Глава II
Военный топограф

На следующий день через связного Пастухов был приглашен в канцелярию отдела.

– Ну-с, господин коллежский регистратор! Поздравляю тебя с производством! Распишись вот здесь! – секретарь ткнул пальцем в поле листа с текстом приказа.

– Благодарю вас, господин коллежский асессор! Если бы не ваши заботы, – не без иронии сказал Андрей, – то не свидетельствовать бы мне сегодня сей исторический документ.

– Ладно, – примирительно ответил секретарь, – не задирайся, Пастухов, дел и мне с тобой было предостаточно, но я восхищен твоим упорством и от души желаю успехов на поприще военного топографа. Теперь иди к казначею, получай положенные на обмундирование 150 целковых и через три дня, в новом мундире, конечно, представишься и получишь пакет генералу Стебницкому.

Три дня на экипировку хватило. В хорошо подогнанном мундире с серебряными погонами и пуговицами он выглядел браво, и даже сам удивился, что стал казаться солиднее. Правда, денег осталось маловато, не разгуляешься в столице, но билет до Владикавказа взял в купейный вагон 2-го класса за 36 рублей 33 копейки, хватит ездить в теплушках воинских эшелонов.

И вот снова он едет через Россию с севера до далекого юга, но разве сравнишь прошлые поездки с теперешней? Даже сентябрьский серый от сырости Санкт-Петербург при прощании казался ему каким-то новым, еще более великолепным творением, которое и в прошлые посещения не оставляло его равнодушным при всех невзгодах, с которыми ему здесь пришлось столкнуться.

В прошлогодней поездке, хотя и ехал он к мечте своей – на Кавказ, он томился еще совсем свежей в памяти обидой и не знал, как убить долгие дни и ночи в пути. Ничто его не отвлекало от грустных дум, как он ни пытался избавиться от них. Теперь из окна теплого вагона Андрей не переставал восхищаться золотым увяданием проплывающих за стеклом лесов, предзимней суетой жителей деревень, тусклым расцветьем полей и клиньями птичьих стай, сопровождающих его в пути. И он понимал, что радость от свершения его мечты определяет его мировоззрение, восприятие того, что видит и слышит сейчас.

– Что это вы, молодой человек, так внимательно в пейзаж всматриваетесь, словно никогда не видели этой серой нашей России? – не выдержав, спросил из любопытства пожилой попутчик, со своей супругой едущий в Минеральные Воды.

Осталась позади станция Зеленчукская, а вскоре поезд загромыхал по мосту через Кубань, несущую свои мутные воды с далеких склонов неведомого Эльбруса.

Медленно начинают суживаться окрестные просторы, к полотну дороги все ближе и ближе подступают холмы, пока невысокие и пологие, но за ними, в поднимающейся к небу дымке, все виднее становятся предгорья со скалистыми обрывами и штрихами оврагов и промоин. Андрей хотел себе представить, как бы они выглядели на его карте, и не мог, сразу вставали в памяти кручи и каменный хаос самурских каньонов, с которыми не сравнишь проплывающие сейчас мимо не более чем холмы.

Задумавшись, Андрей как-то не сразу сообразил, где сейчас находится поезд, когда на горизонте показались какие-то знакомые вершины.

«Так это же Верблюд, – спохватился он, – скоро Пятигорье».

– Что это вы, молодой человек, запропастились где-то? Мы уж решили, что отстали от поезда, и вот решаем вопрос, что делать с вашими вещами, – шутливо отчитывал Андрея пожилой спутник.

– Кавказ встречал, – в тон ему ответил Андрей, – боялся, как бы не проехать мимо.

– Так я вам советую, пока не поздно, взять, да и остановиться на некоторое время в Пятигорске, если, конечно, располагаете временем, – не без удовольствия продолжал сосед, полагая, что лучше молодого спутника знает Кавказ, коли побывал здесь, в Минеральных Водах, однажды. – Кавказ начинается здесь, а что касается Владикавказа, то там вход уже дальше, в Закавказье.

– Пожалуй, на самом деле, не сделать ли остановку здесь, тем более что временем я располагаю? Воспользуюсь-ка вашим советом, – решив немножко польстить соседу за его добродушие, сказал Андрей и взялся за ручку баула.

Сборы недолги, и он на перроне. Теперь нужно найти извозчика и махнуть в Пятигорск.

– Впервые, видать, барин к нам пожаловали? – спросил возница, владелец старенькой лошадки и скрипучей небольшой коляски, что согласился подвезти Андрея за скромную плату до города.

– Впервые, – в тон старику ответил Андрей. – А почему ты, отец, так решил?

