Глава 2

Когда мне исполнилось десять с половиной, мы переехали в Тритоп Эйкрс. Там не было холмов, зато имелись новые тротуары, очень подходящие для катания на велосипеде.

В желтом одноэтажном домике номер двадцать шесть по Боболинк-драйв был гараж и душевая кабина с раздвижными стеклянными дверцами. За окном моей комнаты росла плакучая ива, и ветреными ночами ветви стучали по жалюзи. Этот дом мы не сняли, а купили.

Миссис Мэсикотт владела частью Тритоп Эйкрс, так что нам по знакомству достался двойной участок. К этому времени она приобрела себе новый серебристый «Кадиллак» (старый персиковый отдала моему отцу), набор клюшек для гольфа и членство в загородном клубе. К обязанностям моего отца прибавилась еще одна – играть с миссис Мэсикотт в гольф по выходным.

В свободное от старухи время папа занимался газоном – ровнял, засеивал травой, насвистывая, возил на тачке грязь с одного конца участка на другой. Он очень гордился, что двор у нас вдвое больше, чем у всех соседей. Каждый вечер он работал до темноты, превращаясь сперва в еле различимый силуэт, потом в белую майку, которая сама двигалась в сумерках, и, наконец, просто в свист.

Мама выгладила и повесила шторы и посадила за домом клумбу розовых далий, но цветы радовали ее недолго. В новом доме ее одолела аллергия, она жаловалась и брызгала в нос каким-то спреем по несколько раз на дню. А еще маму трясло при виде малышей, игравших на нашей тихой улочке без присмотра. Ее нервы сразу бы вылечились, говорила она, если бы сдать задом из гаража на нашем чертовом «Кадиллаке» и сбить кого-нибудь из соседских детей.

Джанет Норд, моя новая лучшая подруга, жила в доме десять на Скайларк-плейс, восемь десятых мили от нашего дома, согласно одометру на моем розовом велосипеде. Я познакомилась с Джанет, когда первый раз объезжала район. Увидев девочку примерно моего возраста, крутившую обруч в патио, я решила блеснуть перед ней умением водить велосипед, но не рассчитала высоту бордюра и грохнулась, сгорая от стыда, под еще крутившиеся велосипедные колеса.

– Знаешь что? – сказала подошедшая Джанет, на ходу крутя обруч и не глядя на мои окровавленные коленки. – Одна из моих сиамских кошек скоро родит котят!

Мы с Джанет с удовольствием отмечали наше сходство: обе родились в октябре с разницей в год, обе были единственными детьми в семье, обе левши, у обеих в имени и фамилии по двенадцать букв, каждая предпочитала доктора Килдера Бену Кейзи, любимый десерт – «Уип-энд-чил», пластинка – «Джонни Энджел». Единственным существенным различием было то, что у Джанет уже начались менструации и ей разрешили брить ноги, а я еще ждала этих событий. В ту весну и лето мы с Джанет смотрели мыльные оперы, менялись виниловыми пластинками и планировали совместную жизнь: после школы снимем пополам квартиру в Нью-Йорке и станем либо секретаршами, либо танцовщицами «Рокетс». Потом Джанет выйдет замуж за ветеринара по имени Росс, а я – за актера по имени Скотт или Тодд. Наши дети, по пятеро у каждой, станут лучшими друзьями. Мы будем жить в собственных домах по соседству и купим кондиционер и цветной телевизор.

У Нордов были сиамские кошки Самсон и Далила. Мистер Норд, лысый и скучный, продавал больничное оборудование и часто уезжал на сутки. Миссис Норд накладывала тени для век и носила обручи для волос в тон майкам и бермудам. Ленч она готовила по рецептам женских журналов: печеные хот-доги, обвалянные в крошках «Спешел Кей», пиццу из английских маффинов и прохладительный напиток «Телстар». Он представлял собой лимонад с содовой, а в бокале коктейльная вишенка, проткнутая зубочисткой, изображающая съедобный спутник, стучащий по губе, пока пьешь. Миссис Норд знала слова наших с Джанет любимых песен. Она училась твисту, а потом учила и нас («Смотрите! Выставляем одну ногу и крутим бедрами, будто тушим окурок. Правильно, правильно!»). Если прищуриться и поглядеть на нее с другого конца комнаты, можно было поклясться, что миссис Норд – это Джекки Кеннеди. А моя мать целыми днями сидела на Боболинк-драйв, разговаривала с попугаем Пети и переживала из-за мертвого ребенка.

После переезда на Боболинк-драйв я перестала целовать маму в губы. Прошло уже больше четырех лет с тех пор, как она потеряла Энтони-младшего. Папа чего только не пробовал, чтобы вывести ее из депрессии: и уроки ча-ча-ча, и психологов, и поездку в Поконос, и попугайчика, но жизнь и смерть моего братишки что-то сместили в маме раз и навсегда. Она отрастила себе огромную задницу, лицо часто дергал нервный тик. Когда мы ходили за продуктами, я убегала вперед и хватала с полок товары, лишь бы меня с ней не видели. Везя из школы приглашения в родительский комитет, я складывала их по многу раз, пока они не становились пухлыми квадратиками размером в дюйм, которые легко было засунуть между автобусными сиденьями. «У меня мама на работе, – сказала я Джанет, когда она предложила пойти ко мне в гости. – Она не разрешает мне водить подружек, если ее нет». А мать безвылазно сидела дома, потакая своим странностям: она обязательно выжидала три с половиной звонка, прежде чем снять трубку, постоянно заводила кухонный таймер и слушала громкое тиканье. Когда таймер доходил до ноля и с тоненьким писком затихал, мать снова переставляла его на шестьдесят минут и улыбалась с каким-то тайным внутренним облегчением. Пети был самой странной и навязчивой идеей матери.

Лаймово-зеленого волнистого попугайчика папа ей купил по совету невролога: врач сказал, она переключится и станет спокойнее. Сперва Пети маме не понравился – она жаловалась, что от птицы много мусора; но мало-помалу прониклась симпатией и вскоре уже любила попугая так, что это выходило за рамки здравого смысла. Она ему пела, разговаривала с ним, не запирала дверцу клетки, чтобы Пети мог свободно летать по дому, пока отец на работе. Мама таяла от счастья, когда Пети усаживался ей на плечо. Я ела ленч или рисовала за кухонным столом, посматривая, как мать наклоняет шею вправо или влево, поглаживая Пети подбородком. Она ужасно расстраивалась, когда мы всей семьей сидели в гостиной перед телевизором, а Пети оставался в кухне, в клетке, накрытой полотенцем.

– Господи, да посиди ты спокойно, – досадовал папа, когда мать в сотый раз поднималась и шла проведать Пети. Придя, она тяжело усаживалась на диван, с мокрыми глазами и какая-то отстраненная. Я терпеть не могла этого Пети и фантазировала, как попугай упорхнет в окно или влетит в работающий вентилятор, и тогда его чары развеются и власть над мамой закончится. Мое решение не целоваться было сознательным, принятым однажды вечером в кровати, специально чтобы ее задеть.

– Какая ты сегодня колючая, – сказала мама, когда я отвернулась от поцелуя на ночь.

– Целоваться с тобой я больше не буду, и точка, – сказала я. – Ты весь день целуешь своего попугая в грязный клюв.

– Неправда!

– Правда. Хочешь подхватить птичью инфекцию – пожалуйста, а я нет.

– Клюв у Пети чище, чем наши с тобой рты, Долорес, – прозвучал аргумент.

– Это просто смешно!

– В самом деле, я прочла об этом в книге о птицах.

– Не успеешь оглянуться, как у вас начнутся французские поцелуи.

– Не болтай пустого, какие еще французские поцелуи? Что ты об этом знаешь? Следи-ка за языком, девчонка!

– Я и слежу, – сказала я, зажала рот рукой и уткнулась в подушку.

О французских поцелуях мне рассказала Джанет, добровольно назначив себя моей наставницей, когда мы смотрели, как кот Самсон вылизывает свой эрегированный пенис на ковре в гостиной Нордов.

По телеку показывали «Любовь всей жизни». Миссис Норд была наверху – стрекотала швейная машинка, отчего изображение на экране дергали статические помехи. Джанет принесла на подносе два «Телстара».

– Боже мой, – сказала я.

– Что? – Джанет проследила за моим взглядом. Самсон непринужденно себя вылизывал. – Какие гадкие эти мальчишки, – засмеялась она, подавая мне бокал.

Мы обе засмотрелись на процесс.

– Может, вам его к ветеринару?

– Зачем? Он просто хочет, чтобы его пися затвердела.

– Что?!

Джанет снова засмеялась и сделала большой глоток.

– Можно личный вопрос? – спросила она.

– Какой?

– Ты сколько знаешь?

– Достаточно, – ответила я, не будучи уверенной, о чем речь, но почувствовав, к чему идет разговор.

– Не вообще, а о сексе?

– Ты книжку, что ли, пишешь? Оставь в этой главе загадку.

– Ну и ладно, – надулась Джанет. – Спросить уже нельзя.

Мы уставились в телевизор. Ванесса Стерлинг спорила с приемной дочерью Барбарой, которая тайно носила ребенка Тони Вентоса. Я быстро глянула на Самсона, который по-прежнему тщательно вылизывался.

– Я просто подумала, – сказала Джанет, не отводя взгляда от экрана. – Если у тебя есть вопросы, я, наверное, смогу ответить.

– Вопросов нет, – возразила я.

– Ладно, как скажешь.

После рекламы Барбара с Тони сидели в парке с искусственным пейзажем. Они не знали, что делать с ребенком, но о свадьбе и речи быть не могло. Тони был всего лишь механиком, сыном горничной семьи Барбары.

– Тебе Тони нравится? – спросила Джанет.

– Ну, да, ничего. А тебе?

– Я бы не выгнала его из постели.

Я взяла «Телстар» и вынула вишенку, стараясь не выдать своей реакции.

– А ты фантазируешь, как они этим занимаются? – спросила Джанет.

Самсон поднялся, потянулся и потрусил из комнаты.

– Кто?

– Барбара и Тони. Может, они по-настоящему это делают после съемок? Может, это не только актерская игра?

Мои щеки запылали. Я чувствовала на себе взгляд Джанет.

– Ты ведь в курсе, как женщина беременеет?

– Да.

На экране Барбара закрыла лицо руками и заплакала, а Тони ударил кулаком по стволу одного из искусственных деревьев.

Моя информация о сексе состояла из мозаики подслушанного с последующим отбором и заполнением пробелов по собственному усмотрению. В третьем классе я услышала выражение «спать вместе». Потом некоторое время волновалась, что если вдруг нечаянно сморит, у меня появится нежеланный ребенок, а незнакомые дядя и тетя, закемарившие на соседних сиденьях в ночном поезде, могут проснуться уже родителями. Какое-то время я верила, что люди могут забеременеть оттого, что сильно трутся друг о друга грудью. Это самое мужчинам нужно, чтобы в туалет ходить, рассуждала я, стало быть, только у сосков нет иной полезной функции. Моя учительница, миссис Хэтеуэй, в прошлом году забеременела. Когда она объясняла материал, я представляла ее с таким неизвестным мужем, который трется о ее соски своими, чтобы поместить в нее ребенка. О месячных и девственности я в общих чертах уже слышала, но вылизывание Самсона наглядно показало мне и Джанет несовершенство моих знаний.

– Что-то серия сегодня скучная, – сказала она. – Поедем покатаемся.

