Плейбой

Но, тем не менее, водка хорошо шла. А с фантой – еще лучше. Как-то бодрила очень.

– И солнце ярче бле-щет, и веселей пей-заж, когда в желудке пле-щет це-два-аш-пять-о-аш. Тачку новую хочу, – вдруг мечтательно сказал директор. – «Девятку». Я вообще не понимаю, как наши работяги живут на такую зарплату.

– Как-как? Никак. Живут и все. Деньги портят людей, ты знаешь об этом? Поэтому рабочие у нас в основном хорошие, – рассмеялся заместитель.

Хорошие. Это ты верно заметил. Скоро этим «хорошим» платить нечем будет. Кто-то сказал, не помню, что он платит хорошие зарплаты не потому, что у него много денег. А у него много денег потому, что он платит хорошие зарплаты.

– Так плати больше. Кто тебе мешает?

– Я тут как-то подумал – что у нас за коллектив, а? Одна дура притворяется умной, чтобы больше платили. Другая – дурой, чтобы меньше работать.

– Мне тоже иногда хочется сказать: о, боже, опять эти рожи, а приходится говорить: доброе утро, коллеги и друзья, друг без друга нам нельзя, – поддержал друга Колесов, сочинив на ходу рифмованный стих в виде эпиграммы.

– Я раньше думал, что деньги у нас можно только украсть.

– А заработать?

– Заработать, Митька, можно только геморрой. Галимотня все это. Вот смотри. Если взять ипотеку, к примеру, в пол – «лимона», то выплачивать ее надо будет лет двадцать пять, если не больше. А если украсть эти же пол – «ляма», то сидеть всего лет семь. Чувствуешь разницу?

– Ты не помнишь, что было написано в учебнике политэкономии капитализма про ипотеку?

– И что?

– А то, что ипотека – орудие эксплуатации и разорения мелких и средних крестьян.

– Серьезно?

– Врать буду, что ли? На госэкзамене этот вопрос попался. Как будто про нынешнее время написано.

– В общем, эта мысль не дает мне покоя, – убедительно сказал директор и снова тихо запел. – Три девицы под ок-ном пили водку, сок и ром! Я тут с телкой одной познакомился. Заведующей орготделом в райкоме комсомола нашем ударно корячится. Встречаемся.

– Ты, вроде, вышел из комсомольского возраста, – ухмыльнулся Колесов.

– И что из этого? На районном активе познакомился. В буфете. Ниче такая. Незамужем. Может, это… – подмигнул он Дмитрию.

– Чего?

– Посидим где-нибудь сегодня. Она подругу приведет. Секретаршей в суде Ленинском работает. Тоже свободная. Пригодится когда-нибудь. Кстати, она познакомиться с тобой хочет. Катей звать. Красивая очень. Только она еврейка. А у меня, сейчас умрешь, – дагестанка. Индира. Короче, интернационал. Нерушимое братство народов.

– И что? На земле есть только одна национальность – быть человеком. А че ты дома наврешь?

– А, – махнул молодой директор рукой. – Скажу, что выездное совещание было на месте событий в деревне Трехизбенке по поводу строительства подсобного хозяйства по выращиванию курей мясного направления или разведения рыбы в искусственных водоемах. Первый раз, что ли? Проверять все равно не будет.

– Давай. Мне тоже иногда хочется такого… – пошевелил зам руками в поисках подходящего слова. – То ли разнообразия до безобразия. То ли безобразия для разнообразия.

– Для безобразия, говоришь? «Плейбой» хочешь посмотреть? Сегодня утром купил в киоске. Выпускать начали на русском языке, – сказал директор.

– Ну-ка, покажи, – нетерпеливо попросил Дмитрий.

Иван достал из ящика яркий глянцевый журнал с полуголой красоткой на обложке.

– А это кто? – спросил Дмитрий, рассматривая картинки. – А это?

Потом начал осторожно, чтобы не заслюнявить страницы, листать.

– Мадонна.

– Голая, что ли? – удивился зам.

– А ты думал? Это ж «Плейбой», усекаешь? Эротика. Их нравы. В капиталистических джунглях.

– А это кто?

– Ким Бессинджер. «Девять с половиной недель» смотрел? Вот, это она. А это Урсула Андресс, тоже артистка какая-то, – тыкал директор пальцем в красивые фотографии целомудренно обнаженных женщин, также осторожно перелистывая страницы одну за другой. – А это Наталья Негода наша. В «Маленькой Вере» играла. Узнал?

– Тут она другая какая-то. Ты поосторожнее с этим делом, слышь? У меня знакомого за это посадили. У него журнал был, не «Плейбой», а другой какой-то. А там на последней странице, где карикатуры, Брежнев с Хонекером целуются.

– И что?

– Что-что? Хрен в пальто. Кто-то случайно увидел. Ну и сообщил куда следует.

– Ну?

– Два года «химии» не хочешь? В Кизеле на шахте помощником экскаваторщика теперь срок мотает. Еще полгода осталось.

– Вот суки, а, – возмутился Дементьев.

Приветизация

Они выпили и снова перешли к прежней теме.

– Ладно, потом посмотрим твои веселые картинки для онанистов. Кстати, ты знаешь, как китайского Дон-Жуана зовут?

– Как? – не понял директор.

– Бляо-дун. Так что ты говорил про рынок? – весело спросил Колесов.

– Воровать надо поодиночке, а не шалманом. Чем длиннее цепочка, тем больше шансов, что она быстро порвется, то есть заложит кто-то или проговорится. Смотри сам. Чтобы сшить рубаху или штаны, по сути, ни хрена не надо. Ткань и пуговицы. И швейная машинка. И все. А шузы наши? Подошва, стелька, союзка, шнурки, блочка, супинаторы, молния, велькро, – начал он перечислять, загибая пальцы, – хром для верха, кожподклад, нубук, шевро, клей, краска…Пары, полупарки, колодки… Ой, мама ро́дная! Воровать замучишься. И чтобы один башмак сделать, надо несколько станков использовать. И это все разные люди будут делать. И платить им всем надо. Прикидываешь?

– Ну. Прикидываю. А причем тут ботинки? Совсем не обязательно. Можно красивое белье женское шить, а не рейтузы с резинками, какие сейчас бабы носят. А можно, кстати, шлепать купальники цвета «пожар в джунглях» или розовой зебры, как в «Плейбое». Видел? Отбоя от баб не будет.

– Не пойдет. Кто-то обязательно настучит. Всех цеховиков когда-нибудь все равно посадят. Это дело времени. Поэтому забудь про эти швейно-башмачные дела.

– И что ты предлагаешь?

– Ничего особенного. Я тут подумал. Поговорил с кем надо. Хер к носу прикинул.

– И?

– Пекарню открыть хочу. Девки спорили в пекарне, у кого она шикарней.

– Какую пекарню? – не понял заместитель Колесов.

– Не обычную, где только хлеб пекут буханками, а такую, где еще и пироги делают, плюшки, шаньги, пироженки, кренделя. Может, когда-нибудь и до тортов дело дойдет. Для тела и души ешьте наши беляши! Еще кофе и чай продавать, как в парижских кафе. То есть полный цикл. Чтобы клиент зашел в магазин и весь его скупил. Не воровать надо, Митяй, а дело делать. Свое дело!

Он яростно сжал кулак и продолжил:

– Чтоб дым из жопы! Я парень деревенский, меня оглоблей не перешибешь. Своего добьюсь. В жизни есть много, что я себе не могу позволить. Но нет ничего, что мне могли бы запретить. А под лежачий камень мы всегда успеем. Эта старая крыса думает, что дурака во мне нашла, что осчастливила меня, что она меня всегда подставлять будет. Хуй ей!

Он выразительно согнул в локте руку:

– Во!

– Ну да. Говоришь ты так, будто потомственный купец.

– Между прочим, мой дед в деревне мельницу держал, большевиков поддерживал. А те его за это, суки вонючие, раскулачили и расстреляли. Ну да ладно. А там, глядишь, Колесо, и ресторан откроем. Люблю я рестораны. Там себя человеком чувствуешь. В захолустном рестора-не, где с пятеркой на «ура!», громыхают стопаря-ми, кто не выпили с утра-а-а…

– А дальше?

– А дальше яйца мешают.

– Остроумно. Очень.

– А дальше, Митька, весь мир в кармане, – размечтался о кренделях небесных и о кренделях хлебных молодой потомок деревенских кулаков, бесследно сгинувших в бездонной утробе ГУЛАГа, как и тысячи им подобных, на ком земля русская держалась. – Это будет первым шагом в светлое будущее.

– Интересно. Беда, коль пироги начнет испечь сапожник, а сапоги тачать пирожник. Будто про тебя Пушкин писал.

– Компаньоном стать моим не хочешь? Доходы – поровну, по-братски, то есть. Мне семьдесят процентов, тебе – тридцатник.

Этим самым Дементьев дал понять, что в бизнесе каждый сам за себя. Здесь нет друзей. Есть конкуренты и есть компаньоны, да и те ненадолго, потому как ненадежные все. Предают те, кому больше всех доверяешь.

А с друзьями можно только пить водку, бегать по бабам, поздравлять друг друга с Новым годом, дружить семьями и играть в шахматы на бульваре по выходным.

– По-братски, говоришь? Или поровну? – ухмыльнулся этой наглости Колесов.

– А как ты хотел? Это бизнес. Вложиться надо будет немного. У тебя бабки есть?

– Подумать требуется. А у тебя?

– Дом в деревне продам. Отец умер. Мать к себе заберу. Ладно, хватит про серьезное. Главное, не спиться с пути. Наливай, мыслитель. Что мне сне-е-ег, что мне зно-о-ой, когда я на рабо-оте день-деньско-о-ой, – пропел он, взяв из коробки очередную конфетку. – И вот еще что. Весь Демидов бандиты поделили. Ловить тут нечего. И до фабрики нашей тоже скоро доберутся. Про Ибрагима с Гансом слышал? Передел собственности называется это. Приватизация. Точнее, приветизация. Привет от Чубайса. И Гайдара. Хошь прикол?

– Давай.

– Позавчера у бабки какой-то пирожки покупаю на остановке, жрать захотел – сил не было. Спрашиваю, так, ради прикола: мясо раньше мяукало или гавкало? Знаешь, что она мне ответила?

Тут директор зашелся громким смехом, даже чуть не подавился.

– Щас, обожди.

– Ну? – нетерпеливо и заинтересованно спросил Колесов, – чего кота за хвост тянешь? Так, гавкало или мяукало?

– Много пиздело.

И оба друга снова рассмеялись, звонко и от души.

– А ты знаешь, Ванька, весь этот окружающий нас пиздец однажды назовут «старыми добрыми временами». Все-е-е-е, что в жизни радует нас! Все-е-е-е, что так приятно для глаз. Все-е-е-е, что приво-дим де-тям мы в при-мер, сдела-но, сдела-но в эс-эс-эс-эр!

Дементьев включил трехпрограммник. Передавали очередные новости про охватившую всю страну перестройку. Скукота, да и только. Блевать тянет, как обожравшегося молоком ленивого сибирского кота, кастрированного на первом году жизни.

– А ты, кстати, кого больше любишь – Сталина или Брежнева? – спросил вдруг директор.

– По хрену. Лишь бы войны не было. А чего это тебя угораздило спросить?

– Ты не прав. Сейчас война идет. Самая настоящая. За выживание. Со своим же народом. Как в тридцать седьмом. Мне отец рассказывал.

Понеслась «Звезда»

Первая бутылка подходила к концу. А у мужиков, как говорится, ни в одном глазу.

– Может, кофе хочешь? У меня хорошее, бразильское. Знакомая достала.

– Иван, виски и кофе – это «он», – назидательно ответил на это Колесов. – А «оно» – это говно и Министерство образования. Понял?

– Понял, не дурак. Дурак бы не понял. В общем, в Береговом я склад один заприметил, с мельницей. Прикидываешь? Хлебокомбинат распродает. Задешево. То, что нам надо, короче. Там и замутим. Если хочешь, завтра сгоняем, сам на все это дело посмотришь, – вернулся директор к прерванной теме. – Там у меня все схвачено. Город маленькой, все друг друга знают.

– Поехали, – согласно кивнул головой Колесов. – Ну, где твои телки-то?

– Сейчас позвоню.

– Журнал дай, я еще, пока ты звонишь, посмотрю.

– Держи, проказник, – ехидно ухмыльнулся директор, протягивая ему «Плейбой». – Смотри, руку только не смозоль. Ты какой рукой дрочишь?

– Дур-рак ты, Ованес.

– Нас не заманишь девственной плевой. Устал правой, работай левой. Сделал сам, помоги товарищу. Ха-ха-ха! Ты, кстати, какой сексуальной ориентации придерживаешься?

– А ты?

– Левша.

И заржал, а заместитель снова углубился в увлекательное мужское чтиво шаловливого содержания. Дементьев, все еще дергаясь от смеха, стал же усиленно накручивать диск на польском телефонном аппарате «Братек», лучшем бытовом телефоне того времени, каковые имелись в Советском Союзе.

– Але, Индира, это я. Ага, привет.

И заулыбался, как тот самый обожравшийся кот. Даже замурлыкал в мечтах о сексе с загадочной дагестанкой, отвернувшись от Дмитрия.

А тот отложил в сторону американское издание на русском языке.

– Н-да. Умеют делать империалисты проклятые. Куда пойдем?

– В «Уральскую звезду». Понеслась звезда по кочкам! Собирайся. Ааааа-а! В Африке горы вот такой вышины-ы-ы-ы-ы! Ааааа-а! Обезьяны-кашалоты! Ааааа-а! И зеле-е-е-е-е-еный пап-ппугай! – подражая Красной Шапочке из детского фильма, картаво пропел директор в ожидании веселого вечера в окружении прекрасных дам. – Сбацаем там польку-бабочку! Оп-па!

– Ра-достным ша-гом с песней весе-е-елой мы выступа-ем за комсомо-о-о-лом! – начал, было, зам, поддерживая шефа.

– Не, не так. Уи ол лив ин зе йел-лоу сабмари-и-и-ин, йел-лоу сабмари-и-и-ин! – запел директор известную битловскую песню, ужасно коверкая слова. А о его произношении мы вообще молчим. И даже попытался промаршировать по ковровой дорожке своего кабинета, как бравые матросы с желтой подводной лодки.

Дементьев очень любил петь, как всякий деревенский мужик. Когда-то он служил в ракетных войсках стратегического назначения в поселке Звездный, что в Пермской области. И, сидя под землей в бункере за смертоносным пультом с самой главной кнопкой, напевал про себя песню «Гуд бай, Америка».

– Хорошая песня. В тему. Со смыслом. Гармонии только нет, хоть тресни, – сказал он однажды дежурному по командному пункту.

– Гармонию мы им обеспечим, – согласился офицер. – В самый раз будет.

«Уральская звезда» был единственным в Демидове рестораном высшей категории, где бухих посетителей ублажали балерины из варьете. Это помимо эстрадных лабухов из вокально-инструментального ансамбля типа «Веселых ребят» или «Грустных девчат», одетых в одинаковые цветастые пиджаки и рубахи с отложными воротниками. Все плясуньи числились артистками кордебалета из балетной труппы академического оперного театра имени великого композитора и подрабатывали вечерами в кабаке, дрыгая ногами в штопаных колготках.

Но в «Звезду» наши друзья не пошли.

– А что мы там делать-то будем? – спросил вдруг Колесов.

– Есть, пить, танцевать, – ответил Дементьев. – Че еще там делают?

– Встанем вкруг, девки поставят в центр свои сумочки и пошли плясать: тапа-ли-ный пух, жа-а-а-ара, июнь…

– Пошли к тебе, – предложил директор, – дешевле будет. Ефро-синья, Ефро-синья, жо-па толста, морда синя!

И затарившись необходимыми дефицитными продуктами в гастрономе «Центральный», чья директриса была хорошей деловой знакомой Дмитрия, направились прямиком в его холостяцкую квартиру, где весело провели время чуть не до самого утра: сначала за общим трапезным столом, потом разбрелись парами. Колесов на правах хозяина расположился с судейской барышней в комнате на широком диване, а Ивану с комсомолкой досталась раскладушка со скрипучими пружинами на кухне.

Никакую польку-бабочку они не танцевали, а тискались под начавший набирать обороты советский рок. Именно тогда о себе во весь рост заявили «Машина времени» и «Океан Эльзы», «Аквариум» и «Кино», «Телевизор» и «АукционЪ», «Урфин Джюс» и «Наутилус Помпилиус». Они были на радость меломанам записаны на более-менее сносно звучащих пластинках фирмы «Мелодия».

А утром, даже толком не успев продрать красные от бурно проведенной бессонной ночи блудливые «шары», Иван неожиданно вспомнил, что за ним к половине восьмого к его общаге прибудет, как и положено директору по штатному расписанию, персональный «Москвич-412» производства ижевского моторного завода, противно голубого, как яйца дрозда, цвета. С личным водителем татарской национальности, у которого был длинный, как у худой бабы, язык.