– Не в сорок пятом, а в июле сорок четвертого. Погран отряд вместе с войсками вошел во Львов. Когда после Сталинграда стало ясно, что Германии капут, и фронт безостановочно двигался на Запад, родители забрали меня от родственников и вместе с ними я оказался во Львове. Интересно то, что мы не только заняли нашу квартиру на Коцюбинского, но и пани Настася продолжала жить в своей квартире. Она рассказывала, что в нашем доме во время немецкой оккупации жили в основном поляки, а вот в нашей квартире жили немецкие офицеры, которые служили поблизости в Цитадели, где размещался концентрационный лагерь для военнопленных со всей Европы. В этом лагере было и много наших, которые попали в плен в 41 – ом. Настася матери рассказывала, что в доме с одиннадцатым номером, тот огромный П-образный дом с большими шикарными квартирами, который австрийцы построили для университетской профессуры, – помнишь? – жило высокое немецкое начальство. А перед их праздниками или перед приездом высокопоставленных чиновников, пани Настасю и других дворников немцы заставляли не только чисто подметать улицу и тротуары, но и тщательно мыть их с мылом. Они выдавали дворникам свое какое-то специальное мыло. Представляешь, как немцы боялись заразы!

– Володя, не удивляйся! Это была не прихоть немецкого начальства, а вынужденная процедура, по крайней мере для улицы Коцюбинского. Ведь на Цитадели немцы испытывали на заключенных бактериологическое оружие. Они разрабатывали неизлечимую форму паратифа. А носителями этого тифа были вши, которых выращивали в спецлаборатории, в том самом двухэтажном чистеньком корпусе,на холме под башней!

– Откуда ты это знаешь?

– В школе я мало интересовался историей Цитадели. До 1950 – го на ее территории располагалась воинская часть, если ты помнишь. Вместе с уличными мальчишками мы в летние вечера ходили на Цитадель. Находясь среди солдатской массы, пропахшей потом и махоркой, сквозь табачный дым, мы с интересом смотрели трофейные кинофильмы. Меня тогда впечатлил американский фильм «Сети шпионажа», где один из персонажей стреляет в сигарету, находящуюся во рту своего врага, и точно отстреливает ее половинку. Эффектный был выстрел.

– Этот фильм показывали в кинотеатре «Днипро».

– И в других кинотеатрах. Я его еще раз смотрел в «Украине». Типичный голливудский кассовый фильм.Но я о том, что в корпусе, который после войны входил в состав поликлиники МВД, ты лежал в году семьдесят пятом или позже. Кажется у тебя были проблемы с сердцем, – и я навещал тебя в этой больнице. Ты лежал в палате на втором этаже. Было такое?

–Было. Кажется, это был семьдесят восьмой. Я тогда повздорил с партийным идеологом обкома партии. Мне пришлось опечатать несколько пожароопасных помещений в оперном театре, а он требовал, чтобы я отменил свое решение. Я ему говорю, что он требует от меня нарушения закона, на что я не могу согласится, как должностное лицо, а он гнет свою линию партии, и называет меня саботажником, который срывает какие-то там его мероприятия. Меня вызвали в главное управление МВД во Львове, ну ты знаешь, – это массивное здание напротив университета по улице Горького. В высоком кабинете уже генерал МВД требовал, чтобы я отменил свое решение. Мы сильно разругались с моим генералом. Он даже вызывал охрану с оружием, чтобы утихомирить меня. Уж не помню, как я вышел из его кабинета! После этой ссоры с высокими начальниками мне пришлось инспектировать помещения тюрьмы, что на улице Мира, это в центре, напротив политехнического института. Меня сопровождал знакомый мне офицер. Мы вместе заканчивали училище. Он записывал мои замечания к себе в журнал, мы спокойно так общались, вспоминая наших преподавателей. Потом он заводит меня в какую-то пятую или седьмую по счету камеру и говорит мне:

«Владимир Михайлович, посмотри какая камера! С окном, через которое попадает не только свежий воздух, но и солнечный свет. Посмотри, абсолютно сухой пол, и крыс нигде не видно!»

– При чем тут твои тюремные крысы, Владимир Антонович?! Что за шутки?

«Это не шутки, Владимир Михайлович, – отвечает мой знакомый. Эту камеру наш генерал велел нам никем не занимать в течение двух недель. Эту камеру он приказал приготовить для тебя!»

– Какой заботливый командир у нас с тобой, тезка! -отшутился я, а у самого сердце схватило, и в голове все прошедшие ссоры с начальством всплыли. Пришел я домой, рассказал все жене, а потом пожалел. И жена меня не поняла

«Какой же ты у меня упрямец, Володя! Одни неприятности с тобой!» Плачет. Вот тогда и пришлось, Вадим, ей вызывать скорую, и меня отвезли в эту больницу. Вот так, я чуть было не угодил в тюрьму, имея грамоты и награды за отличную службу.

– У вас там в МВД, наверное, каждый третий –с инфарктом?

– Этого я не знаю, но среди моих сослуживцев – я не первый. Работа у нас такая. С одной стороны постоянное ожидание с внешной среды опасности вызывает стресс. С другой стороны внутренние разборки с подчиненными и высшими начальниками здоровья не прибавляют. У нас ведь, как в армии, – кто старший чином – тот и прав. Есть поговорка: «Я начальник- ты дурак, -ты начальник – я дурак». Логично. Не зря на пенсию из армии отправляют раньше, чем с гражданских профессий.

– Влодзю! Если не возражаешь, – продолжим тему Львова после освобождения его нашими.

– О, ты назвал меня по-польски!

– Вот о них и вспомним. Много ли было поляков во Львове, когда вы вернулись в город в 1944-ом?

– Разве я ребенком, мог об этом знать? Хотя, погоди! В квартире на четвертом этаже, в которую твои родители въехали в 1946 – ом, точно жили поляки. Их было двое – пожилая пара. Когда мы с матерью ходили в кинотеатры, я часто слышал польскую речь. Во многих магазинах продавцами были поляки. Помню, как-то мать меня взяла с собой на вещевой Краковский рынок, который был за оперным театром, – мать покупала мне пальто у молодой полячки. Так, что поляки были. Трудно сказать сколько их было, ведь многие украинцы тогда разговаривали на польском. Еще вспомнил: в первое лето к нам во двор приходили бродячие польские музыканты. Они пели свои веселые песенки про Львов и Варшаву.

– О, это и я помню! Они и следующим летом появлялись. Один седой поляк пел даже арии из опер, аккомпанируя себе на скрипке. Мне запомнился страстный призыв певца к «Баядерке». Женщины, слушавшие певца с балконов, бросали ему деньги, а он их благодарил, снимая шляпу с головы. За время оккупации фашисты уничтожили много поляков. У нас на заводе п/я 125, где мы работали с Юрой Волковым, (завод производил электронную аппаратуру для космоса), был слесарь Федак. Лицом и характером вылитый поляк. Среди украинцев много было ополяченных. Он рассказывал о первой встрече с немцами во Львове. Они схватили его при облаве на Краковском рынке. Лицо подвело. Попавших в совместные сети немецкой и украинской полиции евреев и поляков погрузили на огромные автомашины фирмы «Ман» и повезли по ул. Шевченко вверх, мимо Яновского кладбища в урочище в конце трамвая семерки. Всех людей пешим порядком привели к глубокому оврагу и выстроили в две шеренги. Федак говорил, что было их чуть ли не пол тысячи. На двенадцати машинах везли. Вдоль шеренги спереди и сзади курсировали полицейские с овчарками. Из группы офицеров вышел длинный немец и скомандовал на украинском языке: «всем евреям построиться на левом фланге, а полякам на правом». Когда люди разобрались, – рассказывал Федак, – украинцев осталось стоять на месте человек тридцать. У всех этих людей не было разрешений коменданта, которые немцы выдавали далеко не всем львовянам. Люди не спешили получать разрешения в первые дни оккупации. Вот немцы и устроили такую акцию устрашения. Длинный немец подходил к каждому украинцу и требовал предъявить разрешение коменданта или документ, подтверждающий национальную принадлежность. У многих не было никаких документов, и немец по своему усмотрению отправлял человека, и мужчин и женщин к евреям или к полякам.