Наши велосипеды с жужжанием катили по Тритоп Эйкрс, и Джанет рассказывала, как проснулась в день своей первой менструации. Сначала миссис Норд повела ее в магазин и купила юбку и круглый значок, потом они зашли в кафе и заказали клубные сандвичи, а миссис Норд восхищалась: «Поглядите-ка на нас – две женщины сидят за обедом». А потом она все и выложила: мужчина и женщина раздеваются догола и целуются по-французски, пока у мужчины пися не становится твердой. Тогда он вставляет ее в писю женщине и впрыскивает в нее какую-то жидкость. Не мочу, а что-то похожее на шампунь «Белый дождь», по словам миссис Норд. После этого женщина беременеет. В кафе было мало народа, Джанет с матерью сидели за столиком у дальней стены, и миссис Норд замолкала всякий раз, как подходила официантка.

Когда мы вернулись, Джанет продолжала говорить о сексе:

– Вот скажи, правда или нет, что женщина может забеременеть, даже если они с мужчиной не снимут трусов?

– Неправда.

– Правда! Так случилось с одной девушкой из «Дорогой Эбби»!

Джанет обхватила себя руками и повернулась ко мне спиной. Ее руки пробегали по волосам, гладили плечи и хватали ее везде.

– Зацени! – хихикнула она. – Мы с мужем целуемся по-французски. О, Росс, ты разжигаешь во мне такую страсть!

– Ты просто свинья, – сказала я. – Никому не позволю со мной такое делать.

– Даже доктору Килдеру?

– Ни-ко-му!

– Тогда как ты со своим мужем собираешься родить пятерых детей?

– А мы станем приемными родителями, – нашлась я. – Будем усыновлять детей-инвалидов.

Джанет взяла свой шар-оракул, сильно потрясла и перевернула, закрывая предсказание ладонью.

– Позволила бы Долорес Прайс Ричарду Чемберлену засунуть в нее свою писю?

Я цыкнула языком:

– Ой, так смешно, что я забыла посмеяться.

Джанет убрала ладонь и торжествующе улыбнулась.

– Что? Что там?

– «Безусловно, да».

В июле папа спросил за ужином, хочется ли мне во дворе настоящий бассейн.

– Правда? – переспросила я.

– А почему же нет? Места у нас хватит.

– А когда?

– Ну, экскаватор я нанял на первое августа, потом заливается бетон, застывает, и надо подождать, пока бассейн наберется – в общем, в середине августа будешь плавать.

Я вскочила и обняла папу.

– А где мы его выкопаем? Неужели придется спиливать иву?

– Нет, с другой стороны, где ее цветы.

Мы посмотрели на маму. Было заметно, что у нее снова разыгрались нервы.

Папина улыбка растаяла.

– Кислая мина-то в связи с чем? – спросил он.

– Ни с чем, – ответила мать. – Жаль, что ты не обсудил со мной свои грандиозные планы.

– О, да не слушай ее, – сказала я.

Мама встала из-за стола и пошла к раковине. Папа с отвращением вздохнул.

– Если ты из-за денег, так на прошлой неделе я получил у старухи прибавку.

Некоторое время мы ждали реакции матери.

– За что это? – спросила она наконец.

– В воскресенье играли в гольф с владельцем сети баров при бассейнах. Он старый приятель Лу-Энн. Мы с ним поладили, и он предложил все сделать по себестоимости.

– Я не из-за денег.

– А из-за чего тогда? Из-за далий твоих чертовых? Боишься, что кому-то в этой семье будет весело?

Мать развернулась к нам и наставила дрожащий палец на окно над раковиной:

– Меньше всего мне хочется выглянуть однажды во двор и увидеть двухлетнего карапуза лицом вниз в бассейне!

Папин смех прозвучал грубо и зло. Он ответил раздельно, словно самой матери было два года:

– Забор же будет! Бассейн обнесут металлической сеткой.

– Дети перелезают через заборы, Тони.

– Двухлетний ребенок одолеет шестифутовую ограду?

Мать с силой терла тарелки, грохая их на сушку.

– Нетрудно догадаться, за что тебе дали этот бонус!

Папа быстро взглянул на меня и медленно отпил кофе со льдом.

– Это как понимать?