Глава II

Труженик всегда нацелен на работу. Если присмотреться, дни у них начинаются однообразно. Они как заводные, – в делах.

Что-то так грохнуло, малыш вмиг очнулся. Перед глазами белый снег, он вскинул руку, но не достал.

– Ах, что б тебе, дети спят!.. – услышал шёпотом произнесённый упрёк. Вовка тоже проснулся, и всё стало понятным. Они лежали на печи. Ощущение голода пронизывало с головы до пят. А внизу – шёпот: – Нешто так дрова швыряют…

– Я уронил их, отец вон сколь напихал – гору… – у печи внизу кто-то оправдывался.

Братья переглянулись, придвинулись к краю и посмотрели вниз с печи. Сквозь окна – веером солнечные лучи уперлись в крашеный пол, обозначили зеркальные квадраты. Они стали прислушиваться и вспоминать. Прислушиваться к тому, что происходит в хате, а вспоминать – что в семье говорили о Стёше.

От печи по направлению к выходу шёл рослый парень. Он посмотрел в сторону ребят и сказал:

– Они не спят, таращатся, будто сычи.

Скрылся за дверью. Тут же выглянула старуха и посмотрела на печь: – Живы, бедолахи?

Она словно себя спрашивала или убеждалась в чём. Убедившись, скрылась, продолжая с чем-то возиться, что-то отодвигать, стучать крышками кастрюлей.

О Стёше отец с матерью говорили, что он обитает среди хохлов. Ушёл из шахтёров, купил хороший дом, живёт большой семьёй, не бедует. Говорилось до войны, а сейчас всё поменялось…

Малыша толкнул Вовка:

– А где мамка?.. Вчерась сколько было народу, играли в карты, сегодня куда-то все подевались.

– В карты? – удивился Валерка.

– Да, а ты что, не видел? Мы зашли, а они сидят за столом и режутся.

– Я не видел. Давай спросим бабушку, где мамка…

– Спрашивай.

– Нет, спрашивай ты. Спрашивай, где наши штаны, одежда. Вчера столько народа, сегодня – никого. Одна эта старуха…

– Вы что это шушукаетесь? – показалась старуха. – Вставайте. Все давно встали.

– У нас нет штанов, – сказал старший.

– Вот ваша одежда на лавке, – Варвара занялась своими делами.

Братья спрыгнули с печки, проскочили к лавке, быстро облачились во всё чистое и сухое.

– До ветру во дворе умываться в сенцах. Меня зовут – бабушка Варвара, – ласково говорила она.

– Знаем, мамашка говорила, – смело сказал Вовка.

Сегодня бабушка Варвара в светлой кофте, волосы зачёсаны на пробор, сухая, высокая и вроде не такая гнутая, как Стёша.

Братья выскочили на улицу. Яркое солнце ослепило, а свежий воздух приятно отдавал дымком, с запахом хвороста. Необычную тишину нарушали чирикающие воробьи в густых, колючих кустах шиповника, – сколько их там возилось! У Валерки ёкнуло сердце охотника. Он полез в карман за рогаткой – нету!.. И тут из-за сарая с охапкой дров выдвинулся Витька, кивнув головой на хатку, крытую потемневшей соломой, сказал:

– До ветру – там.

Малыш с Вовкой переглянулись – все так озабочены, чтобы они не забыли «до ветру». Они по узкой, прочищенной в снегу тропинке пошли «до ветру».

Вовка предложил выбраться на улицу и посмотреть, с какого края вчера попали сюда, а потом спросить: куда делись Нинка и мать?

День только начинался, с крыш свисали длинные искрящиеся сосульки, капли так и сыпали с них. Падая в пробитые в снегу лунки, наполненные прозрачной водой, они как бы щебетали.

Вовка поднял небольшую палку, запустил в сосульки и чуть было не разбил оконное стекло, а в сосульку не попал.

– Хорошо, что не в окно, а то бы получил на орехи, – сказал кто-то у них за спиной.

Дети оглянулись. За ними стоял всё тот же Витька, который носил дрова.

– Эх, вы, дохляки! Всему надо учиться у старших.