«К моему счастью, – рассказывал Федак, – у меня в кармане оказалось удостоверение члена галицкой футбольной команды «Сокол». Я его показал немцу. Немец долго сравнивал фотографию с оригиналом, и усомнившись, подозвал украинского полицейского. Полицейский сказал, что «Сокол» – это действительно украинская галицкая футбольная команда. Немец скривил физиономию и отдал мне удостоверение. После этой проверки нас осталось в основном мужчин человек пятнадцать. Нас построили и отправили во Львов. Кто-то запел патриотическую песню. Все дружно ее подхватили. Мы еще не дошли до трамвайного кольца, как раздались автоматные очереди. Всех до одного немцы расстреляли».

– Вадим, немцы расстреливали евреев в еврейском гетто, которое они организовали за железнодорожным мостом, в районе клуба трамвайщиков, имени Н. И. Кузнецова.

– Это не совсем так. Не могли немцы производить массовые расстрелы почти в центре города. Ведь из ста тясяч евреев – жителей довоенного Львова, – не все они успели выехать. К приходу немцев только богатые евреи покинули Львов. В первые же дни немцы взорвали центральную львовскую синагогу «Золотая роза».

– Не слышал про эту синагогу. Это где-то на Московской улице? -Нет. Это в средневековом еврейском квартале, в районе ратуши, по ул. Сербской. Массовые расстрелы немцы обычно производили за городом. Это урочище за Яновским кладбищем, в лесных оврагах на Кайзервальде и на других пустырях.

– Ты забыл про Винниковский лес. Там немцы расстреляли перед приходом наших во Львов несколько тысяч итальянских военных, которые отказались им служить. Ты вспоминал о каких-то вшах?

– Да. Про них рассказывал один кэгэбист, который ходил к нам в гости. Там, в Цитадели, немцы на военнопленных европейцах испытывали действие смертельного паратифа.

–У твоего кэгэбиста был инфаркт?

–Инфаркта не было. Было хуже. Он по какому-то злому року судьбы потерял после войны всю свою семью. Сначала погибла жена в ДТП. Потом погиб во Вьетнаме сын. Потом дочь погибла в авиакатастрофе. Прямо над Львовом столкнулся рейсовый самолет из Москвы с военным истребителем. Но это отдельная тема. Я про Цитадель. У львовского историка, Тараса Пиняжко, описываются условия содержания французских военнопленных в Цитадели. Он изучал французские документы. Правда о смертоносных вшах он не пишет. Он описывает побеги французов из Цитадели. Французским заключенным разрешалось ходить по лагерю в своей военной форме. Поздно вечером один француз, надев на голову пилотку немецкого водителя, сделанную из бумаги, подошел к часовому гаража и сказал, что начальник лагеря приказал подать машину к его канцелярии. Часовой позволил французу вывести легковую машину из гаража. По дороге на КПП в легковушку вскочили еще трое французов в бумажных офицерских фуражках. Часовой не стал приглядываться к лицам пассажиров, и машина быстро выехала на Стрыйское шоссе. Немецкая транспортная полиция выловила машину только через четыре дня. В районе Стрыя французы долго блуждали в поисках дороги через Карпаты. Беглецов снова вернули в Цитадель. Побег дал им четыре дня приключений и свободы.

– Рассказ твоего историка похож на волнительные сцены из французского или голливудского кинофильма!

