Глава III

Зима затягивалась. Заметно похолодало. Валерка слышал, как одна старуха сказала: «Марток – натянешь трое порток». Небольшой городской сквер, в основном из деревьев белых акаций, вырубался для отопления здания, в котором с одной стороны располагались полицаи, а с другой – немецкая комендатура. Ни для кого не было секретом, что оккупанты держатся только с помощью предателей. Пропагандистская шумиха, с помощью которой немцы привлекали разноплемённых выродков, была единственной у них опорой среди местного населения. На службу в полицию немцы в первую очередь брали интернационалистов; начиная с хохлов. Те, которые с первого дня шли от границ и уцелели, – были из рядовых и даже из младших командиров. А те, которые помнили приказ Гитлера: «Солдат, у тебя нет сердца, разума, убей русского, убей советского!..», – помнили и убивали, заставляли убивать – эти за короткое время стали значительными карьеристами, службистами, псами у фашистов.

Они умели организовывать и отсылать в Германию эшелоны с ценными грузами, с помощью которых восполнялись фронтовые потери. Россия – это кладезь неисчерпаемых богатств и дешёвой рабочей силы. И сейчас большая часть промышленных районов в руинах, немецкие войска чуть было не вошли в Москву, и непобедимые армады продвинулись к берегам Волги, вопрос победы у фашистов почти решён. Холода помешали, придётся повременить. От Москвы отступили, в других местах преуспевали, теперь дело техники, – убей русского, и пусть его убивают и советские. Интернациональные дивизии используются умело и на полную мощь. Солдат привыкает к победам, а чувства победителя сродни чувствам властителя. Вот он на оккупированной земле, в чужой неведомой стране – один, с винтовкой. Ему бы из-за каждого угла, из окна грозила смерть, но вот рядом с ним предатель, который готов ему служить, убивая своих. И высший его вдохновитель говорил об этом: «Убей русского…» – уничтожь ту силу, которая окажет тебе сопротивление. Дальше – убей советского, за «советским» бесконечная цепь, кого надо убивать. Задача оккупанта – больше убивать и думать о том, как при этом уцелеть. «У тебя нет ума, сердца…» – ты вроде машины или скотины, хотя у скота есть то и другое, но он ещё не достиг того уровня своего развития, чтобы воспользоваться тем, что определяет добро, продолжение мирной жизни. Животным и машиной надо управлять, тут тебе и упрощение окружающей среды, ставка на примитивность. И вот они – эти примитивы, которые готовы служить завоевателям.

Не все об этом размышляли, чувствовали это. Инстинкт, внушение, а за этим лестничная иерархия. Главное – оттолкнуть человека от его земного предназначения, лишить разума, культуры, в крайнем случае – увести от классического понятия этой культуры, ибо за этим понятием, за классикой – тысячелетия, великое развитие и достижения человеческой мысли. Власть у человека – дорога в золотой век, власть у дьявола – путь в преисподнюю.

На сугробах, чистом, снежном плате – ни следа, обездоленный войной городской житель, обречённый на безделье и выживание, не торопился покинуть жилище. На улице его ждала ещё более жесткая неопределённость, чем в неуютном холодном жилище.

Разного рода информация проникла в сознание невесть откуда и каким путём. Дети узнали, что тётушка с матерью ночью ходили к сараю старосты и унесли кожу забитой коровы. Это из неё они сварили холодец. Все, за исключением Нинки, кушали, и никто не говорил о запасах еды; насколько хватит, но дети знали, они знали об очередном угоне молодёжи в Германию. Прошёл слух и о разгроме фашистов под Москвой. Понятно, что в присутствии детей взрослые не молчали о значительных событиях.

Когда идёт война, в которой после удачно проведённых операций намечается победитель, он забывает о человечности. Жестокость – это власть, а если эта война достигает больших масштабов, тут от победителя, кто желает выжить, не ждут милости, а предлагают ему свои услуги. Тут – держись народ побеждённый, слуги, случается, горазды на такие зверства, что хозяева содрогаются.

На нейтральной полосе, чтобы дети не погибли, мать прятала всех в погреб, прятала от мародёров еду, которую не стала бы есть дворняжка, просидевшая сутки на цепи. А они вот, завоеватели Европы, дети разных народов, шарили по квартирам и забирали всё, что им глянется, даже то, что не стала бы лопать собака.

Мать сумела увести малышей из того ставшего привычным ада, и они в новой обстановке. Живут вдали от выстрелов и взрывов, кушают сытно, в нормальной квартире. Каким вкусным ребятишкам показался холодец из кожи коровы. Они, конечно, не представляли опасности: мать и тётя Дуня пошли за кожей в сарай старосты. Он мог, если бы увидел, пострелять их. У него винтовка, немцы доверяют ему.

Вчера Валерка подслушал, что тётя Дуня с матерью собираются идти менять вещи на зерно или муку. Вчера они разложили содержимое сундука и решали, что возьмут из «добра» на обмен.

Он смотрел на улицу, на снег через окно и представлял начало недавнего пути из посёлка. Представлял, как мать и тётя Дуня пойдут по безлюдной степи к незнакомой деревне или селу – Розовка. О возможности этой Розовки принесли вести соседки, ходившие в те края.

Плохо, что выпал такой снег, не видно дорог… Ему пришлось отшатнуться от окна: по безлюдной улице вели какого-то человека – в фуфайке, шапке-ушанке и стёганых ватных штанах. Конвой приблизился, прошёл в нескольких шагах от окна, и малыш увидел не только лицо юноши, большие, беспокойно зыркающие по сторонам глаза, но и солдатскую шапку, на искусственной цигейке которой заметно проступал отпечаток звёздочки.

«Как полицаи задержали этого парнишку, может быть, его схватили из-за шапки?..»

Он метнулся на кухню, чтобы сказать о полицаях. Мать и тётя Дуня были в сборе, и малыш получил последнее наставление:

– Слушайся Женю. Она – за хозяйку.

Вовке всё, что надо было, сказано. По обычаю, перед дорогой сели, помолчали и дети остались одни.

Нинка захныкала. Женя напомнила ей о кукле, дала печёную свеклу.

Валерка торопливо стал одеваться.

– Ты куда? – спросила Женя.

– Сейчас покушаем, соберу Нину и все вместе пойдём гулять.

– Я постою у порога, во дворе…

– Тебе, что сказано, – вмешался Вовка.

Пришлось подчиниться и хозяйке и брату.

А он собирался посмотреть на следы полицаев, куда они ведут. «Может быть, как-то успокоюсь, отделаюсь от недоброй мысли: «А вдруг мать и тётю Дуню повстречают полицаи, другой какой-нибудь патруль?.. Куда их поведут?»

После завтрака дети прочищали во дворе от снега дорожку, катали Нинку на салазках. Малыша немного подташнивало от холодца из кожи.

Неожиданно появился Мышко. Он как будто шёл к дружку, а повернул к ним:

– Давайте вместе бабу лепить. У меня вот какая морковка есть. Нос сделаем снежной бабе, красный, как у коммуниста.

Женька не ответила ему. Тогда староста посмотрел на ребят и сказал:

– Я знаю, откуда эти беженцы. Я всё о них знаю. Отец говорил, что, если они в неделю не станут на учёт, он пришлёт полицая. Их могут в Германию угнать.

– У нас уже Николая угнали, – ответила Женя.

– Ну и что? Всех могут угнать: и тебя, и мать твою, вместе с ними. Закон такой у немцев есть…

Валерка скатал большой снежок, и так ему не терпелось врезать по красной морде Мышку, что даже Женька заметила и шепнула на ухо:

– Не смей!

– А у нас из сарая шкура от коровы пропала. Мать говорит, что, может, она забыла закрыть дверь и собаки утащили. Отец смеётся – это ж какие должны быть собаки – больше волка, и где ты сейчас найдёшь собак? Мы всех постреляли, а если и осталась одна две, так их – съели…

– Ты что, от нечего делать чепуху несёшь? – Толкнула его Женька.

– Будем бабу лепить? – не унимался Мышко.

– Тебе хорошо «лепить», у тебя вон какие тёплые вязенки. А у нас вмиг руки застынут, – она посмотрела на свои худые, с длинными пальцами ручонки.

– Я тебе отдам свои вязенки, – Мышко стал снимать рукавицы.

– Отдавай, – согласилась Женя.

Она надела «вязенки», полюбовалась, и дети дружно взялись за дело, забыв о том, что Мышко – сын предателя.

Снег почти не «лепился», приходилось мять и катать комок по одному и тому же кругу несколько раз. Мышко чертыхался, то и дело отогревал дыханием руки. Он посматривал на Женьку. Она оставила возню со снегом, играла с Нинкой, лукаво улыбаясь.

– Давайте очистим горку и будем кататься на санках. Берите лопату, я тоже принесу свою, – не вытерпел Мышко.

– Всё, мы нагулялись. Бери свои вязенки, – спасибо, а мы пойдём греться. Зябко сегодня на улице, – сказала Женя.

Приятное тепло ласково окутало ребят в комнате. Валерка даже не пошёл к плитке, как это сделали Вовка и Женя.

Нинка, закутанная во все свои одежды, которые у неё были. Женя, когда шли на улицу, переусердствовала, осмотрелась, позвала маму и направилась в большую комнату, переваливаясь, словно гусыня.

– Пухтя, ты куда? – заметила её поход Женька и метнулась к ней.

Но, не сумев преодолеть порог, Нинка шлёпнулась. Все думали, что она расплачется, а сестра, словно куль, лежала молча, даже не пытаясь встать.

– Пусть лежит, – сказал Вовка, – может, она уснёт. Ишь, как нагулялась.

– Ещё чего? – возразила Женя, но не спешила на помощь Нинке.

А та полеживала себе как ни в чём не бывало. Детям так стало смешно, что они хохотали до слёз. Женька стала поднимать сестру:

– Пухтеря, вставай… Она и правда уснула. Вовка, помоги мне. Они, стараясь не тормошить, раскутали и унесли сестру в кровать.

– Обедать, – распорядилась Женя. – Нину покормим, как проснётся, – по-хозяйски распоряжалась она.

– А что этот Мышко всё к тебе липнет? – спросил Вовка.

– Когда учились, он сидел со мной за одной партой и всё списывал. Сейчас с ним ребята стараются не дружить. Сын старосты; везде нос суёт, ряху какую нажевал, – с презрением говорила Женя.

– Ряха у старосты – просит кирпича, – вспомнив немецкую листовку, Валерка хотел спросить сестру, а не жид ли этот Мышко. Но в листовке написано про какого-то политрука. У Мышка отец – староста.

Женька перебила его размышления:

– У нас заканчивается уголь… сегодня топили чересчур. Наши когда придут? А мы все истопили.

Она вроде обвиняла, что братья не экономят топливо. Ни одна гадалка не могла предсказать, когда вернутся родительницы. А придут продрогшие и усталые, как не топить.

– Там ещё есть…

– Я и без вас знаю, что есть…

Братьям не нравилось поменявшееся настроение Евгении. Так её назвал Вовка:

– Какая тебя муха укусила? Мы пойдём дровишек пошарим…

– Дровишек… знаешь, сколько шарят эти самые дровишки? Дровишками топить – пшик и нету. Сколько их надо!..

Женька собрала нам поесть. Конечно, холодец из кожи – сытная еда да ещё с лепёшкой, ещё по стакану кипячёной воды.

Она кормила Нинку, разрезая на тарелке кусочки кожи на маленькие дольки. Делала это старательно, от усердия высунув кончик языка:

– Пухтя, ешь… ешь, тебе говорят. Чего плюёшься, вкусно…

Нинке, как и нам, холодец приелся. Женька это понимала.

– Ты хорошая девочка, будешь кушать – вырастешь большой, во какой! – Женька встала, вскинула вверх руку с ножиком, – во!

– Мама, – сказала Нинка, и оттопырила нижнюю губу, так она делала перед тем как заплакать.

– А что я тебе дам, что дам, – она отщипнула от своей пышки кусочек, подала Нинке, – ешь с этим, не будешь плакать. Я тебе ещё что-то дам, ешь…

Братья следили за Нинкой и Женей. Если она обещает ещё что-то дать – это не пустые слова.

Сидели они рядышком, светлоголовые, коротко стриженные, такие худенькие и похожие на мальчишек. Если бы не платья – мальчишки и всё тут. Ещё у Женьки выпали два передних зуба. Вот если бы она сейчас свистеть училась – легко.

Нинка очистила тарелку, пододвинула её к сестре:

– Во-ть!

– Дай! – протянула ручонки Нинка, – дай!

– Ишь ты, хитра, жадюга… поделим и будем чай пить…

Валерка с Вовкой узнали морковку, но вот когда она взяла её у Мышка?

– Сама ты хи-итра, – лисичка-хитричка.

– Если бы мы слепили бабу, староста сделал – нос?..

– Он её потерял ещё до того, как, если бы мы слепили бабу. Я смотрю, в сугробе что-то розовеет. Морковка! И я её взяла. Она разлила в чашки кипяток и разрезала на равные части морковку.

Всё у ребят нормально. Они пообедали, Нинка не плакала и родительницы останутся довольны, когда вернутся. Вот дровишек хотя бы, а то и угля добыть.

На улице малыш предложил Вовке, он же знает дорогу на шахту, взять санки, мешок и сходить. А Женька пусть с Нинкой занимается. Тучи наползли тёмные, глыбастые, чувствовалось потепление, и воздух пахнул снегом. А перед снегом теплеет.

– Давай скажем Женьке – и за углём.