Он взял палку, подпрыгнул и сбил с одного маха несколько сосулек. Они разлетелись по сторонам, словно осколки стекла.

– Меня зовут Витька. Я ваш аж троюродный брат. Десятая вода на киселе. Похрустеть захотели, ну, чего ж вы. – Витька поднял кусок отбитой сосульки, отряхнул снег и с хрустом откусил – а скусные, скуснея морковки.

Братья тоже подняли кусочки, тоньше, чем у него, принялись хрумкать.

– Ну вы не очень-то нажимайте, а то околеете.

– А ты не околеешь? – спросил малыш. – То, что ты Витька, мы знали давно. Смотри, Витька, застудишь горло.

– Я большой и сильный, – Витька хрумкал, белые, крупные зубы, крошили сосульки с таким хрустом, что, наверное, слышно было в хате, потому что через открытую форточку бабушка крикнула:

– Виктор! Тебя куда послали?

– Иду, куда послали, – ответил Виктор. – Пошагали, дохляки, со мной. Там интереснее.

– А мамка…

– Там и мамку увидите.

– Погодь-ка, – опять крикнула через форточку Варвара, – давай их сюда, они голодны.

– Пойдём-ка, дохляки. Я забыл, что вы вчера – уснули, даже не ужинали. Оченно вы любители большие «хрюкать».

– Если бы ты столько, сколько мы протопали, «хрюкал» бы целый день, – заявил Вовка.

Бабушка Варвара с полотенцем в руках проследила за умыванием, подсказывая, чтобы гости потёрли руки мочалом. Что было сделано с усердием.

Полотенце хранило запах мяты, дождевой воды. Так пахли у них полотенца до войны. Их все унесли мародёры. Об этом братья, перебивая друг друга, рассказали бабушке.

– Нас, пока бог хранит, – сказала она. – Чужих нет, а полицаи – пьянь!..

Ели кутью: распаренную в печке пшеницу с постным маслом. Картофельные драники с луком и салом. Запили завтрак узваром из лесных сушёных яблок, шиповника. «Узвар – этот живая кислота, но пользительный», – подбадривала Варвара.

Не успели вылезти из-за стола, пришла мать с дядей Стёшей. Мать кроила кому-то пальто и платье, и за это ей дали немного муки, сала, Нинку напоили молоком.

Вернулись девчата с хозяйкой тётей Сашей. Они ходили полоскать на речку в проруби бельё. Пришли ещё сыновья, младше Виктора. Застолье получилось людное.

– Видишь, сколько их, хорошо, что мы успели поесть. Я наелся, – довольным тоном заявил брат, когда они вышли на улицу.

– Мы жить здесь будем? – поинтересовался Валерка.

– Не знаю, – ответил старший.

Ему не терпелось посмотреть, откуда они пришли; клуб, где таились от полицаев, но вышла бабушка Варвара и предупредила, чтобы они не уходили от двора: мать собиралась в дорогу.

Покормив ещё перед дорогой, уложив и увязав на санках вещи, беженцев пошли провожать Виктор и сам Стёша. Он сказал матери:

– Надо бы тебе остаться у меня и ждать возвращения своих. Но негодяи полицаи отправят в Германию. Здесь бургомистр Яворивский, а в полицаях братья Мовчаны. Отвратные люди. Не верится, что Яворивский в большевиках ходил. Перед войной он в Крыму работал. По слухам, готовил партизанские базы. А с приходом немцев, вместе с крымскими татарами, сдал гитлеровцам всех и всё. Опасаясь мести, убрался из Крыма, и вот в наших краях. Виктору исполняется шестнадцать лет, боюсь, угонят в неметчину…

Виктор с Вовкой, шлёпая по раскисающему снегу, везли санки, а Стёша шёл с матерью. Огромным, волосатым, сутулым медведем крупно шагал он рядом с маленькой росточком женщиной. Идёт такой дядька, или дед с девчушкой, толкает впереди себя детскую коляску и глухо, басом о чём-то рассуждает. А рассуждал он о детях, о том, как уберечь их от неволи:

– Слух прошёл, что немцы открывают шахты – времянки и кто работает у них – не трогают. Узнай, пусть Евдокия разведает, а мы с Виктором недели через две придём. От таких хохлов, как Мовчаны, нет спасения русским… Жили в мирное время, как все. Беда пришла – они к ней. Вот и оглядывайся на человека: кто за твоей спиной…

Они помогли добраться до шоссе, выстланное светло-серым булыжником, дорога выделялась среди пегих полей – ровная и сухая. Ребят удивило, что на шоссе не было снега. Им хотелось идти без саней, а не тащиться по раскисающей обочине.

– Ну, с богом, – взмахнул Стёша большой ручищей, – не забудь о моём наказе. Километров восемь осталось. Евдокия живёт на Черепичных. Туда, не торопясь, и правь. Поклон передавай ей и детям от всех нас…

Валерка с Вовкой впряглись в санки, потащили их обочиной, а мать покатила коляску по шоссе. Пустынно было в степи. Пустынно и тихо. Малыш оглянулся. Стёша и Виктор ещё стояли у шоссе, – большие, на фоне блёклого, словно простыня, потерявшего искристость снега. Один – лохматый, сутулый и широкий, другой – высокий, стройный, как молодой тополёк, – русские мужики, которых занесла недобрая судьба – мачеха на край русской же земли, но где выживают люди из русского племени. Да, они русских корней, а характерами порчеными, словно растения на семи ветрах, не имеющие стебля. И называется это растение «перекати-поле». С наступлением тепла оно появляется, как вся трава – стебельком. Где-нибудь на краю оврага, балки, опушки, перелеска, предгорья, наконец, на краю поля, полупустынной степи. Где-то у пересыхающей в знойные дни речушки, озерка. На прогорклых солончаках растение это пытается отнять у земли-кормилицы её плодородие. И вот оно начинает формироваться, выживать, то суховеи, то пыльные бури, то морские ветры, знойные лучи солнца и другие напасти влияют на его формирование. В результате оно принимает форму шара с названием «перекати-поле». Растение это способно скакать, отрываясь от родного корня в любую сторону, под напором любого ветра, иногда в беге напоминая животных: то скачущего зайца, то шакала, то корсака, а то и бродячую собаку.

Перекати-поле – на южных и восточных окраинах России, при всевозможных стихиях, под неусыпным вражеским оком. Великая Россия и малая – окраинная. Так пусть эта малая окраинная будет Украиной. Пусть эти мужики ищут свою прародительницу не в России, а в пространстве, бог весть где. Пусть самые корявые из них придумывают её, а мы – враги всего русского – будем помогать им. Приходить с разных сторон, в любое лихолетье, а с этими шарами разберёмся, турнём, как следует. Они и покатились. С такой философией враги посматривали на своих охочих помощников.

Шоссе шло на уклон. Вот беженцы как расстались со своими провожатыми, так и пошли на подъём.

Хоть и мастерски укладывались булыжники шоссе и, на первый взгляд, поверхность дороги казалась гладкой, не разбитой, без ухабов и колдобин, но вибрацию колёса не гасили.

Нинке вначале это нравилось, и она пела в коляске. Голосом издавала протяжные звуки, которые вибрировали, очевидно, забавляя её. Она чувствовала своим нутром в степной пустыне свою безопасность. Но тряска ей надоела, она перестала «петь». Начала хныкать, требуя какой-либо перемены.

Мать тоже с ребятами начинали приставать, топая и волоча санки на подъём, которые то и дело чиркали полозьями по камням, от этого «чирканья» скольжение подтормаживалось, требуя дополнительных усилий. Мать подметила, что сыновья выбились из сил, решила передохнуть. А тут как раз и пристанище. Обочь дороги остовы разбитых, полусгоревших итальянских машин. Наверное, трагедия случилась не так давно. Ехали себе вояки по шоссе. Ехали, и кое-кто из них удивился неожиданному признаку европейской цивилизации: отлично мощённому шоссе. Ехали себе, расслабленные, и если сытые, то и удовлетворённые. И вдруг – воздух! С неба, такое же редкое, как эта дорога – возмездие. Русский самолёт и что там, – бомба, обстрел из пулемётов, пушек. Вояки сыпанули с грузовиков, но поздно драпать… куда? – степь, открытое место, не спрячешься и получили порцию мести, как бы от самого бога. С небес. И такое случается в этой весьма просторной стране – России.

