Из данных первой категории в нумизматических кабинетах имеется множество монет, битых в городе Крыме. Старейшая из них принадлежит хану Менгу-Темиру, чекана 665 = 1266–1267 года^[249]. Г. Блау тоже дает описание одной монеты, битой в Крыме^[250], которую он считает куманской, а следовательно, еще более древней, нежели вышеупомянутая, описанная г. Савельевым. Затем следует целый ряд монет позднейшего чекана с именем Крыма^[251]. Есть монеты, битые в разных местностях Крымского полуострова – в Кафе, Бакчэ-Сарае, Карасу-Базаре, Балаклаве, однако между ними нет ни одной с именем Солхата и Эски-Крыма.

Последнее обстоятельство тем особенно обращает на себя внимание, что находится в полном согласии с другими историческими памятниками татарской категории. Старейший в этом роде подлинный документ есть ярлык Тимур-Кутлука и относится к 1397 году. В нем дважды упомянут Крым – зауряд сперва с Кырк-ером, а потом с Кафой^[252]. Другой подобный же документ – ярлык Сеъадет-Герая, от 930 = 1524 года, носит пометку: «В городе Крыме»^[253]. Ярлык Мухаммед-Герая I, от 923 = 1517 г., помечен: «В благословенном Крыму»^[254]. Между ярлыками коллекции В. В. Григорьева один ярлык Селямет-Герая, от 996 = 1588 г., также помечен: «В городе Крыме». На ярлыке Менглы-Герая, от 1498 года, имеющемся в русском переводе, значится: «Писано в Крыме городе»^[255]. Но ни в числе старых, ни позднейших татарских грамот не находится таких, в которых бы значилось, что они писаны в Солхате или в Эски-Крыме. Такой замечательный факт, как отсутствие обоих географических имен на монетах и в официальных документах, не мог быть делом простой случайности.

Что касается до Солхата, то этимологическое объяснение этого имени проще всего находят в татарском языке, считая это имя составленным из двух слов тюркского корня сол – «левый», и кат – «сторона». Таким образом, имя Солхат должно было принадлежать одной только части города, по отношению к другой, которой обязательно было называться Солхат = «правая сторона»^[256]. Сколь ни правдоподобно это объяснение, все же полной его несомненности мешают следующие обстоятельства. Во-первых, выражение «правая и левая сторона», или «правое и левое врыло» – имело уже место в официальной монголо-татарской терминологии для обозначения рангов высших сановников государства^[257] и потому если оно могло опять употребляться для обозначения частей того или другого города, то разве в обыкновенном, вульгарном говоре у местных жителей. Между тем имя «Солхат» известно было, и даже предпочтительно, иностранцам: мы его находим в договоре, заключенном кафским консулом с татарами в 1380 году^[258], да еще у арабских географов. Сами же татары, будто бы создавшие это имя, игнорируют его. Во-вторых, если бы имя «Солхат» впервые стало употребляться татарами, и в том смысле, в каком предполагают ученые комментаторы, то едва ли бы первоначальное значение его до того изгладилось из памяти народной, что татарские историки, также интересовавшиеся вопросом о происхождении этого имени, нашли совсем иное ему объяснение, облеченное в форму целой легенды. Рассказав о вероломном поступке Сейид Ахмед-хана, который после тщетной сорокадневной осады Солхата обманом заставил жителей сдаться и потом перерезал их, а городские укрепления разрушил, Сейид Мухаммед Риза сообщает такие предания касательно истории этого «бесподобного города». В прежнее время, говорит Риза, местность, на которой расположен этот город, принадлежала к Кафской пристани, служа сборищем купцов персидских и франкских, привозивших сюда разные европейские и азиатские товары, которыми наполнялись и пестрели шалаши, палатки, деревянные дома и саманные мазанки. Благодаря превосходному климату и чудесному воздуху, население и строения все умножались, и мало-помалу возник целый город, обнесенный ради безопасности сильной крепостью, к югу от Кафы при подошве высокой горы Агармыш, названный Солгатом. В ту пору один из богатых купцов предпринял сооружение большой мечети и, из усердия угодить Богу, присоединил к материальным пожертвованиям еще и личные старания: одетый в старое платье, он таскал вместе с другими работниками глину. Только проезжает мимо купец и везет двадцать вьюков татарского мускуса. Строитель мечети полюбопытствовал узнать, что за товар везут. Торговец, поглядев на грязную, рабочую одежу его, презрительно ответил: «Подходящего тебе товара тут нет». Сконфуженный таким ответом торговца, строитель тотчас же сполна заплатил стоимость мускуса и велел свалить его в размешанную для постройки стен мечети глину, сказав мастеровым: «Вали!» (по-татарски: сал) и «Меси!» (по-татарски: кат). Оттого-то и самый город получил название Салкат^[259]. Автор «Краткой Истории» повторяет вышеприведенный Ризой рассказ, даже обозначает время основания города Солхата, полагая, что оно имело место приблизительно в 300 = 912–913 году^[260], но только совершенно опускает подробность о словах, будто бы сказанных благочестивым строителем и сделавшихся именем города, где произошла описанная забавная сцена. Отвергнув этимологию имени «Солхат» от сал и кат, показавшуюся невероятной, автор «Краткой Истории» не дал, однако же, взамен ее никакой другой, которая бы сколько-нибудь подкрепляла конъектуру об образовании этого имени из татарских слов сам и кат; а повод был к такому производству, и, вероятно, историк воспользовался бы им, если бы представлялись только данные.

Не большим правдоподобием отзывается татарское народное объяснение другого имени того же города – «Крым». В этом объяснении оно связывается с личностью одного героя, которому оно первоначально принадлежало. У ногайских татар существуют предания, имеющие характер национальных родословий. В одном таком предании говорится, что предок Ногайцев был Улус. Сын его Байрас имел трех жен: старшая жена называлась Ток-Саба, вторая – Тута-Ары, третья – Ак-Манклай. От первой и второй жен у него было по семь сыновей, от третьей два сына. Первым семи сыновьям мать их дала (общее) имя Етишкэ-Оглу, другим семи их матерью дано имя Еди-Сан, двум последним дано имя Гэльче. Оттого-то ногайцев и называют «детьми трех матерей». Общее же для всех их в совокупности имя «Татар-Тоб» и просто «Татар». Из этих-то татар один молодец, по имени Кырым, пришел на Зеленый Остров, который в то время был юртом франков. Кырым пришел для торговли, для каковой он потом отправился в Исламбул и являлся там к вельможам падишаха Исламбульского. Они спрашивали у Кырыма, что за местность, в которой он жил и откуда теперь прибыл. Кырым расхваливал все, что было на том Зеленом Острове – соль, сады, бакчи, горы, города, села, деревни. Тогдашний Исламбульский падишах предпринял поход, взял генуэзско-франкские владения на Зеленом Острове и завоевал тот остров. Из генуэзцев никого не осталось: они бежали, а жившие внутри страны приняли мусульманство и остались. Вот по имени того молодца Кырыма назван был Кырымом и Зеленый Остров по завоевании его. А молодец-то Кырым пошел к своему народу Татар-Тоб на прежних местах и стал приглашать его на Зеленый Остров. Большинство, послушав его слов, пожелало перебраться на Зеленый Остров; иные же отказались и не пошли. Тогда уходившие сказали им с укоризною: «Ну что вам доброго в том, что вы отстанете от нас»? По-татарски это так: «…нэ онггайсыз», отсюда и взялось будто бы прозвище Ногай^[261].

Все составные элементы вышеприведенного предания, в отдельности взятые, совершенно правдоподобны. Имя Крым носили у татар и люди, даже исторические личности, каков был хан Крым-Герай. Не редкость были и переселенческие движения ногайских племен из их кочевий на Кубани и Тереке в Крым, хотя они случались уже спустя много времени после утверждения там татарского владычества: очевидно, легендою и увековечена память о подобных переселениях, и притом, вопреки исторической истине, в связи с историей целого края. На это указывает, между прочим, присвоенное легендой ногайским племенам имя Татар-Тоб, в котором легко можно усматривать географическое название одной местности на реке Тереке – Татар-Топа^[262]. Вымышленность мнимого факта изобличается тем, что он представляется одновременным со вторжением в Крым турков-османлы и изгнанием ими генуэзцев – с таким событием, которое одно только исторически и верно в целом предании, но зато совершилось в ту пору, когда имя «Крым» уже было известно и популярно. Что особенно любопытно в легенде – это название Крыма «Зеленым Островом», которое является древнейшим, по народному воззрению. Не находя пока никаких, ни этимологических, ни исторических данных, которыми бы оправдывалось это воззрение, мы не можем однако же совершенно игнорировать его и считать произведением чистого вымысла народной фантазии: к возникновению его в народных преданиях могло дать повод какое-нибудь действительное историческое явление или событие, которое может со временем разъясниться. С этой точки зрения не лишен некоторого значения также еще один факт в татарских народных сказаниях, который будет приведен ниже по вопросу о третьем названии одного и того же исторического города, об «Эски-Крыме».

Относительно имени «Эски-Крым» было замечено, что оно не встречается на татарских монетах. То же следует сказать и о письменных памятниках. Самое раннее известное нам упоминание его принадлежит русским памятникам, где татарский эпитет «Эски» – является в русском переводе «Старый». В Крымских Делах под 1585 годом читаем: «Калга да Саламет-Кирей пошли к Старому Крыму и пришли в Кафу»^[263]. Карамзин, говоря об умерщвлении ширинского бека Бахтияра, «господствовавшем в Старом Крыму» в 1531 году, тоже ссылается на Крымские Дела^[264], но не делает выписки из них. Из татарских памятников письменности имя «Эски-Крым» однажды попадается в «Краткой Истории»^[265], да еще встретилось в казы-эскерском дефтере № 36 за 1113–1115 = 1701–1703 год; в других же дефтерях, и то не раньше 1085 = 1674 года, знаменитый город называется или, с заменой тюркского эпитета «Эски» арабским «Атык»^[266], или же просто без всякого эпитета^[267].

Толкуют, что слово «Эски», означая «старый, древний», будто бы может служить эпитетом, «напоминающим минувшую славу города Крыма после перенесения столицы (ханской) в Бакчэ-Сарай»^[268]. Но, сколько нам известно, такое безотносительное употребление тюркского слова «эски» не находит себе оправдания ни в коренном значении его, ни в каких-либо аналогических примерах. Обыкновенно в смысле «старинный, матерый, кондовый» в турецком языке употребительно другое слово – «коджа» = «старик, старец»: турки, например, говорят «Старые Балканы», «Старый Дунай», и т. п. Эпитет же «эски» по общему правилу является при географических собственных именах всегда для отличия одной местности от какой-либо другой, действительной или предполагаемой, так что для большей части имен городов и местечек с эпитетом эски подыскиваются дублеты с противоположным эпитетом «ени» = «новый», как, например, Эски-Загра и Ени-Загра, Эски-Джумеа и Ени-Джумеа, Эски-Шегер и Ени-Шегер, и т. п.^[269]. Существует даже Эски-Истамбул, да еще не один, а целых два – один на малоазиатском берегу Архипелага, против острова Тенедоса, а другой на Балканском полуострове, неподалеку от Шумлы и Правади^[270]. Есть полное основание полагать, что это имя дано турками обеим местностям в каком-нибудь соотношении с Константинополем, который сам по себе, конечно, город не новый, но как «Стамбул», столица Оттоманской империи, в глазах турок все же не очень древний. К этому соотношению могли дать повод туркам какие-нибудь исторические соображения, например археологические памятники, существующие в местах нахождения обоих Эски-Истамбулов: первый из них лежит на развалинах древнего города Антигонии; в соседстве второго, а именно там, где город Правади, видны какие-то громадные железные кольца на утесах, которые, по местному народному преданию, во времена оные служили ложем для морского пролива, вроде Босфора, и пристанищем для кораблей, причаливавшихся к означенным кольцам^[271].