– Оно видно, как вы по сторонам поглядываете. Так я скажу, что вон те две маленькие горки, – махнув кнутовищем вправо, продолжал казак, – Верблюдом прозываются, а вон эта, огромадная – Змейка, между ними Бык и Развалка разместились.

– А отчего они, горы эти, так называются? – спросил Андрей больше для того, чтобы вызвать старика на бо́льшую откровенность, считая, что, может быть, удастся уловить что-нибудь полезное для себя из его рассказа, потому как сначала возница казался непроницаемым и угрюмым.

– Рассказывали местные старики, что на этой горе, – кивок головой в сторону Змейки, – жила когда-то большущая змея, людей пожирала, так ее из пушки убили, а гору так называть стали.

– А сами, значит, не местный? – поинтересовался Андрей.

– Не. Я с Дона, казак. С турками в 1855 году воевал, Карс брали, да там меня ранило. Долго в лазарете лежал, а потом сюда привезли, да вот и остался здесь, в Султановке. Почитай, двадцать пять годков живу и иногда извозом занимаюсь, таких, как вы, подвожу, – поведал коротко о своей жизни возница.

– Значит, многое здесь уже повидали и обжились?

– Так у меня и дети с семьями здесь живут, и мы со старухой при них, так-то оно веселее, когда свои рядом.

Некоторое время было только слышно цоканье подков о камни дороги да похрапывание лошади. Старик и Андрей думали каждый о своем.

Дорога, петляя, медленно взбиралась на гребень невысокого увала, и все шире становился обзор окрестных равнин и гор.

– Видите, барин, впереди высокую гору? – после долгого молчания начал старик. – Так это и есть Бештау.

– Это значит «пять вершин» по-татарски, как я слышал.

– Да, так, видите, торчат они, все пять. Поверите мне или не поверите, барин, – оживившись и обернувшись к Андрею, продолжал старик, – но рассказывал один барин, которого я тоже подвозил, что все эти горы возникли после большой битвы, которая произошла здесь давным-давно.

– Это, наверное, он легенду рассказывал?

– Не знаю, что он рассказывал, но помню, что какой-то великан, не то Эльборус, не то Эльбрус, со своим сыном воевал из-за одной красавицы, которую Машуко звали. Арслан, как звали сына, отцу голову рассек надвое, да не мог одолеть отца. От железной шапки, что была на голове сына, гора Железная образовалась, сам он, разрубленный на пять частей, в Бештау превратился. Окаменела Машуко от горя по убитому любимому Арслану, но разъяренный старый муж вдобавок еще ее и кинжалом в бок ударил, и Провал теперешний на том месте, как рана глубокая, зияет. А красавица Машуко до сих пор горькими слезами плачет, что водами целебными теперь стали.

– Красивая легенда, – отозвался Андрей, когда умолк рассказчик.

– Не скажу, какая она, эта легенда, но старым людям верить надо, это вы, молодежь, ни во что верить не хотите, – обиженно отвернувшись, сказал старик, – а без веры, барин, не проживете, меня послушайте.

Дорога перевалила на южный склон увала, и лошадка резво засеменила мохнатыми ногами, предчувствуя скорый отдых.

На широкой ярмарочной площади, расплатившись с возницей и поблагодарив его за рассказы в дороге, Андрей отправился искать жилье, где бы он мог остановиться на день-два.

Сезон на водах подходил к концу, отдыхающие разъезжались по домам.

Предприимчивые хозяйки сновали у извозчичьих станций, предлагая за небольшую плату снять комнатушки в своих хибарках, приютившихся в Слободке под Горячей горой.

В одной из таких хат, затерявшихся в густой по-летнему зелени вьюнков, и расположился Андрей, в полутемной, с нехитрой самодельной мебелью комнатушке. Было тихо, уютно. Почистив одежду с дороги и умывшись, он немедля, несмотря на позднее время, отправился осматривать окрестности. Уже вечерело. Привычным глазом топографа Андрей отметил, что за оставшееся до сумерек время ему не подняться на вершину Машука, но решил, что с отрога его, что зовется Горячей горой, он успеет взглянуть на Пятигорск сегодня же.

Красноватый диск солнца повис на отрогах Бештау, очерчивая остроконечные вершины, отбрасывающие тени на широкую долину под ней.

Далеко на юге, в разрывах клубящихся облаков, кое-где проступали белесые пики вершин Главного Кавказского хребта. Эльбрус не был виден, о чем Андрей сожалел больше всего, но зато притихший, с вереницами зажигающихся огней город выглядел живописно.

На следующий день, чуть свет, Андрей, задержавшись ненадолго у Эоловой арфы, взобрался на открытую плоскую вершину Машука, откуда перед ним предстала во всей своей красоте панорама Центрального Кавказа – от Казбека на востоке до Эльбруса, сверкающего в лучах восходящего солнца. Вот то, к чему он стремился.

«Как жаль, что времени мало, – думал Андрей, – можно без конца смотреть, и не удовлетворишься сим видением».

По узкой, пробирающейся между колючими кустарниками тропинке Андрей сбежал вниз и оказался перед длинным приземистым зданием, построенным из того же камня, который он встретил на склонах Машука. На открытых террасах, несмотря на столь ранний час, толпилось много нарядно одетой публики.

– Простите! Что это за сооружение? – спросил Андрей оказавшегося поблизости пожилого господина.

– Не знаете? Объясню, – с готовностью откликнулся тот, – это, молодой человек, Елизаветинская галерея, построена по проекту Уптона на месте Елизаветинского минерального источника, открытого Гаазом в 1811 году.

– О! Какие подробности! – удивленно воскликнул Андрей в столь же поэтическом тоне, нараспев. – И вы, как видно, восхищены сим творением рук человеческих?

– Сказать так – это значит ничего не сказать, и началом всего, что вы видите, является природа.

– Хотите сказать, что человек здесь ни при чем?

– Не кощунствуйте, молодой человек, – посерьезнел собеседник, – задача человека это найти, раскрыть тайны и красоты природы и с умом использовать их. Здесь, я полагаю, действия были согласованными, и теперь сам человек радуется и не нарадуется на плоды совместного труда – природы и его самого. Признаться откровенно, я только радуюсь, а труда моего здесь нет. Но это к вашему вопросу не относится.

– Вы поняли меня, – решился Андрей на продолжение разговора, – что я здесь новичок. Пожалуйста, посоветуйте, что и где мне следует увидеть за один день.

– Пожалуйста, смотрите и слушайте: видите беседку, так это Эолова арфа. От нее вниз спускайтесь, к гроту Лермонтова, еще ниже – парк «Цветник», а там и грот Дианы рядышком. Сто́ящие виды, не пожалеете. А коли, как я вижу, вы о Пятигорске наслышаны от Лермонтова, то непременно побывайте у домика, где он живал до самой смерти. Останется свободное время – просто побродите по Царскому проспекту.

– Благодарю вас и прошу простить, что задержал, – сказал Андрей, видя, что собеседник, поглядывая через его плечо, начал проявлять суетливость, отвлекаемый кем-то, для Андрея невидимым, и, пожав протянутую руку, отошел на террасную площадку, чтобы оттуда сориентироваться и начать осмотр достопримечательностей Пятигорска.

«Разве можно за один день постичь всю суть и глубину сей красоты, – думал он, спускаясь по Царскому проспекту. – В свободное время непременно сюда еще раз приеду и тогда не спеша посмотрю не только Пятигорск, но и все Минеральные Воды и их окрестности».

Не доходя до Спасского собора, Андрей увидел над входом в небольшую пристройку вывеску «фотография» и решил посмотреть на выставленные в окнах снимки. Были здесь и одиночные, и групповые фото посетителей, снявшихся на фоне окрестных гор и зданий, построенных при источниках, были запечатлены пейзажи, которые он здесь не встретил.

«Вот бы мне заиметь фотоаппарат, – он давно об этом мечтает, – какие фотографии можно было бы делать, снимая виды на Кавказе!»

Открыв дверь, Андрей оказался в небольшом полутемном помещении, стены которого были увешаны множеством фотографий. В углу у стола, за которым сидел молодой человек, разговаривающий со стоящими посетителями, тяжелыми черными полотнищами была огорожена часть комнаты, откуда проникал яркий свет. Поздоровавшись, Андрей начал рассматривать развешенные фотоснимки, стараясь не привлекать чьего-либо внимания, и так увлекся, что не заметил, как остался один в помещении.

– Вы, господин офицер, желаете сфотографироваться? – обратился к Андрею фотограф.

– Простите. Такого намерения у меня, признаться, не было, – оторопев от неожиданного обращения к нему, ответил Андрей. – Питая некоторую страсть к этому искусству, я считал бы непростительным пройти мимо ваших превосходных фотографий.

– Польщен вниманием к нашему скромному труду, – с улыбкой и картинным кивком головы ответил фотограф. – А вы имеете, если позволите спросить, какое-нибудь отношение к фотографии?

– Пожалуйста! Если хотите, то родственное, – тоже улыбаясь, сказал Андрей, – я топограф, а это похоже на «фотограф», и не по созвучию, а по сути дела.

– Ссылаясь на греческий, мы с вами «пишем», но, по-видимому, несколько по-разному, как я понимаю?

– Верно. Вы «пишете» светом, а мы – карандашом да пером, а объекты съемки бывают одни и те же, как, например, вот эти горы, – ответил Андрей, показывая на прекрасный снимок панорамы Бештау.

– Вам приходилось снимать горы? Где?

– Немного, но пришлось, и не где-нибудь, а на Кавказе.

– Вам, наверное, приходилось видеть не менее прекрасные места, коими так богат Кавказ.

– Приходилось. Но жаль, что не пришлось увековечить их в таких вот снимках, какие я вижу здесь.

– А знаете что? – медленно раздумывая, сказал фотограф, – у меня мелькнула мысль об общности наших с вами намерений.

– Что вы имеете в виду? – глядя в глаза собеседнику, спросил Андрей.

– Организацию компании «Топограф, фотограф и К°», – рассмеявшись, ответил фотограф и продолжал уже серьезно: – Но вы простите меня, может быть, можно, после столь длительного «делового» разговора нам и представиться друг другу.

– С удовольствием! – отозвался Андрей. – Пастухов я. Андрей Пастухов.

– А я Раев. Григорий Иванович. Скажите, вы надолго к нам прибыли?

– Только на сегодня, проездом. В Тифлис еду, к службе.

– А что вас здесь заинтересовало?

– Лермонтовские места Кавказа.

– Не могу не разделить с вами, господин Пастухов, ваши увлечения и, если говорить совсем серьезно, то мы могли бы быть полезными друг другу. Поверьте мне не только как деловому человеку, но и как представителю искусства, которым является художественная фотография.

– Я в этом еще раз убеждаюсь, рассматривая ваши удивительные снимки, и готов служить вашему искусству в меру своих сил и возможностей, – посерьезнев, сказал Андрей, – но, как вы могли понять, Григорий Иванович, у меня нет необходимых принадлежностей.

– Я понял главное, у вас есть желание и широкие возможности, тогда как я и мой компаньон заняты больше фотографированием лиц, желающих запечатлеть «в веках свой облик», пребывая на Минеральных Водах. Наши деяния посему ограничиваются узким кругом местных достопримечательностей.

– Ваша правда, – согласился Андрей, – мне предстоит осваивать широкие просторы всего Кавказа.

– Вот вам и карты в руки, как говорят, – удовлетворенно подтвердил Раев и продолжал, увидев через окно идущего человека: – Да вот, кстати, и мой друг шествует.

Раев представил Андрею своего компаньона Николая Васильевича Киселева, которому коротко поведал о своем собеседнике и теме разговора с ним.

– Будем надеяться, что вы, Андрей, при случае или как, но к нам еще заглянете в будущем, да и пишите. Будем рады, а, как договорились, фотоаппарат и другие принадлежности мы вам приобрести поможем. Да, кроме того, не посчитайте за труд навестить наших коллег в Тифлисе, они тоже в помощи не откажут. Рекомендацией нашей воспользуйтесь!

Расстались друзьями. Андрей был очень рад столь интересному знакомству с людьми, искусство которых его давно привлекло.

Переночевав еще одну ночь в Пятигорске, Андрей следующим утром добрался до станции и, выправив билет, выехал во Владикавказ.

Железнодорожный путь был доведен до Владикавказа совсем недавно, и это значительно улучшило сообщение с Закавказьем. Большинство пассажиров направлялись именно туда, чаще это были военные, нередко с семьями. На перроне сутолока, зычные, гортанные крики носильщиков и извозчиков. Не обращая на них внимания, Андрей, подхватив свой баул, вышел на широкую привокзальную площадь.

Город встретил его дождем, влажным и теплым утром, напоенным ночным воздухом, заспанный и безразличный. Бесчисленные лужи с темно-зелеными заплатками опавших листьев искрились под лучами поднявшегося из-за дальних гор солнца. Слева высилась плоская вершина горы Столовой, вьющиеся испарения над которой напоминали пар из тарелок с горячим харчо, а справа, венчая уходящие в небо хребты, снежной шапкой блистал Казбек.

Почти сто лет стоит Владикавказ, замыкая ряд крепостей Кавказкой линии, запирая наиболее важный и доступный путь через Главный Кавказский хребет на юг, в Грузию, и дальше, в Малую Азию.

Благодатное предгорье в далекие времена было заселено аланами, владения которых простирались на запад до Эльбруса, но пронесшиеся в XIII веке полчища монгольских завоевателей оттеснили их в горы. После разгрома Золотой Орды степями овладели ногайцы, а позже на эти места распространили свое влияние и кабардинские князья.