38-я батарея

Я успеваю улыбнуться,

Я видел, кто бредёт за мной.

Мы не успели, не успели, не успели оглянуться —

А сыновья, а сыновья уходят в бой!

В.С.Высоцкий

Вокруг стола стояли офицеры, то и дело что-то записывая и отмечая на картах в своих планшетках. Лица у всех были сосредоточенные и серьёзные – все понимали, что готовится операция.

На самом широком деревянном столе, сколоченном из каких-то досок, лежала большая карта района боевых действий. То и дело по ней то тут, то там скользила указка, а в некоторых местах даже в ход шёл красный карандаш, отмечавший что-то крестиками и прочими обозначениями.

– Предполагается взять дынные укрепления противника штурмом, – монотонно говорил полковник, который и водил по карте указкой. – Однако, по имеющимся разведданным, немцы оборудовали там отличную инженерную оборону, в том числе подземную сеть коммуникаций между домами и ихним КП.

С этими словами он посмотрел на лысого генерала, который, единственный из присутствующих офицеров, сидел за этим самым столом, дымя папиросой и сощуренным взглядом наблюдая за ходом рассуждений своего начальника штаба.

– Хреново, – только и проговорил генерал. – Шарахнуть бы по ним авиацией, но, боюсь, командующий нам не даст.

– Да и не надо, товарищ комкор! – ответил полковник. – Силы тридцать восьмой батареи находятся на самом переднем крае нашей обороны и смогут достать до позиций противника.

Генерал поднял взгляд на офицера, но тот этого как будто не заметил, и продолжал:

– Предполагается, что батарея в час ночи нанесёт артиллерийский удар по укреплениям противника, тем самым значительно ослабив, либо же вообще уничтожив инженерную оборону немцев.

С этими словами полковник поднял взгляд на командира батареи капитана Володаря, который что-то отмечал на своей карте и, заметив на себе взгляд офицера, кивнул.

– Далее, – продолжил начальник штаба, – мы перейдём к наступлению силами тринадцатого гвардейского бронетанкового полка и остальными пехотными подразделениями, о которых я сказал ранее.

После этих слов полковник убрал указку с карты, вытянулся по стойке «смирно» и отчеканил:

– Товарищ генерал-майор, начальник штаба корпуса полковник Кононов доклад закончил.

– Вольно! – сухо ответил командир и встал со стула. Офицеры, как по команде, тоже вытянулись.

– Говоришь, в час ночи начнём? – уточнил он.

– Так точно! Ударом тридцать восьмой батареи, – ответил начальник штаба.

Генерал взглянул на свои наручные часы, показывавшие ровно восемнадцать часов.

– Что ж, утверждаю! – одобрительно сказал он. – Довести приказ до личного состава подразделений, приступить к подготовке операции.

– Есть! – в унисон ответили офицеры, одновременно козырнув, и стали расходиться.

Генерал сдавил папиросу в импровизированную пепельницу из камня и подозвал к себе Володаря.

Комбат подбежал к комкору, отдавая воинское приветствие, и уже хотел было доложить, как положено по уставу, но генерал сделал жест рукой, мол, не надо.

– Как в батарее дела? – улыбнувшись, спросил генерал.

– Нормально, товарищ командир, – чуть расслабившись ответил капитан. – Недавно принимали новые боеприпасы, теперь укомплектованы, хотя…

Он слегка замялся.

– …всё равно не хватает, если честно.

– Ну, село мы сможем накрыть?

– Сможем, товарищ генерал.

– Смотри, комбат. А то ж от вас зависит успех всего корпуса.

– Понимаю.

– Как там Сенька-то? – уже теплее спросил командир.

Володарь улыбнулся.

– Да как и все. Служит отлично, взводом командует как надо, хотя и первый год на фронте. Я на него, недавно, наградной лист отправлял.

– Ну, не торопи события. Сначала село возьмём, а потом уж решим… кому орден, а кому штрафбат…

С этими словами генерал усмехнулся. Комбат хотел было что-то ответить, но командир его оборвал:

– Всё, не трать время! Бегом в батарею – готовьтесь к удару – вы первые.

– Есть! – ответил капитан, козырнув.

Когда офицер вышел, к комкору подошёл полковник.

– Может, заменим его, пока время есть? – неуверенно спросил он.