– Французы совершили еще один побег, но этот побег был неудачным и трагичным. Беглецы по подземным канализационным трубам вышли через канализационный люк в верхней части нашей ул. Коцюбинского, но вынуждены были в схватке с часовым застрелить его. Они забаррикадировались в угловом доме по улице Мохнацкого, напротив подворья, где сейчас расположен корпус полиграфического института. Французы с третьего этажа отстреливались всего лишь день. Их обложила лагерная охрана со всех сторон. Их всех немцы застрелили. Кстати, Володя, ты помнишь этот корпус полиграфического? Ты же был в нем с инспекцией, кажется в 1982-ом. Ты был в военной форме, – высокий, атлетически сложенный капитан. Был перерыв занятий, ты стоял на проходной и беседовал со мной и Витенькой Морозом. Студентки обстреливали тебя восхищенными взглядами. Помнишь это событие?

– Ну, конечно, помню. Я тогда еще вашему заведующему кафедрой сделал предписание – убрать все чертежи и студенческие работы с чердачного помещения.

– А ты помнишь, что находилось примерно до 1947-го в полуподвальном помещении этого корпуса?

– Не совсем. Я только слышал, что в 1939-ом это было какое-то общежитие и, что в нем проживал на первом этаже Степан Бандера (1909-1959). И, несмотря на его малый рост, к нему ходило много девушек.

– Эту байку про Бандеру я тоже слышал. Если помнишь, мы играли там в футбол на детсадовской площадке. Кто-то из пацанов проник через окно в полуподвальное помещение этого общежития. Он вылез оттуда с ракетными патронами. Он еще сказал, что там много винтовочных патронов и гранат.

– Да, я вспомнил! Мы тогда сделали костер и бросили в него ракеты. Взрываясь, ракеты чуть ли не залетали в окна соседнего дома, где жил Ленька Антонов. В полуподвале общежития был, вероятно, бандеровский арсенал. Ведь, приходившие в это здание к Бандере, девушки в своих сумочках могли приносить все те патроны и гранаты, оставшиеся после изгнания немцев из Львова. Просто у властей не доходили руки, чтобы убрать их. Кстати это было общежитие для украинских студентов. Его построили перед Первой мировой войной на деньги львовских украинцев.

–О бандеровском арсенале, твоя догадка не лишена логики. Но ты забыл еще сказать, как после запуска ракет приезжала пожарная машина, а мы все разбежались. Ленька Антонов говорил на следующий день, что пожарных вызвала его мать. Они со своей сестрой видели из окна кухни, как мы жгли костер и слышали выстрелы.

–Еще я помню, что там на горке возле южной башни Цитадели, в одном из колодцев нашли мертвого новорожденного. Было много милиции. Потом выяснили следователи, что ребенка родила воспитательница детсада. Установили даже отца ребенка. Им оказался наш солдат с Цитадели, где после войны располагалась воинская часть.

– Конечно, я это помню. О этом и пани Настася моей матери рассказывала, и все женщины нашей улицы судачили об этом. Кажется судили воспитательницу, а солдата отправили в штрафбат. А ты помнишь, сколько кинофильмов мы по вечерам вместе с солдатами этой части пересмотрели?

–Я вспомнил, показывали наш фильм «В шесть часов вечера после войны». Там были кадры, как немецкие врачи из наших детей кровь выкачивали. Я хорошо помню те летние теплые вечера, когда крутили на открытом воздухе кино на экране из простыней. Солдаты, лежа на чем попало, прямо на земле, курили махорку. Иногда стоял такой дым, что плохо было видно, что творится на экране. Сзади орали: «Кончай дымить».И я помню, что нас мальчишек, незаконно проникших на территорию военной части, гоняли дежурные офицеры. Они выгоняли нас с сеанса, когда было слишком много пацанов. Солдаты пытались прятать нас от офицеров.

