2. Убить с оглаской

Cherchez la femme.

A. Dumas.

Ищите женщину.

А. Дюма.

После короткой паузы разговор возобновился.

– Возникло ещё одно обстоятельство…

– Какое?

– Судьбу России, возможно, будет определять не фаворит, а фаворитка…

– Вот как! Лесбиянка?

– Нет, речь о фаворитке великого князя Павла.

– Но у него почти нет шансов на престол.

– С появлением этой фаворитки эти шансы очень сильно возросли. Судя по тому, что о ней известно, она может возвести на престол кого угодно.

– Кто она? И откуда вдруг появилась?

– Выпускница Смольного института благородных девиц.

– Институтка?

– Выпускница института. Фрейлина при малом дворе.

– Сколько ей лет?

– Семнадцать.

– И она имеет такое влияние?

– Великий князь полностью в её власти.

– Но семнадцать лет… Нужен опыт, деньги, в конце концов… Она богата?

– Совершенно без средств.

– На чем же основана уверенность в её силе и возможностях?

– На сообщениях N. Он никогда не ошибается. Он знает Россию как никто другой. Он пережил двух императоров и трёх императриц. В его оценках я не сомневаюсь.

– Да, я знаю. И N считает…

– N считает, что эта девушка…

– Девушка?

– Да, великий князь влюблён в неё платонически.

– Вот как?! Да, такое возможно только в России! Рядом с гаремом фаворитов матери императрицы – платоническая любовь сына, рвущегося к престолу!

– Ну, может не совсем платоническая…

– Ага, так всё-таки не платоническая?

– Пока платоническая. Павел не чужд телесным радостям – жена его на пятой беременности. Как у него сложится с фавориткой – легко догадаться. Её, как говорят, мечтают уложить в постель все донжуаны Петербурга. А у Павла таких возможностей значительно больше… А что делать с ней в постели он, в отличие от шведского короля Густава, знает не понаслышке… N, судя по донесению, сам без ума влюблён в эту фаворитку.

– N?

– N. Его донесение написано слогом восточного поэта, воспевающего розу своего сердца.

– Но… Сколько же ему лет?

– Около девяноста.

– Около девяноста?

– Никак не меньше, ведь он когда-то был приставлен ещё к Петру I.

– И он влюблён?

– Да, пылко и страстно, поверь моей способности по донесениям определять состояние, в котором находится пишущий.

– Верю. Мы не раз убеждались в этой твоей способности.

– Донесение N написано даже слегка изменившимся почерком – летящим, помолодевшим.

– Вот как… За ней кто-то стоит?

– Никого.

– Это точно?

– Точно.

– Хорошо. Что же она хочет? Каковы ее цели?

– У нее нет никаких целей.

– Но она оказывает влияние на великого князя? У нее должны быть какие-то цели. Если она их не осознает, мы все равно должны их понять.

– Они известны.

– И?

– Добро и справедливость, благо и величие России.

– Ого! У семнадцатилетней институтки!

– Она влияет на великого князя, но ее собственные представления во многом сформировались под его же влиянием.

– Он сумасшедший?

– Нет. Но Дон-Кихот.

– Все это опасно. Очень опасно. Не только для России. Сейчас судьба нашего дела решается в Париже. А Россию нам нужно на время исключить из игры. Хорошо, если бы она уснула в своей зимней берлоге года на два – на три. В крайнем случае ее придется парализовать. И если для этого нужно снять с шахматной доски Екатерину с ее Потемкиным и великого князя Павла и даже эту его фаворитку, которая уже вызывает симпатию у меня самого – значит снимай их с доски, как мы снимаем самую простую пешку.

– Всех?

– Пока что достаточно снять с доски Екатерину и Потемкина.

– Когда это должно быть сделано?

– Если Турция начнет войну… А Швеция последует за ней… Я думаю, это ненадолго задержит Екатерину… Русские рано или поздно победят… И тогда, укрепившись на севере и на юге, Россия нависнет над Европой… Поэтому, когда русские войска подойдут на севере – к Стокгольму, на юге – к Стамбулу, Екатерина должна умереть… Как только возникнет угроза, что русские сядут в Стокгольме и Стамбуле…

– И Варшаве.

– Да, и в Варшаве, это тоже нельзя упускать из виду, когда эта опасность станет реальной – Екатерина и Потемкин и кто угодно вместе с ними должны умереть! Соколович может обеспечить это?

– Полагаю, Соколовичу это под силу.

– Но решение об этом он должен принять сам, как и обычно в таких случаях. Не нужно посылать для этого Маркиза. Маркиз – гений, можно сказать Полномочный Вестник Смерти, но если его отправить в Россию, он будет всего лишь наемным убийцей. Только когда Соколович и его люди сами сделают это, мы получим надежную опору в России. И только так со временем мы можем уничтожить ее.

– Но если удастся найти отречение Анны, уничтожать Россию совсем не обязательно…

– Конечно! Тогда мы могли бы использовать ее по своему усмотрению.

– И это позволило бы решить очень многие вопросы.

– Да, это заманчиво.