Генерал сурово посмотрел на него.

– Кого? Сеньку-то? Ты за кого меня держишь? То, что он сын командира корпуса – ничего ему не даёт! Пусть воюет, как и все, а не за папкиным галифе прячется!

***

Володарь вернулся в батарею и собрал свой скудный командирский состав, состоявший всего из двух офицеров – его заместителя лейтенанта Сидамонова и взводного младшего лейтенанта Остроухова, который только полгода как был на фронте.

– Из штаба корпуса, – начал комбат, – поступила задача – привести орудия в боеготовность и…

Он посмотрел на свои часы.

– …и через семь с половиной часов ударить по селу, подконтрольному противнику. Что у нас с боеприпасами?

– Не очень всё, товарищ капитан, – ответил Сидамонов. – Нам, дай бог, если на залпов десять хватит. И то не из всех орудий…

– Опять неполные ящики поставили?

– Ага. То ли это нас одних так обсчитывают, то ли в самом деле не хватает.

– Не густо, конечно, но хоть что-то мы сделать можем.

Капитан угрюмо закусил губу.

– Значится так, готовим орудия и ожидаем назначенного времени. Вопросы?

– Никак нет! – хором ответили офицеры.

– Сверим часы.

Все трое тут же взглянули на свои наручные часы, а затем сквозь линзы циферблатов друг друга. Всё было точно.

– Вот и хорошо! – сказал командир. –Приступить к подготовке! Остроухов, задержись.

Когда Сидамонов ушёл к своим орудиям, Володарь заговорил:

– Отец насчёт тебя интересовался.

– Да? – удивился Сенька, подняв свои светленькие брови. – И что же он?

– Да что-что? Интересовался как батарея, как ты воюешь. Сказал в штрафбат тебя отправит, если плохо отстреляешься.

После этих слов Володарь усмехнулся, вспоминая генеральскую усмешку.

– Правда, что ли? – встрепенулся взводный. – Нешто я уже успел провиниться?

– Господи, ну и наивный же ты, Сенька! – засмеялся комбат. – Шуток не понимаешь. Переживает за тебя командир наш. Всё ж таки родной ты ему человек.

Пауза.

– Но учти, если и в самом деле плохо отстреляешься – накажу!

– Есть, товарищ капитан! – бойко ответил Остроухов, козырнув.

– Отлично! Бегом на позиции!

***

Часы показывали без двадцати час. Ночь уже совсем сгустилась, от чего дальше двух метров перед собой почти ничего не было видно.

Володарь докурил папиросу, отшвырнув окурок и отдал команду готовить орудия.

В темноте замелькали силуэты артиллеристов с автоматами на спине, которые суетились, переговаривались почти в полголоса и таскали ящики с боеприпасами.

Комбат наблюдал за этим процессом, чем-то напоминавшим работу муравьёв, когда он буквально спиной почувствовал… чьё-то постороннее присутствие. Капитан резко обернулся, но из-за темноты никого сзади себя не увидел. Только несколько деревьев да кустарники, казавшиеся во тьме огромными ежами.

Послышался непонятный шелест, что заставило офицера повернуться на него и вынуть из кобуры пистолет. Там точно кто-то был. Володарь размышлял стоит ли стрелять? Это мог быть диверсант и если не выстрелить, то операция будет провалена. Это может быть зверь какой-то, а потому тратить патрон на него смысла нет.

Капитан сделал два шага в сторону звука и вытянул руку с пистолетом. В этот же момент раздался выстрел. Володарь почувствовал острую жгучую боль в груди, но выстрелил в ответ. Из кустов раздался чей-то сдавленный крик, а капитан скомандовал, опускаясь на колено от надвигающейся на него слабости:

– Тревога! Оружие к бою!

Тут же его голос был окончательно задушен автоматной очередью, сразившей командира на повал.

Артиллеристы легли на землю, кто где был, и стали бить из автоматов и винтовок по любой тени, что только замечали…

***

До начала операции оставалось пятнадцать минут.

Генерал Остроухов медленно расхаживал по штабу, дымя папиросой, тем самым стараясь скрыть своё волнение. Для него это была лишь операция – одна из многих с начала войны. Посылать людей на верную смерть стало для него чем-то обычным. В душе он корил себя за это, всегда стараясь придумать, как бы вообще избежать потерь, но… как ни старался – ничего не выходило. Всегда кто-нибудь, да погибал, а потому – ежедневные сводки с полей сражений стали рутиной, и он уже не волновался, когда слышал цифры потерь своих ребят. Хотя, с недавнего времени генерал стал более обеспокоенным, чем раньше. Всегда интересовался тридцать восьмой батареей. Офицеры понимали его – всё-таки родной человек служит, да ещё и молодой такой – всего лишь двадцать лет. И хотя, Остроухов никак не показывал своего волнения за сына, делая его лишь очередным своим солдатом, внутри он всё равно переживал за него, и всегда больше всего боялся услышать фразу: «Младший лейтенант Остроухов Семён Николаевич – погиб смертью храбрых…»

Из раздумий и волнений его вывел голос начальника штаба, который просил сержанта-связиста соединить его с «осиной» – таков был позывной тридцать восьмой батареи.

– «Осина», «осина», я – «тополь». Как слышите меня? Приём.

Эта же фраза повторилась ещё несколько раз, но, судя по всему, ответа не было.

– Что там? – спросил Остроухов.

– Тишина, товарищ комкор, – ответил полковник. – Не отвечают…

***

Расположение батареи было буквально завалено гильзами. Повсюду слышалась стрельба, раздавались отчаянные крики и, конечно же, отборный мат артиллеристов и Сидамонова.

– Товарищ лейтенант, – сказал Остроухов, заряжая в свой ППШ последний диск. – Нам через десять минут стрелять.

– Да знаю, твою ж мать! – выругался Сидамонов и дал короткую очередь, после которой раздался истошный крик. – Минус один!

Он посмотрел на Сеньку, у которого заметно дрожали руки.

– Что, молодой, боязно? – усмехнулся лейтенант.

– Ага, – чуть ли ни заикаясь ответил Остроухов.

– И мне страшно, а что ж поделать? Такая она война!

На секунду он выглянул из-за дуба, за которым они сидели.

– Слышь, младшой, а мы уже сколько немцев положили?

– Да кто ж их считает-то?

– А наших сколько полегло?

– Двое – минимум.

– Хорошо, хоть не все…

Немцы, между тем, стали постепенно выходить из кустов и прочих естественных укрытий, видимо чувствуя своё превосходство над жалкой кучкой советских артиллеристов.

Когда большинство из них, согнувшись, вышло на более-менее открытое пространство Сидамонов гаркнул:

– Батарея, к бою!

И не успел никто из бойцов среагировать, как лейтенант уже выскочил из-за дерева поливая всё вокруг огнём из своего автомата.

Немцы тут же попадали на землю – кто замертво, а кто-то, пригибаясь от пуль. Снова послышались автоматные очереди и крики. Сидамонов уже летел на землю, сражённый пулей в грудь. Остроухов сделал пару выстрелов и, понимая, что из офицеров остался один, и надо как-то командовать, заорал:

– Ура!

Артиллеристы тут же подхватили такой знакомый всему советскому народу клич и, поднявшись чуть ли не во весь рост, ринулись на оставшихся немцев, которые продолжали отстреливаться, а пули их ранили или убивали бойца за бойцом.

Остроухов уже ничего не чувствовал: ни ненависти, ни страха. Было лишь одно – животное желание выжить. Его ППШ строчил почти беспрерывно, поражая фрица за фрицем, тени которых валились на землю, а крики разрывали округу.

Как-то незаметно бой стал затихать. Уже не доносилось выстрелов, а лишь стоны боли оставшихся бойцов батареи.

Остроухов чувствовал себя опустошённым. Он не до конца понимал, что произошло. Но тут, его взгляд упал на часы. Без пяти двенадцать. Операция! Точно! Им надо стрелять! А он остался единственным офицером здесь.

– Батарея! – захрипел он. – Сколько нас осталось?

– Мало! – отозвался кто-то из бойцов. – Почти все раненые.

– Слушай поверку! – скомандовал офицер и принялся по памяти называть фамилии бойцов. Отозвалось лишь двенадцать.

– Батарея, слушай приказ! – продолжил он, чувствуя, как силы возвращаются к нему. – Подготовить орудия! Будем выполнять поставленную задачу оставшимися силами! Вопросы?

– Никак нет! – раздался слабый ответ хором из оставшихся ребят.