам! – радостно поддержала сестричка.