Часть I
Глобальный контекст и три примера

Глава 1
Национализм и национальное государство

Попытки некоторых ученых, а вслед за ними – поверхностных пропагандистов и слабо думающих политиков представить Россию как некую аномалию в концерте современных наций-государств или как уникальную цивилизацию «между империей и нацией» и утверждающих, что «Россия – это не nation state и не может им стать»^[15], нам представляются ошибочными и саморазрушительными. К великому сожалению, доктрина и практика национального строительства в России застряли в инерции еще советского правоучения о «национально-государственном строительстве» и «национальном самоопределении» в их сугубо этнических смыслах. Или же они утопают в историософских дебатах, замешанных на паранаучных высказываниях о неких «цивилизационных кодах», «традиционных духовно-нравственных ценностях» и представляют собой больше эмоциональную терапию от угроз «враждебного мира», а не реальную экспертизу и политическую практику^[16].

Критика отрицателей национальных государств

Две темы овладели умами российских специалистов, пишущих о России как о стране и ее народе: это концепт цивилизации и концепт идентичности. Тема цивилизации совсем не нова для отечественного и мирового обществознания^[17], но вдруг получила верхушечное предписание со стороны политического истеблишмента и Русской православной церкви заниматься изучением русской/российской цивилизации и руководствоваться этим подходом в образовательных, медийных и других общественных сферах^[18]. Такая поверхностная индоктринация по части уникальности страны, ее всемирного призвания, досаждающего своей враждебностью внешнего мира, долго длиться не может. Однако следует признать, что схожие характеристики нового изоляционизма и неоконсерватизма стали присущи и остальному миру национальных государств, международному научному и общественному дискурсу в целом. Если это так, то дело обстоит еще хуже. Это становится похоже на глобальный хаос, разрушение норм взаимных отношений и ответственности национальных государств, не говоря уже о международных праве и договоренностях.

В России в самое последнее время разговор на тему нации-цивилизации пошел в разные стороны, что было бы не так плохо, если бы за этим не следовала политическая стратегия высокого уровня. Напомним позицию активно пишущего историка А. И. Миллера: «На самом деле идея, что нация – это норма и что nation state – это норма, серьезными политологами уже давно оставлена. Есть масса различных форм государственных образований, которые в той или иной степени мимикрировали под национальное государство просто потому, что до недавнего времени Запад абсолютно доминировал в международных отношениях. Действительно, приходилось верить в, казалось бы, незыблемое, что демократия, нация и благосостояние – это такой пакет, причем благосостояние идет за демократией как ее результат. Но от этого мало что осталось сегодня»^[19]. Точно так же Миллер считает, что «миф все включающей нации, каковая якобы существует в западных странах, уже умер. Миф о том, что nation state – обязательно самая успешная форма, тоже умер, и что это непременно ведущая к демократии форма»^[20].

Но тогда что же осталось как вариант для России и для остального мира? Россия – «это просто не национальное государство, – пишет Миллер. – Это государство, в котором существует целый ряд политически мобилизованных групп, которые считают себя нациями. Если это случилось, то уже „фарш невозможно провернуть назад“. Значит, с этим надо как-то выстраивать какую-то конструкцию. Если мы только поймем, что национальное государство не является абсолютной нормой, если мы, кстати, поймем, что демократия никогда не была преобладающей по численности, по распространению, формой политической организации человеческих обществ, никогда, – то тогда мы поймем, что у нас есть довольно широкое поле для экспериментов. Лишь бы разумных. При строительстве государства и при использовании дискурса нации»^[21]. При этом Миллер в своих публикациях и публичных лекциях так и не смог сформулировать свое понимание столь важной категории, потому что «определить нацию как нечто стабильное очень трудно» и социальные науки только сейчас «постепенно начинают нащупывать» способы изучения ранее невиданных вещей.