В силу такого вышеизъясненного общего правила естественно предполагать, что и «Старый Крым» явился в соответствии с каким-нибудь «Новым Крымом». Это предположение, к сожалению, находит себе опору в нумизматическом факте: нашлись татарския монеты, на которых местом чекана значится «Город Крым Новый», как обыкновенно переводится эта легенда нашими учеными нумизматами^[272]. Я сказал: к сожалению, потому что факт этот не только не помогает разрешению вопроса о Старом Крыме, а еще более запутывает его: приходится отыскивать Новый Крым, где таковой находился. Позволяем себе прямо и решительно утверждать, что все поиски Нового Крыма будут тщетны, так как существование города или местечка с этим именем более чем сомнительно. Такое убеждение сложилось у нас на основании следующих соображений. Кроме «Крыма Нового» нумизматам известны еще, как места чеканки монеты татарской, «Сарай Новый», «Булгар Новый», «Гюлистан Новый», «Хаджи-Тархан Новый», «Маджар Новый», «Саганак Новый», «Улус Новый», «Орда Новая». Из этого как будто выходит, что коли был Сарай Новый, то должен был существовать и Сарай Старый, что если был Булгар Новый, то должен был существовать и Булгар Старый, и т. д. Замечательно однако же, что все эти Новые Сараи, Булгары и проч. доселе пока значатся лишь на монетах, никаких же других археологических признаков действительного существования дублетных географических пунктов ученым исследователям не удалось в точности констатировать. Оказывается, судьба так была безжалостна, что не пощадила ни одного из вышеперечисленных географических дублетов для избавления ученых от напрасных трудов по отысканию этих дублетов. Нам кажется, что это отыскивание есть погоня за призраком, созданным себе самими же учеными. Дело в том, что эпитет, который нумизматы переводят русским словом Новый, или немецким Neu, на всех татарских монетах этого интересного типа выражен арабским словом эль-джедид или эль-джедидэ. Ни разу не встречается на монетах весьма, казалось бы, приличествующего в данном случае чисто тюркского слова янги, ени – «новый», исключая одного «Янги-Шегра», «аральского Новгорода», как называет его покойный Савельев^[273]. Что же это могло значить? Кроме эпитета джедид при именах мест чеканки татарских монет мы встречаем еще некоторые другие, и все взятые из арабского языка, как-то: «богохранимый», «высочайший», «благоустроенный», «превознесенный», «досточтимый». Город Крым большей частью является на монетах без всякого эпитета; а из эпитетов чаще других стоит при нем «богохранимый»^[274]; иногда встречается эпитет «досточтимый»^[275].

Во всех случаях замечается одна и та же тенденция татарских минцмейстеров (начальников монетных дворов. – Примеч. ред.) щеголять замысловатыми, и притом непременно арабскими, словами, употребляя их в качестве добавочных изысканных, высокопарных приложений к имени места чеканки. Вычурность в этом случае иногда заходила так далеко, что эпитет выражался целой фразой: «Бито в городе Крыме, да сохранится он от бедствий»^[276]. Что арабские прозвища были своего рода щегольством в Золотоордынском царстве, это явствует из примера хана Тудан-Менгу, который отправлял нарочитое посольство в Египет с просьбой к тамошнему султану о даровании ему какого-нибудь «мусульманского прозвища»^[277]. Ничто не мешало распространить это щегольство и на монетные легенды. Изобретать же и сочинять замысловатые эпитеты и выражения для торжественных актов проявления татарско-ханского величия было кому, ибо Ибн-Батута застал уже в Крыме и шейхов, и имамов, и кадиев, и хатыбов^[278] – одним словом, всевозможных представителей мусульманско-арабской учености, которые, конечно, не упускали случая блеснуть своей ученостью и знаниями в арабском языке. У историка Эль-Айни рассказывается, что в 1427 году к султану египетскому «прибыло письмо от завладевшего Крымом лица, по имени Даулет-Бирди, состоявшее из прекрасных фраз, которые заключали в себе двустишия, стихотворения и поговорки, переполненные разными риторическими затеями, оборотами и украшениями. Оно было прочтено султану, и слуга нижайший (т. е. автор) присутствовал при этом в собрании. Но ни читавший, ни другой кто не понимали содержавшихся в нем (письме) тонкостей»^[279].

Конец ознакомительного фрагмента.

notes

Примечания

1

Из этих последних, например, любопытно небольшое строение в деревне Бакчэ-Или, лежащей по дороге из Карасу-Базара в Салы, имение мурзы Ахмед-Шаха ширинского. Строение это, прежде служившее жилым домом, а теперь брошенное и обращенное в складочный сарай для хлебных продуктов, представляет соединение трех архитектурных слоев. Дом этот носит у местных жителей название Гок-Сарая (Синего дворца), и про него ходят в народе предания и слухи легендарного и даже фантастического свойства.

2

Zinkeisen, Gesch. d. Osman. Reiches. Gotha. 1857, V: 336, op. 3.

3

Op. cit., VI: 454, op. 1.

4

Тарихи-Васыф. Констант. изд. 1219=1804 г., I: 83; Hammer. Gesch. d. Osm. R., VIII: 196. Под «Тарихи-Газан» обыкновенно разумеют первую часть «Джамиъу-т-тэварих» Рашид-эд-Дина (Flügel, Handschriften, II: 179), содержащую в себе историю монголов. Странно только, что турецкий историк приложил титул «Истории Газана» ко всему сочинению Мухаммед-Ризы, которое есть самостоятельный его труд, а не перевод, и не дал настоящего заглавия его труду.