Потом, сидя в темноте, обхватила себя руками, и думала о дяде Эдди. Невозможность вздохнуть там, на площадке третьего этажа, и неспособность с этим справиться – должно быть, это ощущают утопающие.

Правый, оцарапанный бок болел, и на руке была длинная ссадина.

Я еще не спала, когда Рита вернулась с работы. Наверху негромко бубнили голоса. Ступня у меня дергалась и не желала успокаиваться. Мозг не отключался. Там, на площадке, в меня внизу что-то уперлось, когда он оседлал меня и защекотал, – не то его локоть, не то колено. Они же с Ритой женаты, во имя всего святого, у них скоро будет общий ребеночек! Я поступаю как свинья и дура. Я просто жалкая личность.

«А ты умеешь хранить секреты?» – допытывался он у меня.

– Сахар положить или и так сладкий? – услышала я приторный голос бабки, спустившись утром в кухню. За ночь гроза прогнала липкий, тяжелый зной. Прохладный бриз шевелил планки жалюзи в гостиной.

На кухне взгляд метнулся от полосатой рубашки Джека к бабкиной улыбке и зафиксировался на коричневой картонной коробке посреди стола. Джек сидел на месте моей матери, а мать сидела на моем, по уши въевшись в пончик.

– Ну, вот и Долорес! – объявила бабка с фальшивым энтузиазмом. Она подтянула к столу табурет и похлопала по сиденью: – Присядь и попробуй восхитительные пончики, который принес нам мистер Спейт.

Джек поднес к губам одну из наших кружек с кофе и улыбнулся.

В комнате пахло лосьоном после бритья. Его белая в красную полоску рубашка выглядела такой новой и свежей, что на секунду я усомнилась, уж не придумала ли я вчерашний вечер.

– Эй, Долорес, – позвала мать, – как понять, что у тебя в холодильнике побывал слон?

На ее блузку цвета хаки попала сахарная пудра. Улыбка Джека больше, чем когда-либо, напоминала усмешку дяди Эдди.

– Не знаю.

– На сливочном масле следы останутся, – и они с бабкой широко улыбнулись в ожидании моей реакции.

– О, – сказала я, – какая хорошая шутка.

В коробке было три пончика со взбитыми сливками и джемом. По настоянию матери я взяла один и положила себе на тарелку.

– Малышка Рита привыкает к новому графику? – спросила бабка.

– Ну, вчера она притащилась домой, кивнула мне, как случайному знакомому, и накрылась одеялом с головой. До сих пор храпит наверху.

Мама начала рассказывать историю, как мой отец работал по ночам сразу после их свадьбы. Я ковырнула пончик и поднесла вилку ко рту. Взбитые сливки были желтоватые и теплые. Уголком глаза я заметила, что Джек на меня смотрит.

– Вы это, – предупредила бабка, подливая ему кофе, – передайте Рите запирать двери машины, раз она ездит в темноте. Сейчас вокруг столько сумасшедших и битников развелось! Какие-то дикие индейцы набросали на подъездную дорожку пивных банок. Наверное, их просто веселит мысль, что приличным людям придется за ними убирать.

Настольный вентилятор стоял на кухонном столе – шнур плотно обмотан вокруг подставки.

– Ты слышала ночью гром? – спросил Джек. – Ничего себе гроза была!

Я все проспала.

– Ты, должно быть, не выспалась, мама? – дразнила мать бабку. – Она крестится при каждом раскате грома, Джек.

Бабка скорчила гримасу.

– Ну, в этот дом молния еще не попадала, не так ли, мисс Слишком Умная?

Я отодвинула тарелку:

– Есть что-то не хочется.

– Долорес, Джек с охотой предложил подвезти тебя до школы, – сказала мать.

– Не стоит, я с удовольствием пройдусь.

– Да мне вообще никакого труда, – заверил Джек. – Ей-богу!

В дверях бабка сняла пушинку с моего рукава и сжала мне запястья:

– Если поганые пиэли снова будут тебя доставать, скажи учительнице или посылай их сразу к нам с мистером Спейтом.

Ее новоявленная бравада была для Джека, которого бабка в разговорах со мной называла исключительно мистером Спейтом. Смехота, подумала я. Кто из нас знает о беременности Риты, бабка или я? Кому, по мнению бабушки, Джек поверяет свои секреты?

На улице чирикали птицы, а Пирс-стрит блестела от дождя. Мои шлепанцы аккуратно стояли у самой двери. Кто их сюда выставил – мать или Спейт?

– Забыл вчера поднять верх, – сказал Джек, вытирая полотенцем сырые сиденья «МГ».

Я села в машину, резко захлопнула дверцу, заперла ее и снова отперла. Я не смотрела на Джека, упорно глядя в сторону. Когда он потянулся к рычагу переключения передач, я сжала колени.

– Что это вы нам пончики покупаете?

– О, ну, не знаю, просто не люблю завтракать один. Не забывай, я целые дни провожу с микрофоном и звуковым оборудованием.

Меня затрясло. Потом дрожь прекратилась. И снова началась. В приборной доске была дыра на месте радиоприемника. Джек отчего-то улыбался, с треском мотора летя по Пирс-стрит.

– А о каких противных пиэлях говорила твоя бабушка?

– О Розалии и Стасе Писек, – ответила я. – Изводили меня в прошлом году. Вон они чешут.

Будто наглядные пособия, впереди появились близняшки, тащившиеся по Дивижн-стрит. Джек нажал на сигнал и помахал. Они пораженно уставились на нас, а я, проезжая, смотрела прямо им в глаза.

– Почему они тебя изводили?

– Кто их поймет. Прицепились, и все.

– Завидуют твоей красоте, – предположил Джек.

У меня против воли скривились губы:

– Ну да, как же!

– Нет, я серьезно. Поставь себя рядом с этими тощими шавками, дель Рио, – это же как мисс Вселенная в приюте для собак! Вот, взгляни на себя.

Он повернул ко мне зеркало заднего вида. Волосы, отдуваемые ветром, летели за мной. Я выглядела беззаботной и процентов на 75 красивой.

Я отвернула зеркало, как было.

– Фу, – сказала я.

Джек смотрел на дорогу, временами поглядывая на меня.

– Да, чуть не забыл. Вчера… Я не хотел тебя пугать, вообще не хотел ничего плохого. То ли пиво подействовало, то ли жара… Ну, бывает так. Мы же с тобой по-прежнему друзья?

Кутикулы вцепившихся в тетрадь пальцев побелели.

– Конечно.

– Я звонил тебе потом. Я понял, что ты расстроилась.

– Наверное, я не слышала. Я принимала ванну.

– Ну и ладно. Давай забудем об этом, хорошо?

– Прекрасно.

Джек побарабанил пальцами по рулю и спросил, не переставая улыбаться:

– Не подумай, что я снова поднимаю этот вопрос, но все же – ты им что-нибудь рассказала или нет?

– О том, что у Риты будет ребенок?

– Да-да. Обо всем.

Я покачала головой:

– С какой стати?

– Во, точно. Умница.

Он подъехал к школе.

– Ну, удачного дня. И не позволяй этим двум швабрам тебя задевать. Ты особенная.

Глядя вперед, он взял меня за руку и мягко сжал, задержав на несколько секунд. Я не отняла руку.

Двое глуповатых мальчишек в форменных рубашках и галстуках подбежали к краю тротуара.

– Зацени-ка, – сказал один, глядя вслед «МГ».

– А быстро ездит этот самокат твоего папаши? – спросил меня один из них, глупо улыбнувшись и показав полный рот неровных зубов.

– Это не отец, – поправила я, – а близкий друг.

– Мисс Прайс! – обратилась ко мне сестра Сретение.

На шее у меня забилась жилка. Все, попалась.

– Да?

– Можете перечислить оставшиеся таинства?

Все вытянули шеи в ожидании.

– Крещение, причастие… – поторопила сестра. Десяток рук взлетел в воздух – вопрос был простым, если слушать на уроке.

– Таинство священства, – вспомнила я.

– Эрик уже назвал таинство священства. – Надежда испарилась с лица сестры Сретения, и оно словно одеревенело. – Вы подготовили домашнее задание?

– Частично.

– «Частично» в этих стенах неприемлемо, – заявила сестра Сретение. – Девушка, которая не дает себе труда подготовить самую первую домашнюю работу в учебном году, – это девушка с отвратительным отношением к занятиям, с моей точки зрения. Вы помните меры, которые я принимаю при несделанных уроках?

– Не очень, – призналась я.

– Тогда достаньте тетрадь и найдите этот пункт. Мы ждем.

Я в панике листала страницы, но не могла найти нужного места.

– Параграф четырнадцать, – нетерпеливо подсказала сестра. – Прочтите его вслух.

– «Ученик, не приготовивший домашнего задания, автоматически остается после уроков в этот день».

– Правильно, – подтвердила сестра. – А девочка, которая регулярно отказывается делать уроки, может в июне оказаться среди зрителей, а не в шеренге выпускниц. Так или нет? Я обращаюсь ко всему классу!

Все согласно закивали.

В полдень я не пошла в столовую, а вышла во двор. Болтали и орали младшеклассники, скакалки лупили об асфальт. Большая группа третьеклассников ссорилась из-за игры в «красный свет». Ненавижу эту школу – лучше утонуть, чем сюда ходить!

За качелями, на краю школьного двора, в полукруге желтых хризантем стояла гипсовая статуя святого Антония. Мое внимание привлекла ученица, которая молилась перед статуей. Некоторое время я рассматривала девчонку со спины. У нее были длинные костлявые ноги, как у богомола, форменное платье под поясом в нескольких местах прихвачено булавками. Я тихо подошла и сказала:

– Привет!

Она ахнула и резко обернулась, прижав ладонь к плоской груди.

– Иисус-Мария-Иосиф! – воскликнула она. – Ты хочешь, чтобы у меня разрыв сердца был?

Она училась в седьмом классе – утром я видела, как она ковыряла в носу на утренней линейке.

– Извини, – смутилась я и пошла прочь.

– Ты новенькая? – спросила она.

– Нет, я переехала в прошлом году. Из Коннектикута.

– Я здесь уже была. Тут все дурацкое. Почему ты ходишь в эту дерьмовую школу?

Большие черные, глубоко запавшие глаза смотрели из-под козырька густых сросшихся бровей. Между согнутыми пальцами сочился дымок. На секунду я подумала, что девчонка каким-то образом загорелась, потом только до меня дошло, что она курит – порок, строжайше воспрещенный правилами поведения школы Сент-Энтони. Я попыталась расслабить мышцы лица и не подать виду, что шокирована.

– Или лучше сказать – тюрьму? – продолжала девчонка. – Любая школа, где запрещают носить нейлоновые чулки… – Она коротко затянулась – жест получился вызывающим и конспиративным. – Домашние задания, контрольные – я им не рабыня! Нам с Кенни и так есть чем заняться. У тебя есть бойфренд?

– Нет, – ответила я.

– Мы с Кенни гуляем уже семь с половиной месяцев. С шестого класса.

– Ого, – сказала я. – Он с тобой учится?

Девчонка фыркнула:

– Насмешила до смерти! Стану я нянчиться с мелкими. Кенни старшеклассник. Хотя на будущий год, когда ему стукнет шестнадцать, он уйдет отсюда, потому что все учителя к нему придираются. Он один раз видел, как привезли еду в школьную столовую – на боку фургона было написано «Корм для собак»! Кенни говорит, что нипочем не станет хавать собачью жрачку, даже ради вонючего аттестата. Ты когда-нибудь целовалась с парнем по-французски?

Я отвела глаза, но снова посмотрела на нее:

– Я, пожалуй, не отвечу.

– У меня фамилия Френч, хотя я не француженка.

– Что?

– Френч фамилия, говорю. Норма Френч. Я на четверть индианка чероки. Мне кто-то сказал, что французский поцелуй – это смертный грех, но это фигня. Кто это решил – папа римский? А он сам хоть раз попробовал, макаронник тощий? – Она протянула мне сигарету: – Курнешь?

Я покосилась на окна класса сестры Сретения:

– Нет, спасибо.

– Кенни похож на Элвиса. Тебе кто больше нравится – Элвис или битлы?

Я видела, что эта Норма Френч – лузерша, мы с Джанет Норд разобрали бы ее по косточкам, но я вдруг испугалась, что даже она перестанет со мной разговаривать.

– Ну, Элвис, – ответила я.

– Во, правильно, – она снова затянулась сигаретой. – Король рок-н-ролла, не забывай!

– А еще мне нравятся «Битлз», – сообщила я.

Кожа вокруг глаз натянулась, когда Норма засмеялась. Один из передних зубов у нее был серый.

– Эти чудики фиговы? Кончай комедию! Надо тебе вправить мозги, – сказала она. – Битлы все гомики, это сразу видно. Девчонки, которые обжимались у них на концерте, были донельзя возбужденные. Когда мне было два года, я проглотила гвоздь и до сих пор помню, как меня везли на «Скорой». В тысяча девятьсот шестьдесят третьем году я на автомобильных гонках пожала руку Мисс Америке, которая вблизи была страшная и с толстым, как телефонный справочник, слоем грима.

– А у меня приятель диск-жокей, – рискнула похвастаться я.

– Ну-ну. Я их дрочилами называю. Хоть бы кишку завалили и просто музыку ставили. Смотри!

Норма сунула зажженную сигарету в рот, закрыла его и снова открыла: сигарета торчала из-под языка и все еще горела.

– Боже мой, – сказала я.

– Меня Кенни научил. Мы с ним, наверное, обручимся в этом году. Он об этом подумывает.

Загремели три коротких школьных звонка.

– Вот блин, – произнесла Норма. – На!

Она сунула мне влажный окурок и не торопясь пошла ко входу.

Я застыла, держа окурок вертикально и пялясь на него, но тут же бросила и растерла по асфальту, как Лэсси.

Занятия в первую среду закончились исповедью. Большинство восьмиклассниц следили за порядком на скамьях для младших учеников и шли исповедоваться последними. Я была одной из шестерых в нашем классе, кого не удостоили этой чести.

Вверху благочестивый витражный ангел парил перед коленопреклоненной Святой Девой. Ангел, светловолосый, как Мэрилин Монро или моя мать, устремлялся в небо, у его ног курился густой белый дым, и мне вспомнилась телетрансляция запуска ракеты, от которой папа пришел в восторг.

«Вот съездим во Флориду и своими глазами все увидим», – пообещал он мне. Отец всегда много чего обещал. Он сломал мне жизнь.

Голоса исповедовавшихся долетали из-за занавеса.

– Да, но, святой отец, он сам все начал, вот что я пытаюсь вам сказать, – настаивал какой-то пацан. Стася Писек, сидя среди семиклассниц, оглядывалась назад и корчила рожи своей сестре Розалии. Норма Френч, державшаяся отдельно от остальных, явно забыла платок на голову. В ряду мантилий, шляпок с цветами и бархатных головных повязок она сидела, натянув на голову воротник ярко-красного свитера, застегнутый под подбородком. Рукава висели по бокам, как уши у бигля. Норма знаменовала собой мою единственную победу в Сент-Энтони, и я скривилась при виде столь жалкого отсутствия прогресса.

В исповедальне я перечислила отцу Дуптульски свои грехи – гордость, сквернословие и неуважение к матери, опустив нечестивые мысли и деяния, и повторила формулу покаяния.

После занятий я отсидела час. На Дивижн-стрит к обочине свернул «МГ» Джека и медленно поехал за мной. Я сделала вид, что не замечаю. Это как игра: если я обернусь и посмотрю, значит, он победил.

– Эй! – крикнул Джек наконец. – Подвезти тебя?

– Ой, здравствуйте! – воскликнула я с притворным удивлением. – Пожалуйста. Спасибо.

Верх кабриолета был опущен. Джек сорвался с места так, что взвизгнули шины.

В пепельнице дымилась сигарета. Я взяла ее и затянулась, не спрашивая разрешения. Джек покачал головой и улыбнулся:

– Шалунья, озорница!

– Тебе сюда нужно радиолу, – сказала я.

Он улыбнулся:

– Кто это решил?

– Я, Долорес дель Рио.