Семья остановилась совсем неподалёку от разбитых остовов машин. Раньше тупорылые грузовики прикрывал снег. Сейчас под солнечными лучами он растаял, сполз, обнаружив кое-где какие-то цифры, полуобгоревшие знаки. Ребята, видя разбитые машины, забыли об усталости, нацелились на обследование признаков иностранной техники. Они-то забыли об усталости, осторожности. Среди этих остовов могли быть боеприпасы. Зато мать, извлекая девочку из коляски, не забыла. Она остановила сыновей строгим окриком:

– Вы куда?!

Прыть у детей поубавилась, Вовка ответил:

– А мы до ветру…

– Нечего туда тащиться!

И – конец тайной задумке. Пришлось стоять и таращиться издали на очень соблазнительные заморские предметы.

– Мам, да мы только подойдём ближе и посмотрим, – увещевал малыш родительницу.

Такая невидаль, и на тебе – запрет.

Впереди маячили терриконы породы. Один – островерхий, тёмный с торчавшей на вершине решёткой и зависшей под этой решёткой вагонеткой, издали похожий на игрушку. Ещё не было видно строений города, а терриконы возвышались, царствовали над всеми степными холмами и кряжами. Вовка тоже рассматривал терриконы. Ну, если не разрешили пошарить в разбитых машинах, что остаётся делать: глазеть по сторонам – в пустоту, а здесь на горизонте – терриконы, горы выдолбленной из-под земли породы.

– Мам, а наш папка долбил на этой шахте породу? – спросил Валерка.

Мать перестала заниматься Нинкой и поглядела на терриконы:

– Да, мы вначале здесь жили, а потом уехали на Стандартный, – она вздохнула, – долбил, только не породу, а уголь… не так, что это я говорю, он, когда приехал с Орловщины в Донбасс, устроился работать в бригаду проходчиков, к Рыжкову Ивану Фёдоровичу. Значит, долбил и породу. Есть вон в том терриконе, где висит вагонетка, и его порода. Потом, чтобы получить квартиру, ушёл в забойщики и стал долбить уголёк. А сейчас… – мать отвернулась, – где он?..

Они услышали какой-то стук, вроде – тарахтения. Вдали по шоссе ехала повозка. Она двигалась в их сторону. Мать посадила Нинку в коляску, и семья продолжила путь.

Повозка, запряжённая лошадьми, двигалась быстрее, и вскоре она догнала их. Возница – старик в треухе, из которого на затылке торчала вата, посмотрел на беженцев с сочувствием, проезжая мимо, вдруг остановился:

– Что вы так трёпаете? А давайте-ка я вас подвезу… тпру-у, вы немецкое отродье! – Дёрнул он вожжи. – Стоять!..

«Немецкое отродье» – две сытых, куцехвостых лошади дёргали большими головами, звякая удилами, скалили зубы, стараясь послабить натянутую упряжь.

– Во какое у меня «корыто» просторное. И зачем ему пустому быть? Коляску мы вздрючим наверх, а сани прицепим сюда.

Он показал на торчавший сзади телеги крюк.

– У немцев все приспособлено…

Мать не успела ни возразить, ни согласиться, а возница спрыгнул не по-стариковски и уже резво накинул на крюк верёвку санок, взялся за коляску:

– О, да в ней ребятёнок… ну залезай-ка ты сама в телегу, а я тебе буду подавать. Это хорошо, что у тебя только трое, а как есть у некоторых беженцев по шестеро и боле, а вокруг война, разор. Она с ними, голодными. Ох ты, завяжи всех ихних гитлеров, муссолиней и антонесков – шнурком. Завяжи, удави, на сук не поднимая!..

Мать встала на колесо, забралась в телегу, Валерка с Вовкой влезли таким же макаром с другой стороны, втащили коляску.