2

Тороп очнулся от того, что у него замерзли ноги. С востока ползли сумерки и холод. На груди была тяжесть. Тороп сначала учуял смрад давно немытого человеческого тела смешавшийся с запахом сыромятной кожи и конского пота, и только потом вспомнил, что на нем лежит татарин. Вспомнил и то, как его самого ранили. В горячке боя Тороп не заметил, как оказался без шлема, а потом увидел черную вспышку от удара по голове.

Витязь скинул татарина и сел. К горлу подкатила тошнота, в глазах замельтешили рябые полосы и пятна. Его качнуло – пришлось опереться рукой о землю. Изо всех сил Тороп старался остановить рябь в глазах – ему казалось, что он видит всадника – но это не удавалось.

Всадник, однако, становился яснее. Тороп протянул руку к поясу за мечом, но не оказалось и самого пояса. Тогда он вытащил нож из горла татарина и положил под ногу так, чтобы не было видно.

Подъехавший склонился:

– Тороп? Ты ли это? – Спрыгнул с коня. – Хоть одна живая душа! Что у тебя? Голова? Дай, гляну. Батюшки, да у тебя, почитай, всю кожу с затылка сняли. Как только кость цела осталась, не понимаю. – Приговаривал витязь с акцентом.

Он был из пруссов. Из тех наемных воинов, что в составе варяжских дружин так высоко ценились русскими князьями. Обычно варяги не принимали крещения, но на приставшее к ним славянское или даже христианское имя отзывались охотно. Этого звали Даниил. Он что-то делал с затылком Торопа, и тому казалось, что в голове зашевелились огненные змеи.

– Где все? – спросил Тороп сквозь зубы. – Где Попович?

– Полегли. Я уж думал, один остался. Плоскиня, собачий сын, продался татарам. Целовал крест у великого князя, что пропустят они нас из засеки, а как ворота открыли, так поганые и навалились. Я – за Плоскиней, он – в степь. Еле нагнал. Голову-то я ему снес, а когда вернулся – сердце захолонуло. Татары даже мертвых в куски изрубили. Так думаю, чтобы не смогли собрать, да похоронить по-человечески. Как тебя не заметили, не пойму. Наверное, оттого, что ты под татарином схоронился.

Тороп вдруг почувствовал, что ему стало страшно. До сих пор он считал, что в свете нет силы, способной противостоять дружине Поповича.

– Неужели всех посекли?

– Всех, – сказал Даниил – Я, почитай, уже полдня поле объезжаю. Все семьдесят, как один. А князей повязали, дубовыми плахами накрыли, да видно сверху пировать устроились… Ты, почему босой?

– Татарин сапоги стянул. И крест хотел сорвать, сучий сын!

– Так это ты его.., – усмехнулся Даниил. – Не зря тебя Попович столько лет возле себя держал.

– Хватит, – заерзал Тороп. – Что ты там делаешь?

– Сейчас, сейчас, вот только перевяжу.

Даниил снял кольчугу, аккуратно оторвал полоску ткани от рубахи и плотно замотал голову Торопу.

– Ну вот, порядок, – сказал он, облачаясь. – Ты пока посиди тут, а я неподалеку коня приметил, схожу за ним.

Даниил протянул небольшую помятую серебряную фляжку.

– Вот, хлебни пока, что б не скучно было. Это тебе сил прибавит.

Во фляге была медовуха, сваренная на травах. Витязи использовали ее и для смазывания ран, и принимая понемногу внутрь. Несколько глотков этой горечи действительно сняли боль и прояснили голову Торопу. Он стал думать.

Матери он не знал, та померла при родах. Отец погиб в стычке с переславцами, когда Торопу было всего пять лет. С тех пор он всегда был подле Поповича. Попович был ему и отцом, и учителем, и князем. Теперь не осталось ничего. Куда идти? Выстояли ли черниговцы, галичане и прочие? Если нет, то, как далеко зашли эти татары, или бог их ведает, кто они? И куда направились?

Тороп почувствовал, что начинает болеть голова от вопросов, которыми никогда не задавался, и хлебнул из фляжки.

