Отец Костик

Я еле полз по МКАД. Впереди была ужасная пробка. Очень хотелось свернуть на первом же съезде, но у меня сегодня был ответственный день. Я ехал в церковь. Делал я это, как любой православный человек, не в первый раз, но уже забыл, когда бывал там раньше. Грешен: делаю это нечасто.

Я не о храме, а именно о церкви. Меня бесит, когда мои знакомые, которые вдруг резко поверили в бога, как они сами говорят, «пришли к этому», с умным видом поправляли меня, когда я говорил «в церковь»: «Нужно говорить не “в церковь”, а “в храм”!» Мол, церковь – это тоже храм божий. Я никогда не парился на эту тему. Мое поколение говорило «в церковь». Единственный храм, который мы знали, – Василия Блаженного на Красной площади.

Однако я попытался выяснить, как же все-таки правильно говорить: идти “в храм” или “в церковь”. С научной точки зрения (хотя термин «научный» к делам церковным подходит плохо, лучше «с мирской»), различия между храмом и церковью есть. Храм, в первую очередь, – это помещение для богослужений, а церковь – община единоверцев. Храм по размерам больше церкви, на нем должно быть не менее трех куполов. В храме может быть несколько алтарей с престолом, а в церкви – один. В храме может проводиться несколько литургий в день, а в церкви она проходит лишь единожды. Перечислять можно долго. Но это, повторюсь, с мирской точки зрения. Любой адекватный священнослужитель скажет, что неважно, как говорить: «в храм» или «в церковь». Храм должен быть у тебя в душе. И неважно, куда ты идешь, главное – зачем и что ты там делаешь. С таким мнением я согласен полностью, даже не буду шутить на эту тему.

Есть у меня один товарищ. Набожный – куда там! Садясь в машину – крестится. Завидев вдалеке церковь, тоже крестится. На все службы ходит, пост соблюдает. А сам занимается крадеными машинами. Ну, мол, я же их не ворую, а просто продаю. Как модно сейчас говорить, двойные стандарты.

Но все же сейчас я ехал именно в церковь. Ну вот привык я так. А если нет разницы, как говорить, то я буду говорить так, как мне больше нравится.

Никакого церковного праздника, по крайней мере большого, в тот день не было. Да и ехал я совсем за другим. Я ехал встретиться со своим одноклассником Костиком. Странное, кажется, место для встречи, если бы не одно «но»: Костик работал (или служил?) в церкви батюшкой. Что тут такого? Подумаешь, одноклассник – батюшка. Этим сейчас никого не удивишь.

Одно время мы были не просто приятелями, а друзьями. Не видел я его очень давно: разошлись наши жизненные пути. Через знакомых до меня доходили слухи, что он «ударился в бога», но мне было как-то все равно. Плохой человек был Костик. До сих пор не знаю, зачем мне нужна была эта встреча. Наверное, хотел просто взглянуть на него, посмотреть ему в глаза. В свое время он меня серьезно подставил и круто изменил мою жизнь. Не могу однозначно сказать, в лучшую или худшую сторону, но изменил. Что я хотел от него? Извинений? Да не нужны мне его извинения. Я ни о чем не жалею. Я просто не мог понять одного: ведь этот человек священнослужитель; он крестит, отпевает, но самое главное – отпускает грехи. Он отпускает грехи. Ему исповедуются, рассказывают самое сокровенное. Как он выслушивает эти исповеди, будучи тем, кто он есть? Как??

Движение практически встало. Я открыл окно и, затянувшись, выпустил струю дыма. Вот и лето кончилось. А ведь примерно в это время года мы с ним и познакомились. Это было в далеком 1984 году.

В Москву я попал только в десятом классе, до этого жил в небольшом провинциальном городе. Отца перевели сюда работать, и мы всей семьей перебрались в один из спальных районов столицы. Первого сентября я, как и все мои сверстники, пошел в школу, в выпускной, десятый класс. Меня определили в класс «А». Я никого не знал и сиротливо стоял в стороне.

Школы в СССР очень сильно отличались от современных, и одно из главных таких отличий – общая для всей страны школьная форма. Ношение ее было обязательным. Конечно, многие пытались выделиться, но только путем экспериментов с этой самой формой. Ребята зауживали брюки, девчонки укорачивали юбки, но не более того.

Его я заметил сразу. Он выделялся из общей толпы тем, что на нем были джинсы. Для меня, провинциала, твердо знающего, что приход в школу в кроссовках означает автоматический вызов родителей на педсовет и неизбежный «неуд» по поведению, это выглядело круто. Он подошел ко мне и, панибратски хлопнув по плечу, спросил:

– Новенький?

– Да, – немного смущаясь от такого наглого поведения, ответил я.

– Да ты не дрейфь, я вроде как тоже новенький. Константин, – протянул он мне руку.

– «В переводе с античного – “постоянный”», – пошутил я в ответ.

– Чего? – он не узнал цитату и удивился.

Как раз недавно на экраны вышел фильм Михаила Козакова «Покровские ворота» и сразу заимел бешеную популярность. Если помните, главный герой фильма, любвеобильный Костик в лице молодого Олега Меньшикова, знакомясь с девушками, представлялся именно так: «Константин, в переводе с античного – “постоянный”». Мне безумно нравился и нравится этот фильм. Я смотрел его множество раз и, конечно же, знал все крылатые фразы из него.

– В фильме «Покровские ворота», помнишь? – пытался подсказать ему я.

– Не помню, – уверенно ответил он. По интонации я понял, что фильм он не смотрел. Повисла пауза, и я смог получше рассмотреть своего нового знакомого. Ростом он был с меня, а во мне уже тогда было 182 сантиметра. Русые волосы, модная прическа того времени: челка загораживает пол-лица. А-ля Бой Джордж из популярной группы Culture Club. Правильные черты лица, худощавое телосложение. Ну, в 16–17 лет мы все были худые и звонкие. Это сейчас иногда смотрю на своих друзей, которые отрастили пивные животики и вес набрали за центнер, и не верю, что когда-то все мы были одной комплекции.

– Ну что, скоро там урок? – прервал молчание Константин и поискал глазами часы на школьной стене. И тут настало мое время выпендриться, хотя, если честно, я пытался это сделать с того момента, как он подошел. Я до такой степени вытягивал левую руку из пиджака, что со стороны, наверное, казалось, что на мне пиджак моего младшего брата. Ведь на руке красовались настоящие японские говорящие часы! Я очень ими гордился. Их подарил отцу один приятель, съездивший в командировку в Японию. Часы были пластиковые, и отец предпочитал носить свои, проверенные временем, – «Полет». Часы достались мне. В своем городе я ощущал себя с ними самым крутым! Я каждые две минуты смотрел на них, да еще и так, чтобы это видели окружающие, а для полного эффекта нажимал на кнопку, и женский голос с акцентом говорил, сколько времени. Из-за часов меня не раз выгоняли из класса и вызывали родителей.

Вот и сейчас я гордо нажал на кнопку. Женский голос произнес: «Восемь часов пятьдесят минут».

– Хорошие котлы, – одобрительно закивал Костик. – Джапан?

– Нет, «Сейко», – ответил я. Что поделать, если именно так произносили название этой фирмы в моем родном городе? Костик чуть не задохнулся от смеха.

– Ну, ты вообще деревня, – сквозь смех сказал он. – Джапан – это Япония по-английски. А «Сейко» – хорошая фирма. Ладно, пошли, а то опоздаем, Сейко, – передразнил меня он.

Поднимаясь по лестнице на второй этаж, где был наш класс, мы буквально протискивались сквозь толпу рвущихся к знаниям учеников. К моему удивлению, Костик со многими здоровался, его окликали и приветствовали.

– Ты же говорил, что новенький, а тебя полшколы знает, – удивился я.

– Да учился я в этой школе до седьмого класса, потом ушел, – состроив недовольную физиономию, ответил он.

– Как ушел? Куда ушел? – не унимался я.

– Куда-куда. На кудыкину гору, – еще больше раздражаясь, ответил он. Разговор о школе ему явно не нравился. – В спортшколе я два года учился.

В хоккей играю, – с нескрываемою напыщенностью ответил он.

– Да ладно, – изумился я.

– Прохладно, – огрызнулся он.

– А чего ушел?

– Да с Тихоновым поцапался на тренировке, вот и выгнали, – не моргнув глазом, соврал он. Я хоть и был из провинции, но кто такой Виктор Васильевич Тихонов знал очень хорошо. Да что я! Вся страна знала, от детей до стариков. Легендарный советский тренер, только в феврале приведший нашу сборную к титулу олимпийских чемпионов в Сараево.

– А-а-а, ты играл в одной пятерке с Фетисовым, Касатоновым, Макаровым, Ларионовым и Крутовым, – отыгрываясь за «Сейко», подкалывал его я. – Но что-то не узнаю я вас в гриме. Или вы в маске были, на воротах стояли? Да там Третьяк вроде. Да и молоды вы больно, – не унимался я.

– Хочешь верь, хочешь нет, – продолжал сочинять Костик, дабы не потерять лицо. – В юношеской команде ЦСКА я играю. Он к нам на тренировку приезжал, отбирать перспективных игроков в школу олимпийского резерва. Ну, я и огрызнулся. – Костик врал безбожно. В свое время Джон Леннон из «Битлз», будучи на пике популярности, сказал: «Мы сейчас в мире популярнее Иисуса Христа». Не знаю, как Леннон, но то, что в СССР в то время наши хоккеисты были популярнее Иисуса Христа и «Битлз» вместе взятых, – это точно. Их знали по именам и в лицо. Боги! И тут какая-то сопля огрызнулась самому Тихонову?

Мне стало смешно. Но, как выяснилось позже, врал Костик не во всем. Он действительно играл в хоккей за ЦСКА и действительно учился в спортшколе. А выгнали его за занятия фарцой. Хоккей был на подъеме, и в составе команды Костик не раз выезжал на границу, и не только в страны соцлагеря – ГДР, Чехословакию, Югославию, – но даже и в Канаду. Покупал там джинсы, журналы Playboy и здесь ими торговал. Спортсмены тогда зарабатывали немного, поэтому такой подработкой грешили почти все. Костика поймал тренер, и он с позором был выгнан.

Прозвенел звонок. Мы вошли в класс и, не сговариваясь, проследовали на последнюю парту, хотя свободных мест было много.

Конец ознакомительного фрагмента.