Глава 6

Уже в восьмом часу в первый школьный день я вошла в кухню в колючей шерстяной форме.

– Па-пам, – пропела мать. Я зло посмотрела на нее.

Мне пришло в голову, что по утрам мы с Джеком выходим из дома в одно и то же время, и Сент-Энтони ему по пути на работу. Я уже успела навоображать, как подъеду на «МГ», лавируя между автобусами, таинственно улыбнусь Джеку и распахну дверь в новообретенную популярность. Волосы у меня станут гладкими и прямыми, как у Марианны Фейфул, и к обеду я стану президентом класса.

Но в это душное утро Джек уехал рано. Бабушка поставила передо мной тарелку манной каши и включила настольный вентилятор. Мать отказывалась воспринимать окончание летних каникул как трагедию и болтала о своем новом увлечении – «Пуховках для пудры», женской лиге боулинга. Они с бабкой проводили меня до дверей. Мама стиснула мне руку и сказала, что я красавица. Пока я тащилась полмили до школы, волосы свились в мелкие колечки. Потная рука оставила след на новой синей тетради.

Напутствие сестры Сретения было обязательным для восьмых классов Сент-Энтони. Маленький жесткий наггет в юбке, на который не действовали ни жара, ни духота, она начала наш год с напоминания правил поведения. Озвучивая основные догматы, сестра постукивала кривым указательным пальцем по школьной доске. Нам, восьмому классу, поручалось подавать младшим пример благонравия. Сестра Сретение намекнула, что ужасные кары обрушатся на головы неблагоразумных учениц, – тут она поглядела прямо в глаза Розалии Писек – которые не воспримут ее слова всерьез.

Все утро мы заполняли анкеты и списывали политику школы и правила поведения на занятиях к себе в тетради. Ленч я съела в привычном окружении пустых складных стульев.

Днем мы получили урок «демократии в действии», выбрав Кэти Махони президентом класса на третий срок. За весь день со мной заговорили всего две одноклассницы.

За ужином мама монотонно твердила, чтобы я не спешила. Они с бабушкой бросали меня одну на весь вечер: бабка ехала на бинго, а мама торопилась к кеглям и дорожкам «Пуховок для пудры».

Сестра Сретение задала нам кучу страниц из естествознания и религии.

В зеркале я видела, как мать промокает салфеткой накрашенные губы – к боулингу она готовилась с той же страстью, что и к свиданиям.

– Не расстраивайся и не волнуйся, но я предполагаю, что у меня рак желудка.

– Долорес, это все нервы. Бабушка говорит, Рита всю неделю будет выходить во вторую смену. Ей, бедняжке, это ужасно не нравится.

– Не меняй тему. Ты должна отвести меня завтра к врачу. У меня внутри явно растет опухоль!

Мать наклонилась и начала расчесывать свои светлые волосы сверху вниз.

– Иисусе, – воскликнула она, – надеюсь, ты не беременна?

Через острый вырез блузки я видела ее черный кружевной лифчик и прыгающие груди.

– Сама-то ты не беременна? Это же ты у нас гуляешь с бойфрендами.

Мать выпрямилась и наставила на меня щетку:

– Не распускай язык!

Бабушка стояла в дверях, сжимая сумку и хмурясь.

– Я сказала Джуди Мамфи – без четверти семь, Бернис. В прошлый раз ты нас привезла слишком поздно, пришлось садиться на заднем ряду, около шумных вентиляторов, создававших сквозняк. Мы весь вечер мерзли, а бедная Джуди не могла даже расслышать числа.

– Мама, иди в машину, я сейчас приду.

Мать наклонилась и поцеловала меня.

– Не форсируй события, детка, и все будет хорошо. Мне надо бежать. Вся эта ерунда с желудком – просто нервы, или жирная пища, или несварение. Уж ты мне поверь, сестра Мария Картофельные Чипсы.

– Когда ты в следующий раз сойдешь с ума, я тебе тоже скажу, что это все жирная пища. Посмотрим, как тебе это понравится.

У мамы вытянулось лицо. Она вышла из комнаты и сбежала по лестнице, хлопнув входной дверью.

Я взяла салфетку с комода и принялась рассматривать цепочку из трех коралловых «О», которые оставила помада. Они напоминали китайскую головоломку из колец, которую давным-давно купил мне отец. Несколько дней я сидела за складным столом на Картер-авеню и безуспешно пыталась ее разобрать. Папа не звонил мне с начала лета. Когда я спросила маму, переводит ли он нам алименты, она ответила, что мы прекрасно справляемся – если мне что-нибудь нужно, я должна сразу ей сказать. Бабушка ответила прямо: нет, не переводит.

В тату-салоне было темно, но в глубине дома горел свет. У бокового входа стоял мотоцикл – он был там припаркован всю неделю. В тишине послышался смех Роберты. На Пирс-стрит зажглись фонари.

Я села в коридоре у тумбочки с телефоном и начала набирать номер Джанет Норд, однако повесила трубку. Целую вечность – минуты две – я напряженно вспоминала наш старый телефонный номер на Боболинк-драйв. В конце концов, достав домашнее задание, я, недовольная, уселась за кухонный стол.

– Йе-ху!

Руки Джека были прижаты козырьком к бровям. Очертания фигуры казались размытыми за сетчатым экраном черного хода.

– Что я наделал, дель Рио? – засмеялся он. – Напугал тебя?

– Да нет, – ответила я. – Я просто занималась.

– Прости, что беспокою, но у нас вентилятор отрубился, а я не могу найти свой филлипсовский шуруповерт. У твоей бабушки отвертки не найдется?

– Можете поискать, – разрешила я. – Заходите.

На Джеке были только шорты из старых джинсов. Я отвела взгляд.

– Слушай, вот жара, да? У нас на кухне хоть стейки жарь на линолеуме.

Я выдвинула ящик, где у бабки лежали инструменты.

– Может, здесь есть?

Он запустил руки в ящик, перебирая инструменты. Глядя на него, я то надевала, то сбрасывала шлепанцы.

– Все есть, а нужного нет, – приуныл он.

– А-а. Ну, извините.

– Ничего. Все равно мотор перегорел, наверное. Думал разобрать и поглядеть, все равно заняться нечем.

– Мама говорила, Рите поменяли смены?

– Да. Ну, я пошел. Кстати, если тебя нужно подвезти до школы, только скажи. Я проехал мимо тебя сегодня утром. Мне по дороге.

– Проехали? Правда? Ладно, спасибо.

Сетчатый экран снова захлопнулся, заскрипели ступеньки боковой лестницы. Я вернулась к главе по естествознанию.

Джек сидел на своем крошечном крыльце – было слышно, как он насвистывает.

Я умылась в кухонной раковине, пошла к себе в комнату и переоделась в розовую полосатую блузку из жатки. Спустившись, выдернула вентилятор из розетки так резко, что на секунду испугалась – провод лопнет. Потом намотала шнур на руку, сунула ноги в шлепанцы и пошла наверх, к нему.

Он сидел на площадке, свесив ноги с края. В сумерках виднелся только горящий конец сигареты.

– Можете этот пока взять, если хотите, – предложила я, протягивая вентилятор. – Мне он не очень нужен.

– О, да не стоило… Точно можно?

– Держите.

Рядом с ним высилась незаконченная пирамида пивных банок. Джек положил сигарету на край площадки – горящим концом в воздухе – и протянул руку за вентилятором.

– Ты умница, – похвалил он. – Хочешь колы? Или тарелочку мороженого?

– Нет, спасибо.

– Точно не хочешь?

– Ну… – Я засмеялась. – Разве что мороженого.

Джек встал и пошел к себе в квартиру. Обернувшись, я смотрела на его голую спину, пока он ходил по кухне.

– Как с тобой обращаются в школе? – спросил он из кухни. – У нас только ванильное.

– Годится, – сказала я.

Я тоже свесила ноги с площадки и стряхнула шлепанцы. Они беззвучно упали на землю. Напротив, у Роберты, погас свет. Я подняла сигарету Джека и покатала между пальцами, сбросив столбик пепла длиной в дюйм.

Джек вышел, держа одной рукой мое мороженое, другой – бабкин крутящийся вентилятор, а согнутым локтем – баночку пива. От вилки вентилятора в дом тянулся удлинитель. Я подвинулась, давая место, и села по-турецки возле пирамиды пивных банок.

– Как угадать, что в твоем холодильнике побывал слон? – спросил он, садясь рядом со мной и отпивая пива. Его волосатая нога на секунду коснулась моей.

Я пожала плечами.

– На сливочном масле следы останутся.

Мой смех прозвучал фальшиво.

– Ну, рассмешили, – сказала я. – Обожаю слушать вашу передачу.

Джек улыбнулся и глотнул еще пива. Вентилятор жужжал невероятно громко.

– Я рад, что хоть кому-то нравится, – произнес он наконец. – Менеджер радиостанции считает мой юмор слишком – как он выразился? – оторванным от жизни. Говорит, мне нужно четче понимать запросы аудитории среднего возраста в Новой Англии.

Он сделал несколько больших глотков из банки, потянулся через меня и добавил ее в свою пирамиду.

– Если он не возобновит со мной контракт, мне кранты.

От этого слова я вздрогнула.

– Вам нужно на радиостанцию, которая играет приличную музыку, – предположила я. – Вы слишком хороши для этих старых пердунов.

– Что сказала бы на это твоя бабушка? – спросил он.

– Кстати, о старых пердунах, – сказала я.

Он хохотнул:

– Да брось ты, она очень приятная старушка.

– Это вам так кажется. У мамы был брат, который погиб в девятнадцать лет, так бабка даже слезинки не проронила. По родному сыну!

– Может, она плакала, когда никто не видел. Люди много чего делают тайно. А как он погиб?

– Утонул. Странно, ведь мои бабушка с дедушкой с отцовской стороны тоже утонули. Из-за урагана. Это было очень давно, я еще не родилась. Получается, у меня по обеим сторонам есть утонувшие родственники.

– Какой-то невеселый у нас разговор, – засмеялся Джек.

У меня запылали щеки. Я замолчала и принялась за мороженое.

С третьего этажа Пирс-стрит выглядела иначе – меньше и аккуратнее.

– Ну что, – сказала я, – пойду засяду за уроки.

Но первым поднялся Джек.

– Посиди еще, – попросил он. – Ты хорошая компания. Я сейчас вернусь.

В их туалете загорелся свет, и я услышала, как он мочится.

Он вышел с новой банкой пива.

– Я бы с удовольствием куда-нибудь перешел, можешь мне поверить. Мной интересуется радиостанция в Портсмуте, Нью-Гэмпшир, одна из крупнейших, но Рита не хочет переезжать.

– Я тоже не хочу, чтобы вы переезжали. До вас тут было так тоскливо. Леди, живущая здесь перед вами, была пьяницей и держала тупую мелкую собачонку.

Джек улыбнулся мне, поглаживая шерсть у себя на груди.

– Да-а?

– Да.

Он коснулся моей руки.

– Ты умеешь хранить секреты? – спросил он.

Струя воздуха от вентилятора прошла по спине, и меня передернуло. Ложка звякнула о тарелку с мороженым.

– Да, – ответила я.

– Она не хочет переезжать, потому что ждет ребенка.

– Рита беременна?!

Джек подтянул колено к груди и отпил пива.

– Жизнь – дерьмо, – сказал он. – Может, твоему дядюшке-утопленнику еще повезло… У нее уже было два выкидыша.

– Два?!

– Из-за этого мы уехали из Ньюарка, и мне пришлось уйти с предыдущей работы. Я вел утреннее шоу – пятьдесят тысяч потенциальных слушателей, возможность быть на виду у парней из Нью-Йорка… Тебе надоело меня слушать? Скажи.

– Не надоело.

– Она взбесится, если узнает, что я тебе все это рассказываю. «На этот раз, Джеки, все будет хорошо, обещаю, – говорит. – Даже если что-нибудь случится, со мной все будет в порядке». Может, ты заметила, что мое мнение не играет роли в ее маленьких решениях? Улавливаешь? Тут ребенок на подходе, а Рэндольф заявляет, что я слишком… как это… оторван от жизни. Говорит, еще посмотрит, как пойдут дела, прежде чем возобновит со мной контракт. Погоди, что начнется, когда Рита об этом узнает – она же выкинет ребенка из другой дыры!

У меня в желудке словно лег камень.

– Я лучше пойду, – отметила я, но не двинулась с места.

– Долорес дель Рио, – произнес он. – Мы с тобой против плохих людей, правда?

Я не ответила. Он коснулся моей босой ступни.

– Правда?

– Да.

– Ты щекотки боишься? – спросил Джек.

От слова «щекотка» я дернулась и нервно засмеялась.

– Боишься, значит? А я тебе говорил! – Он крепче сжал мою лодыжку. Кончики пальцев танцевали у меня на подошве.

– Перестаньте! – умоляла я. – Хватит! Я так отсюда свалиться могу!

Джек вдруг оказался сверху, прижимая коленями мои бока. Его пальцы прыгали и тыкались в меня:

– А здесь щекотно? А тут?

Ударившись затылком об пол, я извивалась и отбивалась, не в силах дышать. Я не могла унять смех. Волосы у Джека мотались на лоб и обратно, когда он терся об меня, щекоча и тыкая пальцами.

– Перестаньте! Ну, хватит! Правда! – визжала я, но он не останавливался.

Голова у меня моталась вперед-назад, когда я вдруг увидела, как близко я к вентилятору. Я резко дернула ногой. Пирамида пивных банок слетела с крыльца и со звяканьем раскатилась по аллее.

От этого грохота Джек остановился, смеясь и тяжело дыша. Пропитанное пивом дыхание вылетало влажными, кислыми рывками.

– Вы не против отодвинуться? – с нажимом спросила я. – Вы меня совсем задавите!

– Пф! Никогда больше не говори в моем присутствии, что не боишься щекотки, – сказал он и слез с меня. – Это будет тебе уроком.

Я закашлялась. А потом разрыдалась – сильно и неудержимо.

Джек засмеялся, стоя надо мной.

– Эй! – позвал он. – Перестань! В чем дело?

Когда я смогла говорить, то извинилась.

– За что?

– За глупое поведение.

Он потянулся ко мне, но я отодвинулась.

– Что я сделал, напугал тебя, что ли? Всего лишь пытался развеселить тебя и себя, а то мы завели разговор о смертях, начальниках и прочем дерьме. А ты что подумала?

– Не обращайте на меня внимания, – сказала я. – Я просто дура.

Я кое-как встала и пошла вниз по лестнице, размазывая слезы.

– Все-таки мне непонятно, – произнес Джек, перегнувшись через перила. – То ты хохочешь во всю глотку, а через секунду… Ну что с тобой такое?

Со второго этажа я слышала, как он стучит в дверь черного хода и зовет меня. Я не брала трубку телефона, и звонки эхом разносились по дому из коридора. Джек всего лишь пытался нас развеселить, успокаивала я себя. Неудивительно, что со мной в школе никто не общается – я же веду себя как слабоумная.

Вернулись мама с бабушкой. Я сидела на кровати с учебником по естествознанию на коленях. Бабка прошла мимо моей комнаты, ворча что-то о хулиганах, пивных банках и частной собственности приличных людей.

Мама вошла, присела на кровать и откинула мне челку со лба:

– Я выбила страйк и еще дважды сбила одну оставшуюся кеглю. Как самочувствие?

Я пожала плечами, не отрываясь от учебника:

– Устала, и мне тут надо дочитать, так что, если не возражаешь…

– Хорошо, детка. Спокойной ночи. Я тебя люблю.

Несколько секунд она ждала, чтобы я тоже сказала, что люблю ее. Я хотела это сказать – рискнуть и сказать, но слова не шли с языка.