Она долго смотрела в пустое окно, будто чего-то ждала или слушала в себе:

– Милый, мы ведь не навсегда родились – только на миг. На миг, как ты вчера спел мне, помнишь? С первого удара, ещё девчонкой, я почувствовала, что в жизни всё будет страшнее, что я не вынесу. Так и случилось, судьба моя такая. Если б ты знал… Для меня всё кончено на земле, почти всё, – она отвернулась и закончила ломающимся шёпотом: – Уже столько времени мои поцелуи – как в лицо смерти. Даже с тобой я не могу от этого избавиться. Нет сил жить.

По телу вместе со страхом прошлась летучая колкая дрожь, и Сва похолодел.

– Один монах сказал, что я порченая. Что блудница, грешница, что бесноватой скоро стану… Не знаю, как отсюда вырваться, от себя спастись, – глухо выдавливала она слова и вдруг залилась слезами: – Боже, помоги исчезнуть! Хоть в этом помоги!

– Не могу слышать! – закричал он, вскочил и закачался от неожиданной дурноты: – Тошнит что-то…

Сва не помнил, как и зачем оделся. Будто собрался по непонятному делу уходить из дома, но в последний момент застыл у окна, глядя вглубь комнаты. Лави сидела на кровати, опустив голову. Свесившиеся волосы наполовину закрывали лицо, грудь странно светилась в темноте.

– Что, стрёмно со мной? – посмотрела исподлобья, с тяжёлой усмешкой.

Он не ответил. Не одеваясь, Лави опять подошла, потянулась обнять. Потом передумала и села к столу, нащупала сигареты:

– Куда же ты собрался из собственного дома? А я винца выпить с тобой хотела. Или хоть чаю попить, – она выдохнула дым, рассеянно огляделась и покусала губы. – Жаль, травки нет, было бы в кайф… Ладно, я и так с тобою улетела, даже не верится.

Её нагота тянула и тихо корёжила тело, а душа цепенела, сжималась в бессильный комок. Сва слышал голос Лави, но почти не понимал слов:

– Видишь, я тебе уже всё отдала. И ничего другого, лучшего, у тебя со мной не будет. Вот в чём ужас… Всё бессмысленно. Нет никакого Бога, есть лишь глупые мечты о любви и счастье. Мне надоел этот абсурд, называемый жизнью, а тебе ещё нет. Разница между нами только в этом, только. А в остальном мы слишком похожи. И мне страшно за тебя. Не за себя – я уже давно всё поняла.

Перед глазами темнела, кружилась комната, и посередине сидела Лави. Он отвернулся. Хотелось, чтобы всё превратилось в идиотскую шутку, чтобы она расхохоталась, чтобы исчезла невыносимая тяжесть, повисшая в комнате.

– Ты бы оделась. На ведьму слишком похожа, прости, – прошептал Сва и закрыл лицо руками.

– Да, похожа, время от времени. Ты не первый, кто заметил.

– Хватит! Не могу больше! Ты всё придумала! – сорвался он на крик и сжал зубы, чтобы прийти в себя.

– А мне гнуснейшей придумкой кажется наша жизнь, понимаешь? Даже встреча с тобою – как насмешка, когда жить уже сил не осталось. Внутри всё сожжено. Моя нежность… Кому она была нужна? Только моё тело – как закуска после вайна. От него ведь, чёрт возьми, не убывает! Клёво, скажи? А? – она откинулась на стуле и зашлась в плачущем смехе.

Сва зажмурился, как от пощёчины, руки стали мелко дрожать:

– Что-то мне совсем тяжко стало. Пойду ну улицу, подышу, – пробормотал он и выскочил из квартиры.

Забыв о лифте, стремглав слетел по лестнице вниз. Хотелось сделать что-то непоправимое, разрушить какое-то проклятие, что-то ненавистное сломать в этом мире. Он бессильно вскинул кулаки к небу и неожиданно для себя побежал. На улице не было ни души. Светили никчёмные фонари. Истоптанный, разъезженный шинами снег то скользил, то хлюпал под ногами – детская площадка, кусты, дымящаяся яма теплотрассы, гаражи, соседний двор, опять кусты, дырявый бетонный забор, помойка, заснеженные автомобили, дома, дома…

Сжиженный холодный воздух с шумом втекал и вытекал из груди. Потемнело в глазах от изнеможения, и Сва перешёл на шаг, завершая большой бессмысленный круг. Сбоку показалась красная горящая зазубрина метро. По снеговой тропинке он пересёк знакомый двор – мимо стайки обугленных холодом деревьев, около беседки и обледенелой скамейки – и остановился.

– Наглоталась колёс, накурилась и шизанулась. На мраке съехала… Лучше не думать об этом, не думать ни о чём. Попробовать привести её в чувство, поцеловать, сказать «люблю». И больше никуда не отпускать. Мы вместе пойдём ко врачам. Я вытащу её, ведь есть же в мире что-то сильней наркоты!

Колотило в висках, рвалось наружу сердце. Сва схватился за грудь и вдруг понял, что сделать ничего не сможет.

– Она меня не послушает. И врачей тоже. Как с ней жить? Что делать?

Он не мог представить, что скажет Лави, и бессильно брёл прямо по снегу. У самого дома жалость к ней кольнула так сильно, что Сва остановился:

– Теперь это моя истерика… Но что я могу? У неё креза жестокая. Её лечить надо. А как, если ей жизнь в отврат? – и тут его полоснула по темени страшная мысль: – А если моя любовь, весь мир для неё – отголоски бреда? Если всё сожжено наркотой? Тогда ей только чудо поможет. Чудо, которого нет.

С этими мыслями, едва двигаясь, он повернул за угол. У подъезда на заснеженных ступеньках сидела Лави и смотрела в его сторону. Поднялась и пошла навстречу.

– Не хотела уходить, не попрощавшись. Хотя, что это меняет.

– Куда ты собралась? Сейчас… половина четвёртого. Пошли ко мне, чаю попьём, согреешься.

– Нет, я не вернусь. Поймаю тачку у метро и кончено.

– Я тебя никуда не пущу.

– Брось, ни к чему это.

– Нет!

– Силой что ли назад поведёшь? А что потом? Ты же погибнешь со мной. Зачем тебе?

– Тогда я погибну без тебя. Выбирай! – Сва схватил её за плечи.

– Я уже выбрала. И хочу, чтобы именно ты жил и любил. Любил всем сердцем, как ты можешь. Но не меня…

По её щекам текли слёзы, смывая остатки туши. Лави прижала к глазам носовой платок и быстро зашагала вперёд. Ледяной воздух сжал голову, заполнил тело. Коченея на ходу, Сва двинулся следом. До самого метро они не проронили ни слова. Там, на проспекте, Лави вышла на мостовую и застыла, глядя вдаль. Матово-чёрный асфальт серебрился под фонарями. Молчание стало таким тягостным, что он произнёс, дрожа в ознобе:

– Останься хоть до утра. Успокоишься, завтра всё увидишь иначе. Останься, Лави! Опасно ночью одной…

– Что? Что? – горько засмеялась она и повернула к нему заплаканное лицо. – Мне давно ничего не опасно.

– Давай вместе поедем, у тебя договорим, – он обнял её, погладил по мокрым щекам, поцеловал. – А если не захочешь, я вернусь на том же каре.

Сказал, не подумав, сразу пожалел и тут же услышал:

– Глупо это – провожать, возвращаться. Иди лучше домой! Что стоишь?

Тут он отшатнулся и закричал вне себя:

– Ты вместо придурка меня держишь, да? Зачем ты приехала? Зачем устроила это кино крезовое?! – вгляделся в её лицо, до крови прикусил губы, борясь со слезами: – Я для тебя просто никто, да? Да?!

– Ничего ты не понял, – прошептала она. – Не мог понять. К счастью.

– Нет, понял! Тебе срочно в психушку надо, лечиться! Насильно! Лави…

– А есть такая, чтобы вылечиться от этой жизни? Ты знаешь? – её глаза опять наполнились бархатистым нежным золотом – как тот, самый первый взгляд. – Я ведь хотела лишь попрощаться. С тобой, со всем на свете. Прости, Сва, любимый…

За их спиной урчал мотор. Она отвернулась и шагнула к притормозившему «Жигулёнку».

– До «Динамо»! – потянула приоткрытую дверцу.

– Я с тобой!

В ответ Лави сжала губы, замотала головой и с треском захлопнула дверь, будто говоря «нет». Мотор взревел, и неведомо откуда взявшаяся машина стала стремительно уменьшаться на чёрной дороге, на глазах превратилась в красный сдвоенный огонёк. Вскоре, нервно мигая, он двинулся в сторону и пропал.

Пошатываясь, Сва пересёк мостовую, постоял в тупом бездумье и побрёл домой.

Поздно утром на столе рядом с недопитым стаканом чая он увидел листок из её блокнота с запиской: «Про ведьму всё было неправда. Прости, любовь моя. Прощай. Навек твоя. Лави». Сел на стул, на котором ночью сидела она, перечёл прыгающую строчку и жестоко пожалел, что не догадался, даже не подумал взять у неё номер телефона.

В дауне

Весь следующий день Сва не мог придти в себя:

– Неужели она пришла только за тем, чтобы сказать «прощай»? В голове бесконечно повторялись, дробились в бессмыслицу её записка и последние слова: «попрощаться со всем на свете».

– Невозможно поверить. Она обкурилась, измоталась, в депресняк вошла. Как будто нет ни меня, ни её подруг – никого, кто её любит. У неё шиза глубокая, как ни ужасно. Одни стихи чего стоят. Вчера от неё таким ужасом повеяло. Немыслимо. Лави – умрана, умрада. В уме рана ада. Слышит зовы низов. Видит сны сатаны… Нет, я сам с ума схожу. Она же меня любит. Написала: «Навек твоя»… Верить в Бога смешно, но любить и не видеть в жизни никакого смысла – это же безумие, самое отчаянное! Какая-то адская отрава в мозгу.

От этих мыслей Сва сник. Вспоминал, как в день знакомства поразился её сияющим глазам и острой печали в их глубине.

– Что с ней произошло за какой-то месяц-полтора? «Порченная»… Монах какой-то наговорил ей, а она отчаялась. Придушить бы этого монаха! Мы все не ангелы, все порченные, а он – самый первый! Ясно, её доканали. Но кто? Как она, Лави, могла на наркоту подсесть? Неужели в системе? Нет, вряд ли. С такими, как Дик она не общается… Теперь она отовсюду уйдёт, замкнётся в себе. А потом возьмёт и кинется. Сегодня, завтра. Она уже на пределе. Ей жить нечем. Ей только любовь нужна, огромная, настоящая! Ничем другим её не спасти. Простить себе не могу… Сегодня же найду её телефон, приеду к ней домой и никуда без неё не уеду. Перевезу к себе, а там посмотрим. Надо будет, вместе пойдём ко врачам. Всё для неё сделаю. Её ведь никто никогда не любил, вот в чём ужас.

Сва валялся на кровати, где минувшей ночью задыхался, обнимая Лави, и мучался рядом с её призраком, вставал, бродил по комнате, садился к столу и, вглядываясь в потолок, шептал:

– Как я мог её отпустить? Испугался, подумал, что с ней не вынесу, не выживу. А не подумал, зачем вообще жить? Теперь, без неё? Лишь бы вытащить её из дома, оторвать от самой себя. Ничего не буду ей говорить, просто обниму и никуда не отпущу. Буду целовать, пока она мне не поверит. Она должна понять: всё только для любви создано – и весь мир, и наши две жизни! А если нет, то права она: кругом только мрак.

В знакомый подъезд он вошёл с мрачными предчувствиями и сразу понял, что Лави в парадняке не появлялась. Там всё было как обычно. Бренчала гитара, курили, целовались, вели заумные разговоры, лишь Мади с недоумением вгляделась в лицо Сва и вопросительно подняла брови. Но ни ей, ни кому другому невозможно было рассказать, что произошло в минувшую ночь.

– Народ, как можно Лави рингануть? Кто знает? – не выдержал Сва.

– А разве она тебе свой номер не дала? – удивилась Мади.

Он нервно помотал головой:

– Я позвонить ей должен, срочно!

– Чё ты так застремался, старик? – ехидно спросил Потоп. – Подожди, может, заявится ближе к ночи.

– Что-то случилось? – всмотрелась в него Точка.

– Я… – замялся Сва, – я ничего понять не могу. Она вчера скипнула. Неожиданно, в самом глухом смуре. Даже не успел её ринг записать. Боюсь, теперь надолго пропадёт, если не хуже…

– Через силу не напрягайся. Она и раньше неделями пропадала, а потом появлялась, – флегматично заметила Глори. – Это же Лави, герла немного глючная. Но её и такую все любят.

– Я ей позвонить должен! Поймите же вы, – настаивал Сва и оглядывался по сторонам, ища поддержки.

– Проблема в том, что Лави не велела никому свой номер давать, – заявила Точка и подозрительно посмотрела, но встретившись с его затравленными глазами добавила: – Ладно, я сама ей отрингую. Скажу, ты просил.

На следующий вечер Точка растерянно заявила, что телефон Лави не отвечает:

– Не представляю, что могло случиться? Если через пару дней не дозвонюсь, поеду к ней домой.

Дик многозначительно улыбнулся и отвёл Сва в сторону:

– Тихарь, а такую герлу клеишь. Реально на ней съехал? – поймав взгляд Сва, запнулся и произнёс с некоторым сочувствием. – Ну, не ты первый.

– Старик! – перебил его Сва. – Ты что-нибудь о ней знаешь?

– А что?

– Позавчера она, ни с того ни с сего, до крезов дошла и слиняла – резко, среди ночи. Стрёмно что-то. Ты бы её послушал. Впечатление, что она вот-вот кинется. Что Лави, правда, торчит? Или она по жизни такая?

Тот выпустил вверх колечко сигаретного дыма.

– Ладно, как своему лучшему фрэнду, расскажу тебе. Только не здесь.

Они сидели в одном из ближайших подъездов, на заледеневшем подоконнике, у самого чердака. Сквозь выбитый угол стекла в полутьму лестничной клетки втекал морозный пар, обволакивал бутылку портвейна и плавленый сырок. Но Сва не чувствовал ни холода ни тепла.

– Короче, прогон тут такой. Лави… – Дик долго водил в воздухе сигаретой и с пьяной усмешкой заглядывал ему в глаза, – балдёжная чувиха, но с глюками. Я от неё сразу отвалил. У неё фазер генерал гэбэ. Она с ним за бугром бывала, на инглише говорит, сингует классно, сам знаешь. Один штатник к ней в том году месяца два клеился. Она нам про него пару раз спичила. То ли мэридж хотел с ней замутить, то ли просто факнуть. Грины совал, презенты всякие, пока все свои дела в совке не завернул. Лави, похоже, его послала, хотя кто знает? Может, она в Штаты отвалить задумала, но обломилось?

– Не в этом дело, – Сва нетерпеливо мотнул головой. – Скажи, ты хоть понимаешь, почему у неё крыша временами едет?

Дик замер в пьяном раздумье, заглядывая в опустошённую бутылку:

– То, что она торчит – факт. Если по чесноку, не знаю, на одном пыхе или ещё на чём? Чува из другой тусовки базарила, уже года два назад, к Лави, вроде бы, один нарк прилип. Короче, полная гумоза. Она поначалу не врубилась, а потом, видно, слабо стало отшить. По фейсу мэн был вполне хипповый, на доске лабал и всё под неувязка несчастного-одинокого косил. Месячишко лав с ней давил, говорил, что ради неё на всех других забил, а потом затащил к каким-то гиббонам во флэтуху, типа стихи-песни послушать. Там все надринчались, Лави втихую накачали дурманом и сами круто заторчали. Мэн клялся, что случайно всё вышло. В общем, я так думаю, прошлись по ней толпой разок-другой. А на следующий день она веняки себе попилила. Ну, и сходу в крезуху залетела…

Выпитое вино с неожиданной силой ударило в голову. Сва сидел, скрючившись на подоконнике. Перед глазами плыли тёмные пятна, лестничные ступени, оконная рама, комок фольги. Очнулся он оттого, что Дик вдруг обнял его и поцеловал.

– Ты что? – отстранился Сва.

– Ну, как что? Разве ты не пробовал?

– Спятил?

– И не хочешь?

Сва поднялся, посмотрел в его странно улыбающееся лицо и вытер губы:

– Если ты для прикола, то дерьмово получилось.

– А говорил… Ну, смотри сам. Пусть для прикола, ладно. Тогда пошли.

Что он Дику говорил, Сва не понял, да и не старался. Из головы не выходил его рассказ о Лави, которому страшно, невозможно было поверить.

На следующий вечер Точка подошла к нему и хмуро сказала:

– Вот тебе телефон Лави, сам ей рингуй! Я дважды на её бабку напоролась и такого услышала…

– А с Лави говорила?

– Она её даже не позвала. Не знаю, что там у них? Похоже, дурдом полный.

– Ты же хотела к ней съездить?

– Смысл, если там бабка крезует? Езжай, если хочешь, адрес дам. Но тебя и в подъезд не впустят. Она же в генеральском доме живёт.

Лишь на второй день, после его бесчисленных звонков, трубку подняли и сразу опустили.

– Лави! – успел крикнуть Сва, но услышал в ответ короткие гудки.

Ещё неделю он с угрюмым отчаянием звонил в неведомую квартиру. С каждым разом становилось всё яснее – телефон отключён, дозвониться до неё невозможно. Изнемогая от догадок и предчувствий, Сва каждый вечер плёлся в парадняк. Вопреки разуму, он надеялся встретить Лави или, неведомо как, хоть что-то о ней узнать.