Куда же он теперь, без Поповича? Пришел Даниил, ведя в поводу оседланную лошадь. Бросил на землю меч и шлем:

– На, я вижу твою сброю татары увели. Эта должна прийтись тебе впору.

Тороп отпихнул татарина и вытащил из-под него свой пояс. Потом обулся. Встал. Его качнуло.

– О-о-о.., брат.., – протянул Даниил. – Тебе, видать, и одеться самому невмочь, не то чтобы на коня взобраться.

Он наклонился за мечом и шлемом.

– Я сам, – сказал Тороп.

– Ладно, уж… Сам! Будет срок, и ты за мной присмотришь.

Даниил помог Торопу снарядиться и поддержал, когда тот садился в седло. Потом направился к своему коню, стоявшему, как положено боевой лошади, там же где и оставил ее хозяин.

– Куда мы? – спросил Тороп.

Даниил нахмурился:

– Не знаю. Сначала выясним – далеко ли ушли татары? Потом решим. Однако запомни – в драку не суемся. Ты не боец, а мне придется больше на тебя оглядываться, чем воевать. Нас теперь только двое, и каждый – на вес золота. Нельзя нам ни за что, ни про что пропадать.

– Семьдесят витязей! – пробормотал он, пришпоривая коня. – Семьдесят таких бойцов уложил ты, свет Мстислав Романович! Припомнят тебе это твои потомки…

“Распространились слухи о поражении русских князей на Калке, и стало известно о гибели семидесяти двух богатырей, и о междоусобных войнах в Русской земле, и о голоде, и о великом море, и об оскудении русских войск, и о ссорах между братьями,– о всех бедах Русской земли…

…А киевляне полегли костьми на Калке с великим князем Мстиславом Романовичем и с другими десятью князьями… новгородцы же частью умерли голодной смертью, а живые разошлись по чужим землям, так же и Смоленск, и все другие города постигла такая же смерть, и вскоре опустели они…”

Тверская летопись «Повесть о битве на Калке, и о князьях русских, и о семидесяти богатырях».

3

Монголы дошли до Днепра, вырезая и выжигая все на пути. Затем повернули и ушли так же внезапно, как и появились. Последствия их набега были страшными. Южнорусские земли превратились в голую черную пустыню. Но еще большим потрясением для Руси была гибель семидесяти витязей. Рыцарство на Руси было единственным, что связывало восточных славян с арийской культурой их предков и не давало развалиться обществу в момент принятия новой религии, примиряя его с ней, амортизируя переход сознания в качественно новый уровень. Пока витязь держит свой меч, и смерд, и князь знают, что в безопасности и их имущество, и образ жизни.

Не все рыцари погибли на Калке, но лучшие из них, славнейшие, те самые, о которых слагались былины.

Началось шатание. Откуда ни возьмись, во множестве появились скоморохи, колдуны. На дорогах – вереницы нищих. Повсюду возрождалось язычество. Причем, в самых худших, развратных его формах. Еще слабая церковь не могла удержать народ от пьянства и блуда, тиунов от – мздоимства, а князей – от произвола. Смерд, укравший или купивший меч, называл себя воином и выходил на большую дорогу. Тот, кто смог собрать еще десяток таких же, как сам, занимал деревню и объявлял себя князем. Да и князья пробавлялись откровенным разбоем, не стесняясь разорять даже храмы.

Больше года Тороп с Даниилом странствовали по Руси, нигде подолгу не задерживаясь.

Царило запустение и разброд. На зарастающих беленой столбовых дорогах шайки обезумевших от безделья и безнаказанности лихих людишек не стеснялись нападать даже днем. По ночам в лесах горели костры и с визгом бегали голые девки. Даниил, с изумлением наблюдая эти игрища, говорил Торопу, что с настоящими ритуалами они не имеют ничего общего.

– Вы забыли своих богов, – говорил он. – А нового так и не полюбили. А может, просто не поняли. Нельзя верить тому, чего не понимаешь. Вы, русские, как дети – в вас нет мудрости. Вы с легкостью бросаете одну игрушку, чтобы ухватиться за другую. Так нельзя. Народ должен чтить своих предков и их опыт.