– Ведь время еще есть…

– Есть, но я думаю, совсем мало. События в Париже могут выйти из-под контроля… Да, это заманчиво… Россия – сторукое чудовище, управлять им, использовать его… Опасно… Но заманчиво…

– Если у нас будет отречение Анны…

– Да, конечно, если удастся найти отречение Анны, это станет возможно. Возможно, но опасно. Опасно, но заманчиво… Кто вручит Соколовичу перстень Понимающего?

– Я пошлю к нему Старика из Берлина. Он совсем стар. Но сегодня некого послать с таким поручением.

– Хорошо. Надеюсь, у Старика хватит сил доехать до Петербурга. К тому же он умен и опытен и сумеет оценить обстановку. Он ведь бывал в России?

– Да. Когда сорвался заговор Панина. Он не смог установить причину. Тогда погибли оба Понимающих. Остался только N. Но N Наблюдатель и ни в чем не участвует.

– Кстати, если N так стар, скоро потребуется замена и ему…

– Пока на его место нет никого.

– В России пятнадцать лет нет Понимающего. И всего один Наблюдатель. Мы очень плохо контролируем положение в России… Да… Этот секретарь Панина, который его предал… Он убит?

– Нет.

– Почему? В таких случаях положено убивать. Ритуальным кинжалом, с оглаской… Так делали всегда…

– Мы даже не знали о заговоре, который организовал Панин. Это была его собственная инициатива. Он входил в ложу шведской системы и поэтому сведения обо всем этом до нас дошли с большим опозданием. Конечно, было бы хорошо, если бы он возвёл тогда на трон Павла и фактически прибрал бы к рукам Россию… Если бы мы знали о его замыслах, то с нашей помощью это, возможно, и удалось бы. Но он действовал один, никого не посвящая в планы, кроме своих приближенных. Так он надеялся избежать провала. Но и среди приближенных оказался предатель, он и донес Екатерине.

– Почему же его не убили?

– Тогда его не удалось установить. О нем узнали только сейчас – спустя пятнадцать лет…

– Кто узнал? Соколович?

– Нет. Соколовичу обо всем этом ничего не известно. Панина предал некто Бакунин. Сейчас он один из заместителей Остермана – главы Коллегии иностранных дел. О том, что предал именно Бакунин, каким-то образом стало известно великому князю Павлу. Через людей из его окружения эти сведения попали в Стокгольм, к королю Густаву, а потом дошли до Берлина и до нас.

– Этот Бакунин должен быть убит. Убит с оглаской – кара постигла предателя даже через пятнадцать лет… Час настал и суд свершился… Об этом должен говорить весь Петербург… И не только… Сообщение в газетах Парижа, Лондона и Берлина… Передайте все это Соколовичу…

– Через Старика?

– Нет. Косвенно. Соколович должен сам принять решение и действовать, ему ведь прекрасно известно, что нужно делать в подобных случаях… Это, кстати, станет для него еще одной проверкой… Ритуальный кинжал и как можно большая огласка… Да… Мы очень плохо контролируем положение в России… И ты прав, это отрение Анны даст нам возможность взять Россию в свои руки… Оно – ключ к России, но пока этот ключ не у нас…

– Думаю, Соколович сможет найти этот ключ.

Кто эти два человека, с легкостью распоряжающиеся судьбами стран и их правителей и даже направляющие ход событий? Опытный читатель не ошибется, если догадается, что это как раз и есть те верховные масона, которые правят нашим миром. Но как они это делают? Как они осуществляют свои замыслы и коварные планы? И удастся ли им погубить – или уничтожить, что не одно и то же, а может быть, все-таки одно и то же – Россию?

Я не стану отвечать на эти вопросы в самом начале моего сочинения. Попозже кое-что прояснится, но, конечно же, не все и не сразу. И даже первая часть, или, точнее, первая книга не даст еще всех ответов пытливому читателю, жаждущему познания первопричин и полного раскрытия всех страшных тайн.

Но за первой книгой обязательно последует вторая, а за ней третья и четвертая, а вот уж они-то, как и все последующие, откроют, наконец-то, глаза тем, кто желает видеть, сорвут все покровы и сделают тайное явным.

I. В Санкт-Петербурге

1. В особняке на Гороховой улице

 
Не верь добру молодцу,
Добрый молодец обманет.
Не кори свое сердечко,
Что любови ожидает.
 

Русская народная припевка.

Разговор, с точностью до слова приведенный в предыдущей главе, состоявшийся неведомо где и неведомо между кем, имел в скором времени самые серьезные последствия, и я, не откладывая, как у меня в силу привычки отвлекаться это часто случается, расскажу о них, не пропуская даже самых мелких подробностей, потому что впоследствии подробности эти могут оказаться очень важны для пытливого и внимательного читателя, а следовательно, и для сочинителя, то есть для меня самого.

Все началось с обыкновенного и незначительного происшествия, получившего, казалось бы, довольно традиционное продолжение, не однажды описанное в произведениях нашей изящной словесности.

Рано утром, на одном из петербургских рынков, в молочном ряду молодой человек лет двадцати пяти, по виду приказчик из приличной лавки, торопившийся куда-то, как все его собратья-приказчики, едва не сбил с ног Аграфену Перфильеву, молодую женщину, лет пять уже отпущенную на волю из крепостных и находившуюся в услужении – и как кухарка, и как горничная – у сенатора и члена Коллегии иностранных дел Афанасия Ивановича Бакунина, состоятельного господина, имевшего доступ ко двору и совсем не молодого, а, можно сказать, старика – Афанасию Ивановичу перевалило за семьдесят.

Жил он уединенно и нелюдимо, ни детей, ни близких родственников не имел, обходился без своего выезда, снимал полбельэтажа в доме на Гороховой улице. Из прислуги держал только вольнонаемную Аграфену и крепостного Якова.

Яков был и экономом, и слугой, и сторожем, и наперсником барина. Барин во всем полагался на Якова, хотя и держал его в черном теле, – но любил, и это было заметно, особенно тому, кто умеет заглядывать в тайники души, закрытые иной раз даже для самого их обладателя. Любил, как любят верного пса, и Яков знал и чувствовал это и, несмотря на грубость и придирки барина, отвечал на барскую любовь любовью холопьей – ревностной и преданной, исправно служил барину, старея вместе с ним и становясь с каждым годом все больше похожим на него, как это происходит с верными собаками, живущими с одиноким хозяином.

Яков ведал домом, хозяйством, он знал волю барина, угадывал его желания, и домашняя жизнь сенатора текла медленно, ненарушимым порядком, под неусыпным оком надежного слуги. Свое земное предназначение Яков неосознанно понимал в том, чтобы служить барину и, самое главное – охранять его, так как неким внутренним чутьем улавливал, что барин кого-то или чего-то боится, опасается, и поэтому Яков был подозрителен, внимателен, осторожен и бдителен. Жизнь сенатора отделялась от внешнего мира надежной границей, за которой зорко следил Яков, и ничто не могло вторгнуться в эту жизнь, и никто не мог прошмыгнуть мимо слуги, оберегавшего своего барина.

Единственное, что отвлекало Якова от службы барину, так это его страсть к деньгам. Как дворовый человек Яков не получал от барина ни копейки, и распоряжаясь его немалыми деньгами, выделяемыми на ведение хозяйства, не зарился на барские деньги – в его-то положении можно бы безнаказанно приворовывать, но для Якова барское добро было свято.

С молодых лет Яков благоговел перед деньгами. От старика-отца, потомственного лакея, Якову досталось несколько сот золотых рублей, которые тот скопил за свою жизнь. Эти деньги и стали основой капитала – Яков держал их не в кубышке, а давал в рост и даже в торговый оборот через надежного человека, купца, которого он знал едва ли не с детства. Никому, в том числе и барину, и в голову не могло прийти, что к старости у Якова было в ходу больше двадцати тысяч рублей, прираставших с каждым годом.

Жизнь Яков прожил без семьи, не тратя деньги ни на кого и ни на что. То, что деньги можно тратить, он словно и не догадывался и, видя, как их тратят другие, Яков относился к этому с глубоким осуждением и презрением. Ведь любой потраченный рубль можно разумно сохранить, а потом и приумножить, а не выбрасывать на ветер по глупости того дурака, в руки к которому он попал. Каждая нажитая сотня рублей становилась для него такой же целью и смыслом существования, как и покой и безопасность барина, а все это вместе вселяло в него уверенность в правильном ходе жизни.

– Барин, он на то и барин, чтобы покой его никто не нарушил. А наше дело – холопье, верно служи, тем и спасешься, – любил говорить Яков, когда приходилось по какому-либо поводу высказывать мысли, близкие к философии.

Аграфена появилась в доме после того, как умерла старуха, с незапамятных времен прислуживавшая у Бакунина. Взял Аграфену Яков по рекомендации своего знакомого купца. Она тогда два года служила кухаркой при артели плотников, нанятых купцом на время подряда, после окончания которого Аграфена осталась без места.

До Аграфены у Якова в краткий срок успело смениться несколько кухарок и горничных – всех их он отнес в разряд «гулящих». Аграфена же «соблюдала себя», в работе оказалась исправной и сообразительной, а потому и прижилась в доме. Яков, заполучив стоящую работницу, даже подумывал, как бы выдать ее замуж, потому что «баба на передок слаба» и «не ровен час, не запряженная» может испортиться, «пойти в блуд». А с блудливой бабой жди в доме беды с любой стороны. Сама Аграфена не возражала против замужества, но так как уже однажды побывала замужем, твердо стояла на том, чтобы человек был порядочный и без «озорства».

О своей прежней жизни Аграфена рассказывала мало и неохотно. Происходила она из крепостных крестьян. Замуж ее выдали по малолетству, мужа за «озорство» отдали в солдаты. После того как муж погиб, старший брат их барина из Петербурга определил ее при себе в горничные, а незадолго до того, как помереть, написал ей вольную. Оставшись в Петербурге одна, с вольной на руках, она нанялась в кухарки, потому как «акрамя того ни чему не учена». Что же касается «до бабьей участи», она против этого ничего не имеет, «раз уж так бабе от века определено», но при условии, чтобы человек был без все того же, смущавшего и даже пугавшего ее «озорства».