– Ты большой, Леша, может быть, и на работу устроишься, – согласилась Надя. – А с малышами как быть?

– Я тоже работу искать буду! – вставил свое слово Андрей.

– Из тебя какой еще работник-то, братец? – нежно поглаживая рукой по густой, слегка вьющейся шевелюре Андрея, сказала Надя. – Учиться бы тебя пристроить где-нибудь хотелось, чтобы ты у нас грамотным стал. Хотя бы один из всех нас.

– Учитель говорил мне, что при случае поможет меня определить в заводское училище, – оживившись, сказал Андрей.

– Вот бы хорошо было. Ты ему напоминай о себе, – просто, как о должном, подсказала сестра.

– Ты не думай, что это просто, захотел, пошел и учись, – снова, как-то сразу сникнув, ответил Андрей.

– Что не так просто – это я по себе знаю. А чтобы ты учился, так я все сделаю, – с твердой ноткой в голосе заявила Надя, смахивая уголком черного платка крупную слезу, скатившуюся на щеку да там и застывшую.

В первые дни после похорон Доминикии Васильевны соседки, то одна, то другая, забегали к Пастуховым, помогали, кто чем мог, советовали Наде, как и что делать. Но поскольку у каждой своих забот хоть отбавляй, то скоро дети были предоставлены сами себе, и уж редко кто-то посторонний появлялся в хате.

Все заботы по дому взяла на себя Надя, а младшие ей во всем помогали и слушались. Дружно жили. Но течение жизни неумолимо. Младшие знали, что за их сестрой давно ухаживал Колька Кемарский, живший поблизости. И когда Надя, собрав всех малышей за столом, раскрасневшаяся и волнующаяся, тихо сказала, что выходит замуж, – никто из них не удивился.

– Вот хорошо-то! – радостно хлопнув в ладоши, даже привскочив со стула, вскрикнула Ксения.

– Ты чему так радуешься? – оборвал сестренку Лешка. – Ведь самой потом хозяйкой в хате быть придется. И нас с Андрейкой кормить будешь, как Надя к Кемарским перейдет жить.

– Не серчай на нее, Леша! – примирительным тоном, положив руку на плечо брата, сказала Надя. – Она у нас еще глупенькая по малости, а помогать я вам все равно буду. Приходить буду.

Сыграли свадьбу, и Надя ушла из дома.

Дальние родственники, жившие в Луганске, обещали устроить Лешу учеником к мастеровому. Так что в скором времени и он покинул родную хату навсегда. Андрей и Ксения остались вдвоем. Они оба еще дети, а детство их уже далеко в прошлом.

Пришла однажды к ним младшая сестра покойной матери, живущая в другом селе. Посидели, поплакали, а потом и спрашивает она:

– Как же, горемыки мои, жить-то будете дальше?

– Мы уже привыкли одни жить и проживем, – храбрился Андрей, но грустно у него выходило.

– Знаю, Андрюшенька, что живете вы дружно и дом ведете, – говорила тетя, – а зима придет, что делать будете? Того нет, другого нет, а заготовить все нужное ваших силенок не хватит. Вот и выходит, что надо что-то придумывать.

Ушла тетя к Кемарским, вечером снова с Надей пришла и сказала, что они посоветовались и решили их разделить.

– Как это разделить? – вспыхнул румянцем, недоуменно спросил Андрей.

– Андрюшенька! – ласково, стараясь смягчить резкость сказанного тетей, обратилась к нему Надя. – Так нам всем легче будет, пойми!

– Так я не пойму, что мы с Ксюшей должны понять.

– Тетя возьмет Ксюшу к себе, где она и будет жить, а ты пойдешь жить к нам, к Кемарским, – пояснила Надя, – все согласны.

– Все согласны, а нас спросили? – уже более спокойно спросил он.

– Так вот мы и пришли спросить вас, да вместе с вами и порешить, как лучше сделать.

– Ты как, Ксюша? – обратилась Надя к сестренке.

– Как Андрюша, так и я, – глядя в глаза братцу, тихо ответила Ксения.

– Я за то, чтобы было тебе хорошо, – ответил Андрей, – а обо мне не волнуйся!

– Ну вот и сговорились, – скороговоркой выпалила тетя, молчавшая, пока дети разговаривали между собой. Она поняла, что начала весь этот трудный разговор слишком резко, не подумав, как дети воспримут, особенно Андрей.

– Хорошо, согласен и я, – примирительно сказал Андрей, – но Ксюша будет приезжать к нам, а я ее навещать буду.

– Конечно, никто вам перечить не будет, – с облегчением ответила ему тетя. – Мы сами-то чужие все, что ли?

На другой день Андрей провожал Ксению далеко за поселок, неся узелок с ее нехитрым скарбом. Глаза обоих детей были полны слез. Андрей очень любил младшую сестренку, и, провожая ее, он как бы терял последнее тепло своей семьи. Расставаясь, он крепко поцеловал Ксюшу в мокрую от слез щеку и, осторожно отстранив ее от себя, сказал:

– Иди, Ксюшенька, я тебя не забуду, – и долго стоял посреди пыльной дороги, провожая уходящих тетю и сестренку.

В последнюю ночь перед уходом из дома Андрей попросился у Нади ночевать одному, и она не перечила, согласилась, поняв, что ему хочется побыть в одиночестве. Да, он хотел этого. Как никто другой из детей, Андрей очень тяжело расставался с той жизнью, которая напоминала ему об умерших родителях, о сестрах и брате, уже покинувших дом, о том, что безвозвратно уходило в прошлое.

А мечты сейчас все сбились в расплывчатую череду каких-то туманных клочков. Сегодня Андрей мечтать не мог, он весь был в воспоминаниях. Он просто хотел выплакаться до конца, и чтобы ему никто не мешал, понимая, что потом плакать не придется, надо будет начинать жизнь.

У Кемарских Андрею жилось не так уж плохо. Работы по дому и огороду он не чурался, все мог делать и всегда добросовестно, что нравилось новым родственникам.

Отцовский дом за ненадобностью скоро продали, а на вырученные деньги купили всем детям одежду, обувку, да и мало ли еще в чем нужда бывает.

В свободное от работ время, особенно длинными осенними и зимними вечерами, Андрей посещал своих друзей, школьников, вместе с ними осваивал грамоту, часто помогал с домашними заданиями, так как жадно старался познать то, что до сих пор ему было недоступно, и преуспевал в этом.

Когда Андрею удавалось навещать учителя, то тот и не удивлялся, что мальчик мог отвечать ему на вопросы по арифметике и не только за первый класс. Выписывая буквы алфавита, Андрей тщательно выводил каждую из них, и получались они на удивление аккуратными и красивыми.

– Да ты молодец, Андрейка, и без школы можешь грамоте научиться, – подбадривал его учитель. – Вот если бы все мои сорванцы в школе так прилежно учились!

– А как стать путешественником, чтобы везде побывать, все увидеть? – спросил как-то Андрей.

– Совсем необязательно, мой друг, везде бывать и все самому видеть, чтобы много знать, – в раздумье, растягивая слова, сказал учитель. – Научившись читать, прочтешь книги, написанные людьми, которые что-то видели или слышали и описали это. И ты все так же представить себе сможешь, как будто сам там побывал и видел то, о чем прочитал.

– Не горюй, Андрейка! Раз у тебя есть большое желание, то будешь ты грамотен, – усмехаясь в свои пышные усы, говорил учитель. – Может быть, не таким, каким стал Ломоносов в свое время, но ты будешь самим собой и, думаю, не хуже многих других.

– Про Ломоносова я слышал, он и того позже в школу пошел.

– Вот-вот, я про это и хотел тебе сказать. Так что не отчаивайся, не падай духом, у тебя все еще впереди!

Андрей и не думал падать духом. Он уже мечтал, как выучится грамоте, как будет работать, заработает денег для себя, да еще и Ксюше даст. Тогда и поехать можно будет, куда захочет, хоть на край света.

Ох уж эти мечты! О чем только не подумаешь, когда вот так, устремив взор свой в синеву августовского неба, лежишь в пожухлой, но еще со стойким запахом полыни траве, когда тебя никто не видит, а ты охватываешь в мыслях весь пока еще незнакомый мир.

«Кто-то кличет. Вроде бы меня?» – всполошился Андрей.

– Андрейка, Андрейка, – теперь уже явственно слышится от поселка.

– Нашли-таки, – недовольно себе под нос бурчит он.

– Тебя учитель зовет, скорее! – кричит Ванюшка.

– А как ты меня нашел? – спрашивает Андрей, он же ведь никому не говорил, куда пошел.

– Знаю я твое место, всегда туда, в траву, прячешься.

– Ну ладно. А зачем я нужен?

– В школу давай, бегом, учитель тебя шукает. Дело, говорит, есть.

Взметнувшись с косогора, что есть мочи помчался Андрей. До школы рукой подать, раз-два – и там.

– Прибежал, пострел? Молодец! – отозвался учитель, повернувшись на табуретке к запыхавшемуся Андрею, стоящему в проеме двери.

– Сказали, что звали, – выдохнул он.

– Звал, звал. Очень ты мне нужен.

– Пошто?

– Вот теперь не торопись, отдышись и слушай, что я буду тебе говорить, – снимая очки и пристально вглядываясь в Андрея, как будто впервые его увидел, сказал учитель. Затем продолжал, подвигая ему другую табуретку: – Проходи и садись рядышком.

– Наверное, что-нибудь очень важное вы мне хотите сказать? – осмелев и немного придя в себя, спросил Андрей.

– Да. Очень. Есть возможность попасть в наше училище.

– Как попасть? – недоуменно спросил Андрей.

– Не прикидывайся непонимайкой! – усмехнулся учитель.

– Вот это да! Учиться?

– Да. Учиться. Слушай и не перебивай! – ласково повторил учитель. – А о чем скажу, пока никому не говори. Начальник завода послезавтра будет смотреть мальчишек и подбирать в ученики в первый класс. Он дал мне список, чьих ребятишек ему представить, но я решил «подсунуть» тебя ему без списка, ведь он будет проверять всех по их познаниям и пригодности к учебе, чтобы выбрать самых достойных. А я думаю, что тут-то мы с тобой ему и предъявим все свои козыри и можем выиграть.

– Что это, как в карты? – обиженно спросил Андрей.

– Обижаться будешь потом, если у нас с тобой ничего из нашей затеи не выйдет, – посерьезнев, ответил учитель.

– Хорошо, я на все согласен, Как вы скажете, так и сделаю, – примирительно сказал Андрей.

В назначенный час полковник Леонов соизволил прибыть в классы заводского училища. Развалившись в заранее приготовленном кресле, приказал стоявшему рядом в почтительной позе учителю:

– А ну-ка давайте сюда вашу голоштанную гвардию!

– Извольте, ваше высокоблагородие, – приосанившись, ответил тот и, открыв дверь на улицу, крикнул:

– Заходите, ребята, гуськом, по одному.

Пред грозные очи «самого» предстала целая дюжина, ребятишки стояли смущенные, раскрасневшиеся и такие притихшие, что в них нельзя никак было признать тех удалых сорванцов, которые навечно были прокляты в поселке всеми бабками, как родными, так и чужими, за свои вечные, как мир, проделки.

Все они были приодеты, даже подстрижены. Это были настоящие смотрины, только не невест, а мальчишек, может быть, их судьба определялась в тот момент. Потому и немудрено, что так волновались не только ребятишки, но и их родители, скучившиеся неподалеку, на лужайке.

Андрей был здесь же, в общей толчее, которую учитель пытался без особого успеха упорядочить в подобие воинской шеренги. Как ни предупреждал учитель накануне, он не мог не чувствовать себя лишним в списке и потому жался позади остальных. Но возраст и рост выдавали его, и он от этого еще больше смущался.

Полковник Леонов наметанным глазом определял пригодность будущих своих подчиненных к службе на заводе. Задав один-два вопроса, ставил против фамилии ребят значок, который означал, кому придется потом служить на конюшне, а кому – в канцелярии, если, конечно, пойдет учеба.

– Вроде бы я всех проверил, – смотря по списку и шеренге ребятишек, сказал полковник, – а тут еще самый большой остался.

– Ваше высокоблагородие! – поманив к себе пальцем Андрея, ответил учитель. – Это сынок померших Пастуховых, он сейчас один из семьи остался. Одиннадцатый год ему, а в школу так и не мог попасть, но зато сам по себе многому из грамоты научился.

– Самоучка, говоришь? Это редко. Что ж, давайте и его заодно проэкзаменуем!

Андрей осмелел и на все вопросы отвечал бодро, чем еще больше заинтересовал полковника.

– Так, говоришь, и писать умеешь? – спросил тот, удовлетворившись ответами Андрея и по арифметике, и по географии, и даже по Закону Божьему.

– Отлично умеет, – опередил Андрея учитель и поднес небольшой лист бумаги, на котором, как вспомнил Андрей, ему пришлось писать по просьбе учителя незадолго перед памятным с ним разговором: – Взгляните, ваше высокоблагородие!

– Ба! Смотри-ка, в школу еще не ходил, а как пишет, шельмец! – удовлетворенно произнес полковник и обратился к Андрею: – Значит, все сам?

– Не только сам, учитель помогал, – смущенно ответил Андрей на вопрос, исподлобья взглянув на учителя, стараясь заметить по его лицу, правильно сделал или нет, не будет ли нагоняя учителю.

Но учитель был спокоен, он уже понял, что полковнику Андрей понравился – и за познания, и за степенность, и за выдержку при ответах.

Не всякому ребенку выпадало в те времена мечтать об учебе. Андрей Пастухов же мечтал. Так он и был принят в заводское училище. Несмотря на то что от работы по дому Андрея не освобождали, он успешно справлялся с учебой и заметно опережал своих одноклассников в усвоении программы.

Учителя поощряли любознательность мальчика и старались давать ему дополнительные задания, направляя его усердие так, чтобы развить у него естественные наклонности, открыть широту познания хотя бы в том узком круге вопросов, которые предусматривались программой училища. Даже старый священник и тот позволял себе иногда снисходительно относиться к вопросам отрока Пастухова: умные вопросы задавал пострел, но без ехидства.

Научившись хорошо читать, Андрей пристрастился к чтению. Ему было мало тех книжек, что имелись в училищной библиотеке, и он читал все, что можно было найти у соседей, дома у учителя. Андрей охотно помогал товарищам в учебе, и те всегда обращались к нему, ведь он никогда не отказывал в этом, всегда рассказывал что-нибудь интересное, вычитанное им из книг.

– Андрей! Ты что читаешь? – спрашивает Надя брата, прятавшегося в листве дальнего угла сада, когда бывает свободная минутка.

– Знаешь, сестренка, – как-то быстро и без тени недовольства отозвался Андрей, – снова «Мцыри» Лермонтова, уж очень мне эта поэма нравится. Хочешь, расскажу тебе о ней?

– Ладно, – улыбнувшись, сказала Надя, – потом расскажешь, сейчас мне некогда. А ты о Кавказе можешь без конца рассказывать.

Андрей с упоением читал Пушкина, а особенно любил Лермонтова. Если были слушатели, старался декламировать так, чтобы передать всю прелесть кавказской поэзии любимого поэта.

Когда начальник конезавода интересовался, как идет учеба в училище, то ему называли наиболее успевающих учеников, так было установлено им самим. После каждого учебного года полковник выбирал наиболее способных из них для использования в своем хозяйстве.

* * *

Вот позади три года учебы в училище. Андрею вручают похвальный лист. Начальник канцелярии конезавода, подозвав его к себе, сказал, чтобы завтра же с утра он явился в канцелярию на службу: так распорядился полковник.

Не дождавшись конца торжественного вечера, Андрей на радостях помчался домой.

– Ну, Надюша, – раскрасневшийся от чувств, его охвативших, с листом в руке, кричит он с порога хаты, – поздравляю тебя и всех наших!

– С чем это ты нас поздравляешь? Уж не с окончанием ли училища? – подняла голову от шитья Надя.

– Точно, с этим, – подтверждает он, подбегая к сестре и целуя ее в обе щеки.

– Так кончали школу не мы, а ты, не так ли?

– Вместе кончали. Если бы не вы все, как бы я мог учиться? Вот мама порадовалась бы с нами вместе, – сразу же сникнув, растягивая слова, произнес Андрей.

– Что поделаешь, брат?! Знать, судьба такая ей и нам всем выпала, – смахнув со щеки непрошенную слезу, тихо проговорила Надя, вставая со стула и прижимая к себе Андрея, ставшего как-то сразу большим, возмужавшим, чего за повседневными заботами как-то и не замечала.

– Теперь ты самый грамотный у нас, и мы рады за тебя, а грамотному дел много найдется. А что это за лист у тебя в руке?

Только теперь Андрей вспомнил о награде, которую держал в руке и не успел показать сестренке.

– Это похвальный лист, за учебу дали, – сказал Андрей, протягивая его Наде.

Надя долго рассматривала большой лист бумаги, на котором среди разных завитушек, изображений развернутых книг было что-то крупно написано золотистыми буквами, а помельче – черными, и стояла большая круглая печать. Такого она еще не видела, и вот эту бумагу, такую красивую, дали ее брату.

– Да! Забыл тебе сказать, что меня вызывают в канцелярию. Будто бы мне там дадут работу.

– Вот ты и совсем теперь взрослым становишься, сам себе на жизнь зарабатывать будешь, – проговорила Надя, притянув брата к себе и поцеловав его.

– Я и вам помогать буду, теперь нам всем легче будет, – с гордостью в голосе, выпрямляясь, ответил Андрей.

Рабочий день на конном заводе начинался рано. К открытию канцелярии Андрей стоял у дверей и на вопросы канцеляристов, что ему здесь нужно, отвечал, что вызвали, но не говорил зачем.

– Пришел? – как-то неприветливо спросил Андрея начальник канцелярии. Он вошел, когда уже все канцеляристы сидели на своих местах, уткнувшись в бумаги, но изредка бросали взгляды на начальника и Андрея: не зря же начальник ждал прихода его, по первому вопросу было ясно. Больше всего канцеляристы боятся соперников по своей службе: упаси Бог, если попадется какой удачливый, и тогда не миновать кому-нибудь из них засидеться в помощниках до конца дней своих.

– Как вы велели, – подтвердил Андрей, старавшийся подавить смущение, которое не покидало его со вчерашнего дня. В его душе смешивались чувства радости и робости перед предстоящими переменами в его жизни.

– Вот, господа, ваш новый коллега, гос… – начал с некоторой церемонностью офицер, но замялся и притворно кашлянул, как будто на полуслове у него запершило в горле. На самом же деле при проведении привычного ритуала возникло непредвиденное сомнение, следует ли величать этого мальчугана господином, представляя его по большей части в годах и имеющим положение канцеляристам, и притворившись, что кашлянул, он продолжал: – … Пастухов. – А дальше шло обычное: – Прошу любить и жаловать, – хотя и не очень официальное, но в данном случае подходящее, чтобы новичка не обидеть и не дать намека на какое-либо снисхождение к нему.

Кто с усмешкой, кто равнодушно, присутствовавшие коротко кивнули головами в сторону Андрея и, подчеркивая свою занятость, сразу же уткнулись в бумаги.

– Вот твое место, – указав пальцем на свободный столик, стоящий в самом отдаленном и темном углу обширного помещения канцелярии, сказал начальник и обернулся к седому, с раздвоенной бородой унтер-офицеру, вскочившему со стула: – А ты поручи Пастухову переписать несколько бумаг, и потом явитесь оба ко мне.

Затем, повернувшись, походкой щеголя направился к двери, что вела в небольшую боковушку, служившую ему кабинетом.

Андрей не чувствовал робости, приступая к работе. Юноша любил письмо в школе, выработал четкий каллиграфический почерк, за который хвалили, он писал грамотно и потому писарской работы не страшился. Переписав несколько документов в свой первый день работы, он отметил про себя, что со стороны старших и опытных коллег не было ни насмешек, ни удивления на лицах, когда они как бы случайно проходили мимо его столика и оценивающим взглядом окидывали исписанные им листы.

По любому неясному вопросу Андрей просто, но с уважением обращался к рядом сидящим писарям, а не к начальству, как это иногда делают некоторые люди, старающиеся быть на виду у начальства по поводу и без него. Это вызывало доверие к нему со стороны старших товарищей по службе.

Андрей не гнушался никакой черновой переписки бумаг, пусть и самых пустяковых, без обиды выполнял уборку помещения, успевал то и другое делать своевременно.