– Ты помнишь,Вадим, наши походы на бассейн «Динамо»?

– Конечно. Мы собирали денег на один, два билета, чтобы получить закрывающуюся кабинку для одежды. Остальные пацаны перелезали через забор, который был затенен высокими кустами.

–Я один раз участвовал даже в соревнованиях.Это было в шестом или седьмом классе. Я пошел на бассейн тогда один, остальные из нашей компании не пошли потому, что был пасмурный день. Спортивные школы разных обществ соревновались за командное первенство в городе. Я видел, что ребята плавали плохо. Особенно вторые пятьдесят метров. Оставался последний заплыв. Я подошел к восьмой дорожке оттолкнул мальчишку, стоявшего за тумбочкой, и сказал, что я поплыву вместо него. Главный судья увидел непорядок и подошел к нам. Он спросил меня, кто мой тренер. Я сказал, что тренера у меня нет, но, что я могу проплыть стометровку лучше всех. Судья, это я узнал потом, был председателем общества «Динамо» и, кажется, хорошим педагогом. Он спросил, сколько мне лет, внимательно осмотрел меня с ног до головы; я в четырнадцать лет имел уже метр семьдесят, и он сказал, что я могу проплыть дистанцию один после последнего заплыва. И я поплыл один, на боку, Тогда был такой стиль, но потом его упразднили. Когда я вылез из воды, ко мне подскочили тренеры. Они стали приглашать меня в свои секции. Они даже мне предлагали какие-то призы. Этот главный председатель тоже предложил у него заниматься, и я пошел к нему. Я ходил плавать в закрытый бассейн в спорткомбинат, что на улице Руставели. Через год я уже сделал второй разряд, а потом и первый. Плаванье мне помогло в училище занимать призовые места по пятиборью.

– Отчаянным ты был парнем, Володя! Это ж надо было, не стесняясь взрослых на виду у зрителей вмешиваться в ход соревнований!

– Я был уверен, что проплыву лучше!

–Но ты, что не понимал, что ты обижал мальчишку?

–Иногда надо показать характер! А мальчика я не обижал, я его просил уступить мне место.

– На правах сильного? Мне тоже в школе приходилось выяснять отношения. О чем-то мы повздорили с Борисом Скорняковым. Договорились драться до первой крови. И вот пошли подальше от школы в Стрыйский парк. Человек десять в его группе поддержки, и человек семь у меня. Борис пользовался в классе большей популярностью, кроме занятий боксом, он еще стихи писал. Через три, четыре минуты он расквасил мне нос, у меня потекли кровавые сопли, и наш бой прекратили за явным преимуществом Бориса. Впоследствии он стал чемпионом города в среднем весе. Потом, по прошествии десятка лет после школы, он уже был на оперативной работе в КГБ.

– Я помню, как Борька стихи читал на смерть Сталина в школьном актовом зале. Это,кажется был восьмой класс. Он тогда своими эмоциями у многих из нас вышиб слезу. Я тоже плакал.

–Это было в марте 1953 – го. Точно, в восьмом классе. Борис читал свои стихи, и там помню были слова о том, что «…Светоч мира угас». Он на всех торжественных собраниях читал свои стихи. Заводной он был. Ты помнишь, как он вскочил из коридора в класс, и выпучив глаза, заорал: «Пацаны! Баб ведут!». Это было в начале последней четверти. Девочек к нашим одноклассникам Семен Семенович привел из соседней школы. Класс тогда притих. Сначала вошли пять девочек в коричневых платьицах и белых, накрахмаленных передничках. Потом вошел Семен, поставил девчонок полукругом возле доски, подошел к столу и объявил:

«Так, гусары и джентльмены, прошу встать и поприветствовать ваших одноклассниц. Теперь они будут учиться с вами. Прошу не обижать». – Мы с грохотом откинули металлические сидения польских парт и стояли по стойке смирно, а Семен продолжал: