Несколькими днями раньше…

Сипягин прибыл к Немчиновой по воле случая. И все началось за несколько дней до раута, о котором мы ведем речь.

У Сипягина была в Москве любовница, муж которой считал себя поэтом. Любовница умоляла Сипягина помочь мужу. Тот жаждал стать почетным членом Российской академии наук, а президентом академии был Константин Романов. Сипягин скрепя сердце обещал обратиться с этой просьбой к великому князю.

Так счастливо случилось, что великий князь, которого близкие называли кратко К. Р. (именно так он подписывал свои сочинения), находился в Москве. Князь Феликс Юсупов, человек ума малого, но титулованный и богатый, с восемьдесят шестого года адъютант великого князя Сергея Александровича, якобы по старой памяти приехал навестить Сипягина в его московской квартире. Но у этого визита тоже была причина: супруга Юсупова Зинаида Николаевна хотела просить Сипягина о смягчении наказания сыну няньки Юсуповых. Этот сын что-то натворил в деревне, и его теперь должны были судить.

Сипягин тут же позвонил по телефону своему дежурному офицеру и приказал в трехдневный срок сообщить ему суть заведенного дела, и если есть возможность, то и прекратить дело вовсе (что и было сделано).

Юсупов благодарил и, прощаясь, сказал:

– Приезжайте, Дмитрий Сергеевич, к нам в гости, в Архангельское. По субботам у меня игра.

– Но у вас, князь, есть нечто более заманчивое – великолепная итальянская опера!

– Да, голоса нынче ах какие подобрались! – с удовольствием откликнулся Юсупов. – Костюмера из Франции выписал. В среду ставим «Севильского цирюльника», буду рад видеть вас. Обещали быть Сергей Александрович с супругой Елизаветой Федоровной, его адъютант генерал Джунковский, молодой граф Аполлинарий Соколов – скандалист и задира, но весьма милый молодой человек. В эту субботу обещал непременно быть К. Р.

– К. Р.? – переспросил Сипягин. – Прекрасно! Обязательно буду!

* * *

Сипягин в Архангельское приехал под вечер. Величественный столетний сосновый лес стыл в остром морозном воздухе. Снежный наст искрился мириадами бриллиантов под косыми лучами заходящего солнца.

Сипягин сладко зажмурился, не выдержал, сдернул шапку.

– Ах, Господи, красота мира Твоего объемлет душу мою! – И на глазах пожилого чувствительного человека блеснула слеза.

Во дворце Юсуповых и впрямь собиралась теплая компания. Слегка перекусив и выпив по рюмке-другой, отправились в театр, где слушали фрагменты из «Севильского цирюльника».

К. Р. не появлялся.

Потом вдвоем с Юсуповым пошли гулять по заснеженному парку.

Высоко стояла полная луна, вокруг нее сказочной красотой светилось млечно-туманное кольцо. На ее лик белесой мутью быстро наплывали облака, в бездонной вышине мешались с чем-то могильно-черным и исчезали в безбрежном ночном пространстве. Холодные льдинки далеких звезд загадочно глядели из черной провальной неизведанности. Юсупов сказал:

– В этом парке любил гулять нынешний государь. После коронации и несчастных событий на Ходынском поле Ники с Александрой Федоровной пробыли у меня в Архангельском ровно три недели. Они часами бродили в сосновом лесу и по лугам, спускались к Москве-реке. Государь, покидая Архангельское, пожал мне руку и сказал: «Радость сердечная – попасть в это хорошее тихое место! Мы душой отошли тут».

Рванул студеный ветер. Закачались верхушки старых деревьев, с них посыпался снег. Набежали черные облака, полностью закрыли луну. Юсупов поежился и сказал:

– Однако морозит. Пойдемте в тепло! Может, К. Р. приехал?

И они вернулись во дворец, сиявший мрамором, бронзой, хранивший тот непередаваемый запах, который десятилетиями сохраняется лишь в богатых домах. Пылал камин, на нем весело раскачивали маятником громадные малахитовые часы, отделанные золоченой бронзой. На стенах висели шпалеры и громадных размеров ранние голландцы.

Великий князь еще не приезжал.

Затем ужинали, немного играли в вист. Сипягин досадовал, что понапрасну потерял время, и в начале двенадцатого раскланялся, спустился в мозаичный вестибюль. Он уже надел шубу, как прикатил Константин Романов. Он раскраснелся от мороза, был оживлен и любезен. Сипягин сказал:

– Константин Константинович, у меня к вам небольшое дело по Академии наук, и мне очень хотелось бы разрешить его. Когда можно вас навестить?

К. Р. сразу помрачнел – он не любил просителей, – но тут же с привычной светскостью скрыл досаду, любезно улыбнулся:

– А! Я очень рад услужить вам, Дмитрий Сергеевич. – Еще на миг задумался и решительно сказал: – Если дело небольшое, то, может, сейчас и решим?

Сипягин уже набрал в легкие воздуху, чтобы кратко и задушевно изложить суть дела, но в этот момент на лестнице раздался высокий голос Феликса Юсупова, торопливо спускавшегося к гостю:

– Боже мой, какое счастье! Здравствуй, Костя…

К. Р. выразительно посмотрел на Сипягина, как бы говоря: «Вот видите, словом нельзя перекинуться!» Вдруг остроумная мысль пришла ему. Сказал:

– А вы, Дмитрий Сергеевич, завтра у красавицы Немчиновой на Остоженке будете?

– У меня, ваше высочество, нет приглашения!

К. Р. решительно заверил:

– Это пустяк. Завтра будет!

– Тогда уж и моему товарищу Плеве необходимо прислать.

– Обязательно! Там все и решим. – Великий князь протянул большую сухую ладонь и сразу переключил внимание на Юсупова, сыпля какими-то шутками.

Сипягин вышел во двор, сел в сани, которые нынче предпочел карете. Кучер заботливо укутал министра меховой шкурой. Над головой раскинулся беспредельный шатер ночного неба, усыпанный мириадами далеких холодных льдинок, посылающих загадочный свет на грешную и прекрасную землю.

Сани заскрипели по насту, сытые, застоявшиеся лошади понеслись как бешеные.

…На другой день, разбирая утреннюю корреспонденцию, Сипягин увидел небольшой конверт с золотым вензелем «ЕН». Это было приглашение Немчиновой. Так министр попал на курьезный вечер, о котором наш рассказ.

Отвлеченный вопрос

Ужин не начинали, ибо ждали великого князя Константина Романова. Говорили, что он нынче отправился на спектакль в Малый театр, где у него абонирована ложа. Вместе с ним поехал молодой красавец, дуэлянт и дебошир граф Аполлинарий Соколов.

Так что в ожидании призыва к закуске гости разбились на несколько кружков и оживленно беседовали. Негромко, среди своих, сплетничали о том, что К. Р., согласно молве, крутит роман с хозяйкой сегодняшнего вечера – Женечкой Немчиновой. Больше того: с этой же Женечкой уже второй месяц длятся амурные отношения и молодого графа-красавца Соколова. В Москве ничего не скроешь!

У социалистов составился свой кружок. К ним подошел энергичный, весь как на пружинах, Плеве и обратился почему-то к Азефу, возможно, потому, что тот был на полголовы выше своих товарищей.

– Признаюсь, я плохо разбираюсь в революционных программах. Скажите… – Плеве покрутил пальцами.

Азеф подсказал:

– Меня зовут Иван Николаевич.

– Гм, Иван Николаевич, вы можете ответить мне на отвлеченный вопрос? Предположим на мгновение, что ваши друзья-социалисты пришли к власти. И что они сделали бы в первую очередь?

Вокруг стали собираться гости, с интересом прислушиваясь к разговору товарища министра с какими-то разночинцами. Азеф откашлялся и нравоучительно начал:

– Беда вся в том, что верхи, – ткнул пальцем куда-то в сторону хрустальной люстры, – совершенно не знают жизни народа. А раз не знают, так и не могут управлять этим народом. Чтобы исправить положение, я создал бы наблюдательный совет из самых простых людей всех сословий. И эти люди диктовали бы законы верховному правителю.

Плеве скептически улыбнулся:

– Это несбыточная фантазия. Попав во власть, эти «простые люди» быстро потеряли бы связь с теми социальными кругами, откуда вышли. И началось бы то же самое… И землю можно поделить справедливо.

Подошедший Сипягин поддержал:

– О чем, господа, вы спорите? Земли у нас, слава богу, сколько угодно. В Сибири на десятки верст – ни хаты, ни огонька в окошке. А все жмутся к столицам, а многие из мужиков вообще норовят сбежать от земли в города, чтобы там жить при фабриках, порой в неприглядных условиях.

– А почему так? – спросила Женечка. – В деревне и воздух здоровый, и молоко парное. Живи с семьей в собственном домике, наслаждайся…

– А потому, – отвечал Сипягин, – что крестьянский труд тяжелый, а в городе – трактиры, ипподромы, дома терпимости, всякие увеселения, вот пейзане и предпочитают нездоровую городскую жизнь этому самому крестьянскому труду, тяжелому, но полезному для души и тела.

Чепик затрясся хриплым смехом:

– Хе-хе, а что же, извиняйте, вы сами не крестьянствуете, хотя бы в роли, скажем, агронома?

– Но я городской житель, и у меня нет навыков крестьянской или помещичьей жизни в деревне.

Плеве взял под локоть министра, желая закончить неприлично жаркий спор. Миролюбивым тоном произнес:

– Надо, господа, знать статистику. Нынче крестьянам в России принадлежит почти восемьдесят процентов обрабатываемых земель. Вы поняли меня? Во-семь-десят! А все разговоры, которые, извините, ведут социалисты и всякого рода ниспровергатели, – ложь, чтобы баламутить общество. Ложь – это оружие революционеров.

Азеф горячо возразил:

– Простите, господин Плеве, вы считаете, что революционеры, как вы изволили выразиться, лишь общество баламутят? А ради чего эти святые жертвы? – Он говорил, все более одушевляясь. – Вспомним имена прекрасных юношей и девушек – Фроленко, Валериана Осинского, братьев Ивичевых, Брандтнера, Игнатия Гринивецкого, Веру Фигнер, Желябова! Эти герои гнили в сырых камерах, поднимались на эшафот с гордо поднятой головой. Для чего, а? Вот, вы молчите, вам нечего ответить. А я скажу: они жертвовали своей жизнью не ради денег или славы – ради всеобщего счастья на земле, ради равноправия.

Плеве удивленно округлил глаза.

– Какое «всеобщее»? Разве можно всех сделать счастливыми? Каждый человек счастье понимает по-своему. К тому же ни я, ни мои друзья и близкие не просили, чтобы их жизнь улучшали революционеры. Ведь социалисты себя-то обустроить не могут, живут кое-как, без кола и без двора. И вдруг нате вам – «всеобщее счастье»! И какой ценой? Эти типы просто ненавидят людей, ненавидят жизнь. Всё! – Повернулся к Женечке, укоризненно покачал головой, словно говоря: «Кого вы пригласили? Это просто какие-то недоумки!»

Зинаида восхищалась смелостью Азефа. Тот поманил пальцем лакея с подносом:

– Эй, любезный! Подымем, друзья, тост за социальную революцию! И еще, Зинаида Федоровна, пьем за вашу красоту!

Зинаида с восторгом глядела на своего нового товарища.

Царственный поэт

Насмешка над лошадьми

В этот момент мажордом раскрыл двери и провозгласил:

– Великий князь Константин Константинович!

В зале все мгновенно замерли, взоры обратились к дверям. На пороге появился изящного сложения человек во фраке. Это был дядя и первый советчик государя, поэт, драматург, президент Академии наук знаменитый К. Р. Всем обликом он соответствовал своему поэтическому призванию: высокий, стройный, вдохновенное лицо в обрамлении пушистых бакенбард, лучистые серые глаза, благожелательная улыбка на устах.

На шаг сзади держался двадцатидевятилетний атлет-красавец полковник Преображенского полка Аполлинарий Соколов. На нем ладно сидели парадный мундир с эполетами, галифе с крыльями и короткие сапожки с щегольскими серебряными шпорами, при каждом шаге издававшие тонкий, приятный для уха звук.

Азеф слыхал о Соколове, о его атлетических забавах и выходках. Сейчас он с любопытством и почему-то с некоторым страхом бросал взгляды на атлета: необъятная ширина плеч, громадный рост, озорной блеск глаз, мужественное лицо произвели на Азефа сильное впечатление.

Вошедшие отвесили общий поклон, и после этого Константин Романов направился к Женечке. Поймав ее руку, с нежностью прижался губами.

– Женская красота, – говорил великий князь по-французски, не отпуская руку Женечки, – самая великая и всепобеждающая сила. Сегодня, Евгения Александровна, вы – само совершенство. Благодарю за приглашение на этот прекрасный раут.

Женечка сделала книксен.

Соколов бодрым голосом произнес:

– Сейчас около буфета нам встретились Сипягин и Плеве. Шли очень сердитые. Что случилось?

Женечка тихонько и радостно засмеялась:

– Да у нас тут от споров всегда жарко!

Соколов весело продолжал:

– Мы, русские, удивительные люди, минуты без политики жить не можем и придерживаемся самых крайних взглядов – это уж непременно. Кстати, с Константином Константиновичем мы только что из Малого театра, там премьера – «Идиот» по Достоевскому. Мы сидели в одной ложе с великим князем Сергеем Александровичем. Он считает, что никаких послаблений власть не должна давать. И привел удачный пример: если из фундамента могучего здания начать вынимать камни, то это здание рухнет. Так, по мнению нашего губернатора, и с самодержавием: дай сегодня одно послабление, завтра революционеры потребуют десять. И чем им будем больше уступать, тем они сильнее будут раскачивать основы империи. До той поры, пока все государственное сооружение не рухнет.

Тут Соколов заметил социалистов и с откровенным любопытством, словно в зоопарке, начал разглядывать эти комичные фигуры, удивляясь: «Откуда эти чучела взялись на светском рауте? Ах, это небось все причуды Женечки!»

Азеф хотя и робел атлета, но, желая и тут отличиться перед своими товарищами, все же заставил себя задиристо спросить:

– И что же вы, полковник, предлагаете государству коснеть в средневековых порядках? Может, и крепостное право отменять не следовало?

Соколов решил потешиться. Он принял самый серьезный вид:

– Конечно нет!

Аргунов ужаснулся:

– Как, вы, господин полковник, крепостник?

– Мы, сударь, все крепостники, ибо находимся за крепостными стенами гостеприимного дома Евгении Александровны.

Аргунов продолжал наступать: