Война бушевала, но где-то в стороне. Огненные вспышки разрывали ночную темень. А тут в траншее такой разговор с боевым командиром:

– Меня можешь звать «дядя Петя». Это – по гражданке, а поскольку я военный, то – «лейтенант Пётр Петров».

Прежде чем ответить, малыш подумал, а даст ли мне этот «дядя Петя» чего-нибудь поесть и называть ли своё настоящее имя или соврать? Колька с Ваньком говорили, что однажды к ним подполз наш разведчик. Расспрашивал их, как живут люди на нейтралке. В какое время приходят в посёлок мародёры, по сколько человек шастают по дворам. Они всё рассказали. Разведчик угостил братьев сухарями. Вспомнив это, Валерка попросил у дяди Пети вначале сухаря.

– У меня, кроме махры, ничего нет. Сейчас придем к ротному, накормим тебя до отвала. С едой, брат, у нас нет печали, да-а, – он ещё что-то хотел добавить, но только вздохнул. – Накормим… не переживай, парень.

Обещание Валерке понравилось. Но он сказал, что зовут его Вовкой, так учили братья-близнецы: «Не называйся своим именем, военное время идёт…».

– Вовка – это несерьёзно. Ты перешел линию фронта… мужик обстреляный, выходит, Владимир! А Владимир – Владетель мира, вот какое у тебя имя.

Они шли по лабиринтам траншей с множеством ответвлений. Тихо, безветренно. Одно только плохо, что сверху нет-нет да и задувала и поземка, снег, который попадал малышу за ворот. Он ёжился, прижимался щекой к шинели. Взводный это заметил, постарался прикрыть его полой шинели, опустить пониже. «Надо дочистить траншеи, – бормотал он, – попробуй пронеси здесь раненого…».

– Что ж ты без шарфика? Пальтишко драное… как добрался?..

Вопросы эти показались Валерке смешными, но он ответил:

– Итальяшки и румынешты всё – «цап-царап!» – «цап-царап», – произнёс на манер мародёров.

– Это выражение фашистов – «цап-царап»? Они так заявляют?..

– Они.

– Мародёры вшивые! Мы их проучим, обязательно…

Угроза Валерке понравилась, ну, а то, что «вшивые», – кто не знает, вспомнил он как они заявились впервые. На касках чёрные петушиные перья, с винтовками, на ремнях кинжалы, патронташи, гранаты. Это итальяшки. Как они, отстегнув кинжалы, ловко бросали их в кур. Схватив пришибленную птицу, вскидывали её на вытянутой руке, показывая друг другу, что-то лопотали и хохотали во всё горло. Сейчас спеси поубавилось. Птицу всю перебили, жителей ограбили, да и сколько их долбят под Казачьим Постом наши бойцы, вот эти «дяди Пети», рассуждал он.

Правда, румынам, мадьярам и другим достается больше. Сколько их под снегом валяется… Итальяшки, случается, подбирают своих.

Думая об этом, не заметил мальчик, как пронёс под дом его командир, как они очутились в подвале. Посреди просторного помещения на проволочном крючке висела керосиновая лампа, под ней стол. За столом сидело трое военных один в кителе, двое в гимнастёрках. В подвале было тепло, и он посмотрел, где плита? Ведь именно на ней должны стоять кастрюли с едой. Плиту не заметил, но котелки висели над железной бочкой на крючьях из толстой проволоки, а посредине кипел огромный чайник. Вкусно пахло тушёнкой, пшеничной кашей. От табачного дыма запершило горло. И он невольно закашлялся, стараясь сдерживать приступ, отчего перехватывало дыхание и приступ только усиливался. Кашель перешёл в утробный лай, взор затуманили слёзы. Он тёр глаза, досадовал на себя: а что как кашель не понравится вот этим новым командирам?

– Гостя привёл, – сказал дядя Петя, опуская свою ношу у края стола.

Сидевшие за столом читали или разглядывали какие-то бумаги. Они подняли головы, уставились на найдёныша, а один спросил:

– Пётр Петров, где ты его подобрал?..

– С нейтралки притопал, перебежчик. На охранение выскочил, чуть было… – он посмотрел на перебежчика, высвободил руку, произнёс ничего не значащее: «Н-да».

– Давай его за стол…

– Это наш ротный… – Петров поднял и посадил пацана за стол на табуретку, снял с шапку. – Ух, какой чумазый, руки – земля землёй!.. Пошли, боец, я маленько тебя ополосну, – спохватился он.

Они прошли с дядей Петей мимо ротного, который с особым вниманием всматривался в мальчишку и думал: «Где я его видел? Или это кажется?..» – Он встал во весь свой рост и оказался очень высоким.

Ротный был на целую голову выше всех присутствующих в подвале.

– Дай ему котелок с кашей, – кивнул на железную бочку, с которой дядя Петя снял котелок, извлёк откуда-то ложку, сдернул резким движением крышку, и мальчик увидел, что котелок полон доверху, учуял запах тушёнки.

– Это всё можно есть? – спросил он, не веря, что эта каша вся его.

– Ешь. Не обожгись, каша горячая.

– Эх, ты, – вмешался ротный, – видно своих детей не кормил, да таких голодных. – Он взял котелок, подал ложку и в крышку от котелка насыпал каши доверху.

Проделал это умело и быстро, так, что малыш не успел расплакаться. Прошёл к той же бочке и полил кашу ещё и подливкой.

– Лопай, боец, не торопись, каши хватит…

Валерка зачерпнул полную ложку, часть уронил на пол, оставшуюся на ложке кашу проглотил, нагнулся за упавшей. На него смотрели все присутствующие. Он вспомнил, как бабушка кормила поросёнка. Тот так набросился на еду, и она радовалась: «Съестной какой!» «А я?» – спросил Валерка. «Ты – человек, и всегда помни об этом».

«Ротный – порошок рвотный», – сорвалось у него с языка. Все, кто находился в подвале как бы притихли, повернули лица в сторону ротного. Кто-то из присутствующих вслух усмехнулся, а провожатый строго спросил:

– Это почему ж так? – придерживая руку с ложкой, которой малыш успел зачерпнуть, и опять с верхом.

Не соображая, что делает, он оттолкнул Петрова и чуть было не выронил крышку от котелка: «Поросёнок я!..» – тихо расплакался. Так хотелось есть, а они мешают.

– Не торопись, горячая. Повторил вопрос: чем не понравился наш командир?

От каши шёл такой аппетитный раздражающий запах, что рот наполнился слюной, надо было что-то отвечать:

– Он жадный…

– Э-э, парень, – сказал дядя Петя. – Пантелеймон Трофимович у нас самый добрый человек. Об этом должны знать все на нейтралке. – Он отпустил руку с ложкой: – ешь, не торопись. Боец не должен торопиться. Валерка не понимал, что и дядя Петя Петров, и Пантелеймон Трофимович тянули время, чтобы каша остыла.

И когда он подул немного, перестал опасаться, что заберут крышку – каша остыла настолько, чтобы не обжечься. Пожалуй, ничего вкуснее он не ел, – так ему казалось в ту минуту.

– Послушай, – обратился Пантелеймон Трофимович к взводному, – а с ним беды не произойдёт? Вдруг давно голодает? Как бы не того… От продолжительного голодания, слышал, кишки становятся тоньше папиросной бумаги… не случилось бы прободения.

– Вовка – русая головка, ты не умрёшь? – спросил дядя Петя.

– Не, – он проглотил ещё несколько ложек, – всё съем, и ничего… – резкая боль, от которой дёрнулся, пронзила желудок. Малыш затаил дыхание.

– Что ты его спрашиваешь? Санинструктору бы показать…

«Вот ротный – порошок рвотный, какой жадюга!.. – подумал он. – Заберёт кашу!»

– Товарищ старший лейтенант, да он подавится, пусть рубает, – произнёс кто-то хриплым простуженным голосом. – А ты не мечи с такой скоростью, боец, – на голову Валерке опустилась рука.