В этих рассуждениях, пожалуй, только упоминания Запада как родоначальника концепта нации и национального государства является трудно оспоримым. А в остальном суждения уважаемого коллеги крайне спорны. Во-первых, никакой незыблемой веры в то, что «демократия, нация и благосостояние» есть некая неразрывная субстанция, среди специалистов и политиков не было и нет. В России эта увязка присутствовала только среди экспертов «Либеральной миссии» и нами уже неоднократно опровергалась^[22]. Напомним, что даже в Европе уже в ХХ веке существовали далекие от демократии режимы (франкистская Испания, Греция времен «черных полковников», Германия и Италия при фашистских режимах), при которых соответствующие европейские нации не упразднялись и даже переживали стадии консолидации, пусть и навязанной сверху и силой. Об остальном мире, от Турции до Китая, о данном обязательном «пакете» вообще не может быть и речи.

Что касается благосостояния, то эта сторона общественной жизни не имеет отношения к нациестроительству (к устраивающему меня выражению Миллера – «дискурсу о нации»). Низкий уровень благосостояния и даже проблемы бедности, социальные, религиозные, расово-этнические и другие разрывы внутри наций-государств – это почти константа их существования на протяжении всей известной истории, включая и сегодняшний день. Да, «отец нации» Сунь Ятсен на заре ХХ века в своей программе строительства китайской нации «Три народных принципа» называл как главные цели национализм, народовластие и народное благоденствие. Но это совсем не означает, что в ХХ веке не существовало китайской нации до тех пор, пока только в самые последние годы в Китае стало возможным говорить о благосостоянии народа. Не думаю, что бедняцкие фавелы бразильских городов или десятки миллионов живущих на улицах бездомных индийцев исключают существование бразильской или индийской наций.

В разной степени и в разные временные периоды – это обстоятельство касается всех стран мира. Даже если условно признать, что «обязательный пакет для нации» состоялся только в «демократической и благосостоятельной» Европе, тогда весь остальной мир и есть та самая, по словам Миллера, «масса различных форм государственных образований, которые в той или иной степени мимикрировали под национальное государство». Но это не так, и о глобальном контексте нациестроительства, о культурной сложности современных наций речь пойдет ниже.

Последнее замечание в моей критике Миллера – это вопрос, можно ли «провернуть фарш назад» в том смысле, что в России целый ряд «политически мобилизованных групп» уже считают себя нациями? Это слабый, хотя и воздействующий на обыденное сознание и на политико-правовое мышление аргумент. Казалось бы, уже стало аксиомой и зафиксировано всеми справочно-энциклопедическими изданиями, что содержание понятия «нация» не только менялось по ходу истории, но и в современном мире существуют два отличающихся концепта нации, его бытования и политического использования: гражданской/политической нации и этнической/культурной нации. Элементы того и другого могут пронизывать друг друга, трансформироваться из одной формы в другую, но тем не менее это разные, хотя и сосуществующие концепты. Между ними есть в зависимости от конкретных форм проявления соперничество и даже, казалось бы, порою непреодолимый конфликт. Именно по этой причине мною еще в 1990-х гг. была предложена трактовка нации как политически и эмоционально нагруженной метафоры коллективного самообозначения, за исключительное обладание которой борются две формы социальных коалиций людей: сообщества по суверенному государству (согражданства) и сообщества по культурной схожести (этнические общности)^[23].

Примеров существования наций внутри наций более чем достаточно, причем, это далеко не обязательно вариант борьбы подчиненной нации против господствующей нации за свое самоопределение, понимаемого как выход из общего социо-политического пространства, за «свою государственность». Такие мобилизованные группы, а точнее, этнические общности или регионально-культурные сообщества существуют далеко не только в России, а фактически во всех современных крупных государствах, где есть свои «внутренние нации». Феномен «первых наций» мною изучался в Канаде еще в 1970-е гг., когда среди местных аборигенных сообществ, исключительно политически мобилизованных, возникло движение за создание на основе общеканадской организации «Братства индейцев Канады» новой организации Ассамблеи первых наций (Assembly of First Nations). Тогда же я посетил и вел полевые исследования среди гавайских общин, которые позиционировали себя как Гавайская нация (Hawaiian Nation). Позднее таких «политически мобилизованных групп», которые считают себя нациями, я встречал по миру в десятке других стран: от французских Корсики и Бретани до Шри-Ланки и Австралии. Везде в этих странах государство и общество обосновывали и утверждали концепцию полиэтничной нации, несмотря на проявления «национального нигилизма» и откровенных противников.

Как эти ситуации разрешаются, регулируются, управляются без «мясорубки и фарша», специалистам известно: пусть и не везде успешно и бесконфликтно, но в целом это делается в рамках общего государства-нации. В 1990–2000-е гг. нами в рамках проекта «Сеть этнологического мониторинга и раннего предупреждения конфликтов» (EAWARN) были проведены международные научные конференции и семинары в десятках стран, где есть те самые явления этнонационализма и сепаратизма, а также трудные проблемы нациестроительства. В принципе общие рецепты предотвращения/разрешения конфликтов, достижения согласия и основы современного нациестроительства в полиэтничных государствах нами и другими авторами уже неоднократно излагались^[24].

Главный смысл всех этих рецептов – это инклюзивный подход к нациестроительству и понимание нации как культурно сложного (поликонфессионального и мультиэтничного) сообщества без запретов на автономию и даже «национальную самокатегоризацию» групп большинства и меньшинства в рамках одного государства. Верховный суд Испании пытался наложить запрет на использование термина «нация» в тексте автономного статута провинции Каталония, но из этого ничего не вышло: жители этой провинции предпочли называть себя нацией, оставаясь в составе большой испанской нации. Ничего удивительного или несуразного в этой ситуации мы не видим, как ее не видят и те, кто инициирует и пребывает в такой ситуации. Здесь подходит предложенное мною выражение «нация наций» (a nation of nations), которое сейчас используется и в других странах.

Обратим наш анализ к «массе различных государственных образований», которые якобы только мимикрировали под национальные государства из-за навязанной им европейской модели, для которых концепт нации не подходит; и у них «широкое поле для экспериментов» и есть свои варианты, которые наши специалисты пока никак не могут выявить, а тем более предложить для России. Главное, как пишет Миллер, «лишь бы были разумными» варианты строительства государства. К «неразумным» ученый обоснованно относит пример Украины, но в этой связи делает категоричное и противоречащее его собственным позициям суждение: «попытка построить нацию и государство там, где она не строится, не получается ее построить, чревата обострением, потенциальными расколами… Попытки у нас реализовать такой же проект тоже приведут к неприятностям». Здесь какая-то явная путаница с пониманием двух совсем разных проектов нациестроительства. В Украине делается попытка построить нацию на исключительной этноукраинской основе, сведя все остальное население в категорию меньшинств, в нацию не входящих. Никаких попыток в этой сложной по этническому, религиозному и регионально-историческому составу населения стране построить нацию на полиэтничной основе с федерализмом и официальным двуязычием не делалось. Хотя только такой вариант и мог бы получиться, по крайней мере, он был возможен до стадии открытого вооруженного конфликта внутри страны после 2014 года. В России «такой проект» государственного строительства как нации русского народа, собственно говоря, никто серьезно и не пытается реализовывать, кроме поборников радикального русского национализма.

Таким образом, если концепт нации и сама реальность национального государства – это уходящая натура даже для прародительницы Европы и для России вариант совсем не подходящий, если остальная «масса государственных образований» только мимикрирует под национальную идею, а на самом деле представляет собой некие иные, неназываемые сущности, тогда что же остается как идея страны и как вариант государственного строительства для России?

Здесь у нас фундаментальные расхождения с могильщиками нации и национальных государств, а заодно и гражданского национализма как идеологии и практики государственного устройства и управления культурно сложными нациями современности. Наша позиция заключается в том, что на нынешнем горизонте эволюции человеческих сообществ нет более значимой и всеохватной социальной коалиции людей, чем национальные государства. Именно nation-states обеспечивают важнейшие экзистенциальные потребности и права современного человека: от территориально-ресурсного и организационно-хозяйственного жизнеобеспечения до устройства и поддержания социальных институтов, правовых норм общежития, воспитания, просвещения и окультуривания населения через поддерживаемыми государством системы. Государства обеспечивают гражданскую солидарность, предотвращают конфликты и насилие, защищают от внешних угроз и глобальных вызовов.

Более того, в условиях таких глобальных кризисов, как пандемия коронавируса, рассуждения о кризисе и сходе с арены наций-государств выглядят наивными. Как пишет британский антрополог Дэвид Геллнер, «события 2020 года стали мощной демонстрацией, что упадок наций-государств в век сверх глобализации или т. н. „потепления“, как и известие о смерти, по словам Марка Твена, было „очень сильным преувеличением“. По всему миру, с характерными местными отличиями в Северной Америке, Восточной Азии, Скандинавии и Южной Азии, в реальном времени происходит масштабный транснациональный эксперимент в области обществоведения и в реализации разных стратегий разными странами». По мнению ученого, мы проживаем момент радикального исторического поворота, когда перед лицом экзистенциальной угрозы «старые боги неолиберализма летят в печку». Пренебрегая законами рынка, который, как полагали, должен всем и всеми управлять, именно государства берут на себя главную ответственность. Как, например, в Великобритании, когда «одним росчерком пера было выделено 15 млрд фунтов стерлингов, чтобы решать вызванные ковидом-19 проблемы»^[25]. Нам нечего добавить к этому заключению, кроме сотен других подобных примеров, в том числе и о ключевой роли государства в период пандемии в России.

О возвращении национальных государств на мировую арену на фоне глобальных кризисов и кризисов межгосударственных и блоковых образований, о жестком отстаивании ими своих национальных интересов и суверенитета, о возвращении национализма в его гражданско-государственной форме писал недавно известный политолог Анатоль Ливен. Он выделил роль общественных мотиваций и мобилизации на основе идеи нации, которые лежат в основе легитимности и успешности современных государств. Как пишет этот специалист по проблемам национализма, «величайший источник и залог силы государства – не экономика и не размер вооруженных сил, а легитимность в глазах населения и всеобщее признание морального и юридического права государства на власть, на исполнение его законов и установлений, на способность призвать народ к жертвам, будь это налоги или, если понадобится, воинская повинность. Не имея легитимности, государство обречено на слабость и крах; или же ему придется прибегать к жестокости и устанавливать правление на основе страха. Фундаментальная слабость Европейского союза в сравнении с отдельными странами – членами ЕС состоит в том, что в глазах большинства европейцев он так и не добился настоящей легитимности, будучи псевдогосударственным образованием»^[26].

Напомним, что в основе легитимности государств лежат разные факторы и обстоятельства. Среди них важен сам факт их длительного существования и преемственности т. н. исторической государственности, «создающее впечатление, будто данное государство есть неотъемлемая часть естественного порядка вещей»^[27]. Важны также успешность самого правления, которое население признает и поддерживает. Здесь особо значимы то, как как институты и правители справляются с задачами сохранения порядка и внутренней безопасности, а также с внешними угрозами. Уже после Второй мировой войны определенную легитимность государствам придавала демократия как власть большинства и законно избранных правителей. «Но как обнаружили для себя многие демократические и полудемократические государства в прошлом столетии, одна лишь демократия не может бесконечно сохранять государство, если в обществе есть глубокий раскол и власти не добиваются жизненно важных для населения целей. Для легитимности государства необходим более основательный источник легитимности, коренящийся в общем чувстве национальной принадлежности. В современном мире величайшим и наиболее долговечным источником этих чувств и легитимности государства является национализм»,^[28] – пишет А. Ливен.

Несколько другими словами, но мы также неоднократно высказывали мысль, что государства делают не просто территории с охраняемыми границами, не только столицы с госучреждениями, конституции и символика, а государства делает легитимным и жизнеспособным прежде всего население, обладающее общеразделяемым чувством национального самосознания, когда каждое живущее в этом государстве поколение проходит через своего рода повседневный референдум на приверженность и сопричастность к этому государству как к своему Отечеству. Можно все это назвать страновым или гражданским национализмом, можно назвать патриотизмом, а можно назвать национальным самосознанием (идентичностью). Различия здесь несущественные, они скорее лежат в страновых традициях обществознания и обыденного словоупотребления^[29].