Тороп не спорил с ним. Он слушал.

Попович наставлял его тому, что воин всему должен учиться. Смотреть, слушать, запоминать. “Нет ничего, чтобы когда-нибудь не пригодилось, – учил Попович. – То, как двигаются листья на березе, и то, какой корень у резеды так же важно, как чужой язык или строение татарского лука”.

Тороп узнал, что прусские языки имеют много общего со славянскими, что у обоих народов раньше были одни боги. Что когда-то славянские вадимы, как и прусские вайделоты, записывали знание особыми знаками – рунами. Даниил показал, как пользоваться односторонним мечом мазуров, рассказал, как прусские воины пользуются частыми в тех местах туманами.

– В этом мире только мы – пруссы помним обычаи предков. Мы – последние хранители древних богов, – говорил Даниил. – Только мы помним заповеди белых великанов.

– Каких великанов? – удивился Тороп.

Они сидели на берегу Днепра на холме, откуда хорошо просматривались стены Смоленска, купола его храмов с золочеными крестами. И все, о чем рассказывал Даниил, казалось Торопу чем-то сказочным, как песни слепых музыкантов. Да и само лицо Даниила в такие минуты становилось похоже на деревянных идолов, которых Тороп видел в новгородских лесах – темным, полным затаенной значительности.

– Давно, – сказал Даниил, – В те времена, которых никто не помнит, ибо не было еще у людей Памяти, а бродили они по земле дикими толпами, и лица их были темны, а сердца – во мраке, с Неба упала Звезда…

И родила Звезда великих людей. Рост их был выше сосен, а волосы белее снега, а глаза их светились, как небо в утренние часы. А имя им было – Ульмиганы.

И взошел старший из них на высокую гору, и окинул взором пески у моря, и многие реки полные рыбы, и многие леса полные дичи, и сказал: “Вот страна, достойная быть нам Родиной. Здесь мы построим наши замки. Ей отдадим мы свое великое знание. Ей посвятим мы свою небесную силу. И зваться она будет отныне – Ульмигания”.

И взяли великаны темнолицых в подданные, и научили их строить замки, и выращивать хлеб, и делать одежду, и торговать. И приумножилось богатство той страны, и возросла слава ее, и счастливо жил народ ее.

Прошла тысяча тысяч лет. Стали великаны брать дочерей темнолицых себе в жены, и было у них много потомства, и разошлось оно по всей земле, но дети уже не были великанами, а только светлые волосы и синие глаза напоминали об их происхождении. И забыли люди своих предков.

Только одно племя, женщины которого носили в волосах украшения в виде луны и звезд в знак своего родства с Небом, помнило о древнем завете – вернуться в священные земли белых великанов и поднять утерянное людьми великое знание.

В огромном замке на берегу Немана нас встретила последняя из дочерей звезды – великанша Рагайна. У нее был ключ к тем землям. И только нашим воинам под силу было поднять его.

Даниил вдруг хмыкнул:

– Получается, что Ульмигания не только нам, пруссам родина, но всем, у кого белая кожа и светлые волосы. И тебе тоже. Захочешь вернуться – добро пожаловать.

“Украшения в виде луны и звезд.., – думал Тороп. – Где я мог это видеть?”

И вспомнил – смеющееся лицо племянницы великого князя юной княжны Анны – светлые волосы стянуты повязкой на лбу, и звезда, и под косой – месяц.

“Что это? Напоминание о родстве с великанами? Чушь! Бог создал человека, а не какая-то звезда! Язычество. И все же странно…”

Тороп засыпал, а ему все чудилась улыбка княжны, и звезда в ее лбу сияла.

“Тороп, – говорила княжна, увлекая его за собой, – Это правда, именно там, где морской ветер треплет сосны на песчаных холмах, а в густых дубравах живут страшные древние боги предков, там наш дом. Пойдем, Тороп, пойдем домой…”

“Ты же мертва! – отвечал Тороп. – Тебя ведь убили татары! Сгинь! Я не пойду с тобой”.

“Это здесь я мертва, – смеялась белолицая княжна. – А там, где еще стоят замки великанов, там нет креста, и люди живут вместе с духами и душами предков. Там мы сможем соединиться”.

Руки княжны дрожали, и яркие губы были открыты для поцелуя. И она звала. И звезда манила теплым светом. И Тороп почувствовал, что не может противиться…

Он проснулся от легкого толчка в плечо. По тому, как, растворившись в утренних звуках, насторожился Даниил, Тороп понял – неладно что-то.

Вскочили они на ноги, выхватывая мечи, одновременно. Из осинника, окружая полукольцом, выехали всадники с пиками наперевес. Числом более десятка, веселые – явно хмельные.

– Кто такие? – рявкнул один.

– А ты сам-то кто будешь? – спросил Даниил. – Чтобы нас пытать, мало сидеть в седле да пикой размахивать.

– Я тебе сейчас покажу, кто я таков! – озлился всадник.

– Покажи, – усмехнулся Даниил, – А мы посмотрим.

– Осади! – вдруг крикнул кто-то высоким ломающимся голосом. – Назад, я сказал!

Всадники раздвинулись, и в проходе показался витязь примерно одних лет с Торопом в богато изукрашенном чернью и серебром шлеме и тонко связанной дорогой кольчуге. Он подъехал почти вплотную к Торопу и Даниилу и, капризно скривив губы, разглядывал их. Потом, будто что вспомнил, вгляделся в Торопа. В глазах его мелькнула насмешливая злость.

– А ты не тот ли Тороп, что в дружине Поповича служил?

Тороп промолчал.

– Тот, – то ли улыбнулся, то ли скривился витязь. – А ты, значит, Даниил, старый Поповичев приятель.

И вдруг широко, по-доброму улыбнулся:

– Слава ваша впереди вас бежит. Слышал я, как вы банду смердов в муромских лесах изрубили. Славно поработали. А не хотите ли, я вас трапезой угощу? Тут недалеко мои палатки. Мед у меня знатный, да и вино заморское есть. Пойдем, други! За честь почту таких воинов привечать. Возле себя посажу.

– Спасибо, княжич, – сказал Даниил. – Но мы уже и сами завтракать собирались.

– Не откажете же вы мне! – напряженно сказал витязь.

– Бог с тобой, княжич, – согласился Даниил. – Конечно, не откажем. Просто не хотелось быть в тягость.

– Какая там тягость! – обрадовался княжич. – Ну, так что, поехали?

– Езжайте, а мы за вами. Только скарб наш нехитрый соберем.

Княжич пытливо посмотрел на Даниила и, круто повернув коня, ускакал. Дружина – за ним.

– Невелика честь… – пробормотал Тороп.

– Да ты, знаешь ли, кто это? – спросил Даниил.

– Догадываюсь. Алексашка Ярославич, сын великого князя владимирского.

– Верно. И то знаешь, что не отстал бы он теперь от нас?

– И то знаю.

– Ну, а раз ты такой умный, поехали пировать. Делать нечего. Может он и не держит на нас зла за порубленную дружину своего дяди.

– Яблоко от яблони недалеко падает, – сказал Тороп. – Мечи нужно будет под рукой держать.

Шатер у княжича был белый, тонкой восточной ткани. Угощал он рябчиками, да медами разными. Было и вино заморское – красное, как кровь. Но Тороп с Даниилом больше пригубливали, чем пили, следя за передвижениями дружинников. Не то княжич – тот удержу не знал, пил так, будто и не с раннего утра за стол уселся, а ближе к ночи, после ратных трудов. А напившись, стал Торопа задирать: пойдем, мол, испробуем, чей меч ловчее, да чья рука тверже? Тороп отнекивался, ссылаясь на усталость, но княжич не отставал:

– Или боишься меня? Даром что ли люди говорят, будто нет тебе равных во владении мечом? Будто Попович секрет тебе какой-то передал?

Слово за слово, всем стало ясно, что княжич не на шутку распалился. Белое лицо его раскраснелось, и видно было, что он вот-вот сорвется на оскорбления.

– Ладно, – неожиданно для всех сказал Тороп. – Попробуем мечи.

Княжич вскочил, опрокидывая жбаны с напитками.

– Сейчас!

– Сейчас, так сейчас, – сказал Тороп. – А ты не слишком хмелен для этого?

– А мне что хмельному, что трезвому – все едино.

Бились тут же, перед палатками. Тороп быстро понял, что намерения у молодого княжича совсем не шуточные. Пару раз, когда следовало бы опустить меч, чтобы дать развернуться противнику, Ярославич работал им наотмашь, сзади, так, что Тороп едва успевал пригнуться, чтобы не сложить тут же голову. Поняв, что дело может кончиться дурно – княжич вынуждал его работать всерьез, Тороп концом меча, приемом, который действительно передал ему Попович, подцепил меч княжича за гарду, выбил его из руки и, коснувшись незащищенного кольчугой участка шеи Александра Ярославича, сказал:

– Все, закончили. Я устал, княжич. Признаю, что ты очень неплохо знаешь свое оружие.

– Да, – подхватил Даниил. – Если б ты, княжич, не был так хмелен, наверняка бы осилил Торопа.

Слова Даниила немного остудили обстановку, и Александр даже улыбнулся криво, приглашая их продолжить трапезу. Улыбка была нехорошей.

– Осторожнее, – тихо сказал Даниил, когда они подходили к шатру.

– Вижу, – так же тихо ответил Тороп.

В продолжение завтрака Ярославич продолжал поглощать заморское вино, уговаривая при этом Даниила с Торопом идти к нему на службу.

– Отец заставит новгородцев считаться с нами, и они перестанут заигрывать с немцами,– говорил княжич.

– Тогда он посадит в Новгород меня. Великий Новгород будет у меня здесь! – сжимал он кулаки.

– Я им, смердам, покажу вольности! Мне нужна хорошая дружина. Такая, как была у Поповича. Я поставлю тебя воеводой! – хмельно заглядывал в глаза Торопу Ярославич.

Тороп только рассеянно кивал головой. Княжич мутно и зло смотрел на него, опрокидывал в рот кубок, и снова начинал расписывать прелести своего будущего княжения в Новгороде. Тороп вышел до ветру.

Солнце перевалило за полдень, и он досадливо удивился – как быстро идет время за столом! Был июнь. Травы – по пояс, но никто не думал их убирать. Что-то сломалось в русской земле,– думал Тороп. Как-то все не так. Будто перед великой бедой.

Он возвращался к палаткам, когда почувствовал сзади движение. Не услышал, а именно почувствовал, оно было очень осторожным. Это заставило его резко развернуться и выставить руку, уводя в сторону торс.

Кисть, которую перехватил Тороп, принадлежала одному из дружинников Александра Ярославича. В ней был зажат длинный нож.

– Я хотел тебя проверить, – осклабился дружинник.

– Ага, – сказал Тороп. – Я понял.

Он улыбнулся, дернул кисть на себя, а другой рукой, локтем сильно ударил дружинника в предплечье. Кость хрустнула, и рука дружинника неестественно выгнулась. Тот даже не успел понять, что произошло. Он посмотрел на свою руку, а Тороп, все еще не отпуская ее, ногой вогнал зубы дружинника ему в рот. Захлебнувшись, тот упал в траву.

– Вот чего-то такого я и ждал, – сказал появившийся Даниил. – Ждал, да недоглядел. Извини, брат.

– Ничего, – сказал Тороп. – Я был готов к этому. Не забыл, выходит, княжич нам ни Юряту, ни Ратибора, ни сродственников своих.

– И этого не забудет.

– Бог ему судья…

– Лошадей я не расседлывал, – сказал Даниил. – А у княжичева коня подпругу подрезал. Поехали?

Скоро они уже плыли, переправляясь через Днепр.

Пьяный княжич не сразу их хватился. Да и хватившись, не стал догонять – эти двое могли принести ему гораздо больше неприятностей, чем он им. Александр Ярославич затаил обиду, уверив себя в том, что когда-нибудь они еще встретятся, и уж тогда он отомстит за все.

Пройдет много лет, прежде чем такой случай ему представится. А пока Тороп и Даниил держали путь на запад, в загадочную страну воинов – Ульмиганию, как ее называл Даниил, или Пруссию, как звалась она у других народов.