А мороза все не было.
На третий день вспомнили Стрежнев с Семеном о своих рюкзаках с продуктами, погребенных в катере, расстроились: в оттепель могло все испортиться.
Стрежнев набросился на Федора:
– Ну, что, ворожея, где твои морозы?
– А сам не понимаю. Гляди, как взбесилось – льет и льет…
– Льет… Время ей, видно, лить-то. Чего стоишь, давай хоть какие-нибудь опорки, да, чай, идти надо, пропадет ведь все! – раздражительно ответил Стрежнев. Теперь, с похмелья, стало еще тошнее. «Глаза бы не глядели на эти реечные переборки. Хоть уйти от них к черту скорее», – думал он.
Федор молча повел их в кладовку.
Одна пара резиновых сапог нашлась сразу. Сорок пятый размер. Стрежнев, не стирая с них пыли, тут же стал переобуваться из валенок. Семену не повезло: попался всего один сапог на левую ногу, да и то с оторванным голенищем – наподобие женского бота. Перерыли всю кладовку – другой сапог как провалился.
– Подожди-ко… – задумавшись, сказал Федор и ушел.
Он пришел в кочегарку, нащупал и вытащил из-за котла ссохшийся, в паутине, кирзовый сапог, помочил его под краном, подергал за голенище – «обмякнет» – и понес.
– На! – как поленом стукнул сапогом возле ног Семена.
– Хуже-то не нашел, – обиделся Семен. – А второй где?
– Вона, – указал Федор на «боту». – У меня ведь не склад.
Семен вопросительно поглядел на Стрежнева. Но тот, не замечая, встал, ловко притопнул надетым сапогом, озорно спел:
Эх, теща моя, хуже лихорадки:
Щи варила, пролила зятю на запятки!..
И после этого с серьезным видом сказал Семену:
– Не надевай, иди в валенках – мягше!
Семен понял насмешку, сопя, подобрал опорки и пошел переобуваться в каюту.
А Стрежнев все похохатывал у шкипера. Кинуло его в другую крайность: решил он на все глядеть проще, жить так, спустя рукава.
Ближе к полдню, поминутно сбиваясь с раскисшей ненадежной дороги, брели они обнаженными гривами к катеру, оглядывали вокруг все новое, вытаявшее, поражались: «А-яй!.. Вот так осадило!..»
Сугроб возле катера съежился, с солнечной стороны обтаял до луговины, и теперь было на виду все поржавевшее, оскобленное, со множеством вмятин днище. Катер лежал брюхом на четырех поперечных подкладках – бревенчатых, впившихся в луг шабашках.
– Чего он на нем делал? – сказал Семен, обходя катер. – Будто по камням ездил.
– За запанью все лето работал. В бревнах без ума-то любой катер ухойдакаешь.
Семен, кряхтя, слазил в машинное, выставил на палубу мешки. В трюме было, как в холодильнике, и ничего не испортилось. Обрадовавшись, они уселись, как и три дня назад, на вытаявшей теперь осине и стали есть домашний харч – жареную рыбу, сало… – все, что поспешно собрали им в дорогу хозяйки.
– Надо хоть мачту направить да такелаж натянуть, – подобрел от домашнего сала Семен. – А то нехорошо: с дороги видать.
– Это можно, – согласился Стрежнев и с куском хлеба пошел к катеру. Он присел на корточки, разглядывал. И вдруг отложил кусок на снег, а сам нагнулся ниже, потом лег на спину и, что-то колупая ногтем в днище, прополз от носа чуть ли не до середины катера.
Когда вылез, молча вернулся на бревно. И сел растерянный, будто чего ему не хватало. Так и не вспомнив о куске, он полез за сигаретами.
– Ты чего?.. – перестав жевать, удивленно глядел на него Семен.
– А ничего… хорошо.
– А чего?
– Чего, чего!.. – вдруг закричал Стрежнев. – Иди погляди чего. Во все днище щель! Вот чего!.. Хоть пальцы суй почти от форштевня и до середины рубки!
Семен без аппетита проглотил, задернул тесемку мешка и как-то странно, долго глядел на катер, будто его не было и вот он вырос из-под земли.
– Та-ак… – произнес он наконец и снова развязал мешок. – Так ведь утонем?!
И поглядел на Стрежнева – словно искал у него спасения.
– А ты думал, всплывешь!.. Это тебе не чурка. Ну… Ни котельщика, ни сварщика! Что, чего?.. «Поезжайте в Сосновку!» Сейчас – по щучьему веленью! Приезжай парад принимать! Жди… – И вдруг повернулся к Семену. – Ты все, что ли, съел?
– Да нет, есть еще…
– Так подожди, не мни. Надо хоть за пивом дойти… Беги до чайной?
– Не пойду. Голова – шагу не ступить, как из ружья отдает! Насилу дошел.
– Эх, тюлька!.. Сиди тогда, отогревайся. Сейчас сброжу. Да хоть переобуйся! Сидишь, как нищий. А то увидят, от катера-то прогонят. Скажут, украсть чего вздумал, пристроился…
Когда Стрежнев ушел, Семен тоже лег под днище и, кряхтя, охая, пополз на спине от носа к корме, разглядывая тонкую зловещую трещину на светло-рябом от ржавчины киле. Полз, пока не уткнулся шапкой в деревянную шабашку поперек днища. Остановился, вздохнул. Подумалось: «Так бы и умер прямо вот под катером…»
Плохо было дело. За восемь лет, которые Семен отработал в транспортном участке, не приходилось ему еще так ремонтироваться. И катер был плох, и условия плохи, и настроение плохое. А в затоне бывало все по-другому: там тебе любой цех, любой специалист – все заварят, выточат, только успевай оформлять заявки!
«Нет, уеду в Тюмень, вот только до лета… – опять пришло ему в голову. Прикинул: – Там получу свой катер, буду без Стрежнева, сам хозяин».
Он сидел на осине, глядел за реку, ждал Стрежнева. И было ему так гадко, что не хотелось даже курить.
Над катером на столбе электролинии надсадно орала ворона. Она надувала зоб, горланила отсыревше, хрипло. Семен обернулся к ней, но ворона не переставала, хотя ветер и поднимал ее серый воротник.
– Чему радуешься, курва? – сказал ей Семен мрачным голосом и отвернулся. Хотел кинуть палкой, но близко ничего не было, а вставать не хотелось.
Наконец с того берега кто-то спустился к реке, и Семен стал следить. Но походка была не Стрежнева.
Подходил какой-то парнишка лет четырнадцати, с ружьем. Не останавливаясь, он воровато поглядывал то на Семена, то на ворону.
Семен понял его, кивнул на столб:
– Ну-ко, щелкни…
И парнишка обрадовался, хищно изогнулся, подкрадываясь из-за катера… От выстрела он дернулся, а ворона смолкла. Посидела еще немного, будто раздумывая, лотом взмахнула крыльями и над головами у обоих лениво направилась за реку, заорав еще громче.
Семен только сплюнул между опорков, на стрелка даже не оглянулся и опять равнодушно уставился за реку.
Пришел Стрежнев. Выпили пивца, поели еще из мешков, всласть покурили. Блаженно сделалось подновленной душе на вольном берегу. Хоть и много вокруг было еще снега, но уже дивно, зовуще попахивало отпотевшей луговиной.
Было еще далеко до вечера, и брести снова в душную каюту обоим не хотелось.
От безделья, растягивая время, они не спеша поправили покосившуюся рею мачты, натянули антенну, а больше вроде и делать было нечего. Поэтому собрались все же домой, но неожиданно хлынул такой дождь, что оба бегом заскочили в рубку.
– Хоть стекла пообмоет… – сказал Семен, глядя в пестреющие гривы. – Сейчас пронесет.
Но дождь не переставал, будто нарочно держал их в ненавистном катере, и оба боялись – не пришлось бы ночевать здесь. Однако об этом молчали.
Становилось сумеречно и неуютно в неприбранной холодной рубке.
– Хоть свет бы подключить, – сказал Семен, – все повеселее будет… Пошли?
Стрежнев поморщился. Когда подключили освещение, в машинном стало еще безобразнее: все просило, требовало уборки. Оба скорее вернулись в рубку.
Семен встал за штурвал, включил, проверяя, все ходовые огни, завыл сиреной, засмеялся:
– Поехали… давай отмашку!
– Теперь нам только по суху и ездить, на воде-то утонем, – сказал Стрежнев.
На брандвахте, когда они раздевались, прилаживали к батарее мокрые фуфайки, вошел к ним Федор, сказал:
– Приехал.
– Кто?! – испугался Стрежнев. – Сам?
– Нет, линейной… Был здесь. Завтра, сказал, с утра к вам на катер пойдет.
– А начальника нет?
– Нету.
– Ну, а чего этот говорил?
– Да больше ничего, вот только так и сказал.
Сняв один сапог, Стрежнев задумался: «Эх и дураки, начали пить. Надо было сразу уезжать. Теперь что? Ведь топить эту калошу не будешь, – всем затоном просмеют! Анне и то не дадут проходу. Погода-то вона что! Не успеешь оглянуться – лед затрещит… Ведь он, сопляк, ничего не понимает, только приказы чиркает: «Поезжайте!..» Хоть бы спросил, посоветовался… И не звонит теперь. Спуска-ать… А трещина? Неужели они не знают, дотянули до какого времени. Ведь заваривать надо, в затон и то не уведешь так-то! Какое уж тут плаванье.
В восемь утра они были возле катера. Сидели на осине, ждали линейного. Внизу по реке потюкивали топорами сплавщики – подновляли к весне боны. День разыгрывался веселый: в солнышке, в блеске – любованье! Игрушкой посверкивал за рекой крест на церквушке. Было слышно, как там в березах и липах возбужденно орали, делили что-то грачи.
А ниже, по широкому скату угора, выбирая где поположе, осторожно кочевало по снегу от одной вытаявшей проплешины до другой колхозное стадо.
– Что-то он коров-то рано нынче выгнал, – вслух подумал Семен.
– А закаляет!.. – пояснил Стрежнев, а сам думал: «Может, теперь-то вот и можно вернуться в затон? Благо – причина есть…»
Пришел линейный. Он показался им маленьким, щуплым. Был в узких брючках и высоких с загнутыми голенищами сапогах. На голове – черт-те что: не то шапка, не то фуражка, что-то с козырьком. Однако, здороваясь издалека, он глянул из-под белесых бровей, из-под этого козырька так цепко и настойчиво, что Семен невольно подобрал ноги. Без перчаток – руки в карманах куртки – был он весь так пружинисто подобран, так ловко на нем сидели и курточка, и эта странная кепка, что, казалось, век он в них ходит, ни в чем другом больше не бывал да и быть не может.
«Востер», – отметил про себя Стрежнев и достал новую сигарету.
Механик, не вынимая рук из карманов, медленно, большим кругом обогнул катер, приглядываясь к нему, остановился возле носа, попробовал каблуком луг, задрал голову – зачем-то оглядел столб и провода над катером; потом присел, стал разглядывать вмятины на корпусе, переходил от одной к другой…
Семен и Стрежнев следили за ним, сдерживая улыбку.
– А ты подальше, подальше полезай. Не бойся, не измараешься! – наставительно посоветовал Стрежнев.
Но механик поковырял циркулем во вмятине и, не глядя на них, подошел, сел рядом. Закурил тоже.
– Ну, что за эти дни поделали? – сказал спокойно.
– Не видать? – осторожно спросил Семен.
– Как зимой было, так и теперь… Кроме мачты ничего не вижу. Скажи, капитан?
Но Стрежнев насупился: за тридцать лет на реке никогда еще не записывали его в лодыри. Под, конец угодил. Да и выговаривает-то кто. Парнишка! И пусть линейный был прав, но казалось Стрежневу, что они там тайно сговорились с Чижовым и оба ехидно измываются над ним напоследок. Вспомнилось, как уезжал, и опять пожалел, что вгорячах забыл, не прихлопнул по столу перед самым носом у Чижова медицинской справкой, что лежала в кармане, не ушел сразу домой. Оплошал!.. А теперь уж поздно. Расхлебывайся вот. Но он решил еще пока не сдаваться: «Вы хитры, а я тоже не лыком шит».
– Я вам эти дни прогулом поставлю, – все так же спокойно сказал механик.
– Да?.. А ремонтировать сам будешь? – очнулся Стрежнев.
– А вы что, гулять приехали?
– Ну и не ломить. Мы тебе не котельщики и не плотники. Людей давай, а потом покрикивай.
– Так вы что, готовую баранку настроились крутить? Сидели бы дома, ждали, когда лед пройдет.
– Ищите с Чижовым хороших, раз мы не годимся… Только не забудь пакли им выписать, днище-то хоть проконопатят, – сказал и отвернулся Стрежнев.
Линейный насторожился, часто замигал, соображая.
– Какое днище?..
– А иди, погляди, какое.
Механик нерешительно встал, медленно пошел и лег под катер.
Оттуда он вылез совсем другим, обмягшим. Снова обошел вокруг катера. Стрежнев в это время наклонился к Семену, спросил потихоньку:
– Как его дразнят?
– Олег вроде.
– А по батюшке?
– Не знаю…
Линейный задумчиво сел на осину, спросил уже без запала:
– Так что будем делать?
– А вот решайте, вы инженеры, – ответил Стрежнев.
– Дубляж придется ставить.
– Валяй!.. Инспектор Регистра хоть крапивы тебе в штаны сунет.
– Почему?
– А вы инженеры, лучше должны знать, где можно, а где нельзя заплатки лепить!
– Н-да-а…
Помолчали.
– Вот что, Олег Батькович, – начал солидно Стрежнев, – зря не кипятись, а давай толком… Иди, значит, к главному инженеру да узнай, может, не стоит и ремонтировать-то.
– Как это?
– А так… Ну-ко глянь, в ведомости-то записано ли.
Механик достал из грудного кармана тетрадку. Полистали. Ни в разделе «Корпус», ни в «Сварочных работах» о трещине не говорилось.
– Ну вот! – оживился Стрежнев. – Они и знать ничего не знают, а тут расхлебывайся. Пусть идут да смотрят сами, решают.
– Ладно, пойду уточню, – сдался механик. – Только что-нибудь делайте, не сидите. Что вы, на самом деле!
Стрежнев неопределенно хмыкнул, сказал негромко:
– Давай беги, беги… – а сам подумал: «Пусть побесятся, не одним нам «сладкая жизнь»…
И Олег, как-то неестественно избочившись, пошел по дороге через гривы к далекому белому домику, выглянувшему из бора.
– Ну что, давай хоть винт собьем, что ли, – сказал Семен. – Привезли, так заменить надо…
– Да куда ему винт, на берегу-то!.. Хотя давай. А то и взаправду прогулы поставит – в затоне кто-нибудь обрадуется. Найдутся…
Не скоро они сняли измятую изуродованную насадку, ограждающую винт. А потом до темна по очереди ахали осадистой кувалдой по бронзовой болванке, упертой в ступицу винта. Один держал эту болванку, другой бил. Потом менялись. Оба часто дышали, взмокли, но не отступались.
Ушли только после того, как винт тяжело шмякнулся на вяло осевший, будто вздохнувший луг.
На другой день линейный пришел вместе с главным. Они кругом оглядели корпус, после этого главный снял свое короткое пальто, протянул его Стрежневу, шутливо приказал:
– А ну, раздевайсь, давай меняться!
От его шутливости, легкодушия стало покойнее, проще, и к Стрежневу будто опять на миг вернулись прежние времена.
Надев стрежневскую фуфайку, он заполз под катер, долго изучал трещину, совал в нее щуп, потом попросил молоток и стал выстукивать все днище.
– Мел дайте! – крикнул он и выбросил наготове из-под катера руку. Поперек днища он провел черту, потом еще что-то там чертил, раздумывал. Затем крикнул линейного:
– Олег Павлыч! Смотрите… Вот досюда варить швом, а дальше – вот я обвел – заплатку, дубляж. Только варить, чтоб комар носа не подточил. Ясно?!
– Понимаю.
– Вот так, братцы, – переодевшись, сказал главный и поглядел на Стрежнева. – Другого выхода у нас нет. В водохранилище и за запань посылать не будем, а так, на перевозе, пока побегает. А там – увидим… Только за сваркой следите, чтобы как влито было. Халтура здесь не пойдет. Значит, Олег Павлыч, снимайте размеры и марш в затон – заказывайте дубляж. Вези с собой хорошего сварщика, котельщиков… Ток есть. – И он кивнул на столб. – Аппарат можно взять здесь, в гараже, чтобы не таскаться. Действуйте!
Он попрощался со всеми за руку, отряхнул свое пальто и ушел.
Линейный тут же залез под катер снимать размеры.
А Стрежнев с Семеном отошли к корме, стали разглядывать гребной вал, с которого вчера обили винт. Хоть в душе и упрямились они оба, а все же заразил их главный своей непринужденной деловитостью.
– Придется поднимать, – сказал Стрежнев Семену, – гляди что делают! Теперь не отвяжешься. – И добавил громче: – Олег Павлыч, лес надо. Из чего клетки-то рубить?
– Вон мужики боны рубят. Сходите к ним, дадут вам пять-то бревен, – ответил линейный из-под катера.
– А нести на спине?
– У них трактор каждое утро работает. Попросите, притащит.
– Нет уж, иди сам проси. Я Христа ради кланяться не буду.
– А я, как? Заявку вам буду оформлять из-за пяти-то бревен, пороги в гараже обивать!
– А чего тебе делать. Обивай… – дразнил его Стрежнев.
Механик вылез из-под катера, уверенно подошел к ним вплотную.
– Вот что! – сказал он неожиданно построжавшим голосом. – Вы не одни у меня: в устье Луха две сплоточные машины стоят, баржи, брандвахты… потом лебедки. И там люди, у всех работы не меньше, чем у вас! Делайте и ничего не ждите. За вас никто не сделает!.. Сейчас иду оформлять вам требования на краску, на запчасти к двигателю, на электроды… И сегодня же надо успеть в затон, заказывать дубляж… Дождетесь, затопит, как разбитое корыто!
Сказал и ушел.
– Вот так, господа-начальство! Возьми с них. Ну, что? – сказал Стрежнев и поглядел на Семена.
– А что? Придется делать, – отводя глаза в сторону, неуверенно сказал Семен, не зная угодил или нет Стрежневу. Стрежнев понял его по-своему:
– Да, нечего, видно, и ждать… Э-эх-ма-а – Ба-лахна-а!.. Засучивай рукава! Ну, пойду, до мужиков, бревна погляжу да о тракторе узнаю. Чай, одна контора – дадут. Так, брат, стали на якорь… «Поезжайте в Сосновку…» Ну, ладно. На клетки подниму, спихну на воду и досвиданья. Да и тебе тут нечего коптеть. Езжай, пока молодой… – сказал Стрежнев, а сам еще так и не знал, долго ли провозится с этим катером.
Теперь они как будто настроились – работали каждый день.
И только тут увидели по-настоящему, как много предстоит всего переворочать. Надо было чистить, мыть и протирать насухо изнутри днище, где намечалась сварка. Но чем протирать? Обтирки не оказалось. Ладно, для этой цели пустили в расход рваные штаны бывшего механика. Потом, взяв по рукаву, с наслаждением разодрали и его фуфайку. Спустили из топливных баков остатки солярки.
Предстояло ехать за бревнами, доставать домкраты, уголь, искать кисти, обтирку, струбцину, посуду под краску и олифу, выправлять леера, полосы винтовой насадки, заказывать новые болты и гайки для их крепления…
Много всего надо было, ум за разум заходил.
И будто решив обогнать их, повсюду торопилась весна. Гора за рекой оголилась вовсе, и коровы там целый день грелись на солнышке, подолгу глядели через реку на катер, словно бы думали, успеют отремонтировать его к навигации или нет. А Стрежнев с Семеном в короткие перекуры глядели на коров и тоже гадали, дотянут те до свежей травы или нет.
Река между тем на глазах менялась: на белой ее хребтине с каждым утром все больше появлялось болезненных чугунно-тяжелых пятен, будто кто бил ее по ночам, оставлял синяки. К полдню эти пятна расплывались все шире, подкрадывались один к другому, сливались.
Стрежнев теперь не думал ни о затоне, ни о начальнике, ни о своей жизни. Все как бы отложил «на потом». Не хотелось по пустякам бередить и так больную душу. Сейчас важно было хоть как-то залатать и покрасить днище, столкнуть катер на воду, а там, видно будет… Допустить же, чтобы катер утонул, Стрежнев не мог – смеху не оберешься на весь затон, до конца дней…
Однако всякую работу Стрежнев любил делать степенно и добротно, со спокойной душой, как бывало в затоне.
Но сейчас этого-то покоя как раз и не хватало. Все не под руками, не устроено – все не ладилось!
Когда привезли бревна, оказалось, что их нечем пилить. Обшарили все трюмы, машинное отделение, заглянули даже под слани, но нашли только ржавый топор-тупицу, который Стрежнев молча тут же запалил с палубы в гриву.
О проекте
О подписке