Вмешался ещё один из тех, кто сидел с командиром. Он рассматривал дырки на шапке.

Валерка не заметил, кто передал её ему. Каши больше не предлагали. Сполоснули крышку и в неё налили компота, угостили сухарями. Он окунул сухарь в компот, сделал глоток и впервые за долгие месяцы жизни впроголодь вспомнил вкус сладкого: «Выпрошу сахарку для мамы, сестрёнки и брата…» – мелькнула добрая мысль.

Сытно, тепло, уютно, увидел за бочкой, на стене из серого камня-песчаника, как пляшет похожий на солнечного зайчика отсвет огня: «Наверное, из этой бочки сделали плиту…» – это была его последняя чёткая мысль.

Дальше его куда-то несли, раздевали, мужской голос говорил о душевой, вшах и ещё о чём-то. Ему казалось, что он не уснул, а провалился в бездну.

Спал он без сновидений, крепко, но стоило его толкнуть, как он тут же проснулся.

За столом сидели Пантелеймон Трофимович и взводный. Разбудил незнакомый боец.

– Я домой хочу! – заявил он во всеуслышание.

– Легок на подъём, молодец, – похвалил ротный, – может останешься? Откормим тебя и отправим в тыл.

– Не… там мать и все голодные. Они живут в погребе и умрут с голодухи. У них даже свекла закончилась. Все умрут, – объяснил малыш своё нежелание остаться.

– Кто «все»?

– Брат вот такой, – он показал чуть выше себя, – и сестра – маленькая, а ещё соседские ребята, у которых мать застрелили… – чуть было не бухнул, что румыны на вас говорили: «Рус пах, пах, – нет матка».

– Дать ему ещё каши, компота? – предложил дядя Петя.

– Ни в коем случае! – твердо заявил ротный, – часа через три покормим.

Когда выспался и второй раз насытился, ротный и дядя Петя стали расспрашивать, как житвут на Стандартном. Чтобы их разжалобить, малыш стал рассказывать, как грабят итальянцы, румыны, мадьяры. Как поочёрёдно они заявляются в посёлок, шастают по домам:

– Грабят и грабят, всё волокут!

– Сможешь сказать, сколько их приходит? – спросил Пантелеймон Трофимович. – Считать умеешь?

Малыш умел считать до двадцати. Но вспомнил, как Ванёк и Колька следили за переходным мостиком со стороны Енакиево, чтобы предупредить соседей сколько мародёров движется в Стандартный. Они насчитывали сорок и более человек.

А по квартирам они шастали по двое – трое, редко заходило больше. Он так и сказал. Вспомнил, что они стараются пройти к крайним домам со стороны Казачьего Поста незаметно, перебежками.

– Это мы знаем. А скажи, за этими, которые шмонают по домам, никто не следит из немцев, не прикрывают их? – уточнил командир.

– Не. Ванёк и Колька следят пока они не уйдут, чтобы сказать тем, кто живёт в погребах, что мародёры ушли.

– Понравилась каша? – спросил ротный в конце разговора.

– Ох, как понравилась, Пантелеймон Трофимович, – с трудом выговорил он. – Дали бы с собой такой каши хотя бы немного… – представил всех голодных, которые сидели там в погребе.

– Мы тебе целый котелок к сухому пайку упакуем. Вот взводный тебя проводит. Не всё, парень, так сыто живут, как мы! Нам весьма повезло на этот счёт…

Валерка вспомнил о сахаре, хотел спросить, есть ли он в сухом пайке. Ротный встал, прикурил самокрутку от лампы и принялся одевать его, застёгивать, плотно запахивать. Намотал на шею нечто вроде шарфика. Подпоясал брезентовым ремешком. Как после такого просить или спрашивать о сахаре, пришлось отмолчаться. Бойцы дали ещё немного подремать в тепле малышу. Зимняя ночь длинная. Часа за полтора перед рассветом разбудили, набили карманы кусковым сахаром.