Цитаты из книги «Искусство и красота в средневековой эстетике»

ставшего предметом восхищения совершенства. Прекрасные вещи visa placent (нравятся своим видом) не потому, что они постигаются интуитивно и без усилия, но потому, что они завоеваны именно благодаря этому усилию и доставляют наслаждение, когда усилие завершается. Это радость способности познания беспрепятственно идти к своей цели и радость желания, обретающего покой в акте познания.

Pax (мир) – это tranquillitas ordinis (спокойствие порядка). Вслед за многотрудным дискурсивным постижением вещи разум наслаждается картиной порядка и целостности, которая выражает себя как ясное наличие себя самой. Тогда вместе с наслаждением на нас нисходит покой, который означает конец всяких тревог и всего того, что препятствует достижению блага, importat remotionem perturbantium et impedientium adeptionem. Радость видения – это свободная радость созерцания, далекого от вожделения, цена

признания того факта, что конкретное органическое целое, взятое во всей неоднозначности своих взаимосвязей с окружающим миром, является вместилищем эстетической ценности. В данном контексте такая отличительная черта, как claritas – ясность, сияние, свет, – также приобретает в философии св. Фомы совершенно иное значение, решительно отличающееся от того, которое, например, она имела у неоплатоников. «Свет» неоплатоников нисходит сверху и творчески распространяется в вещах, а то и прямо-таки застывает в них. Claritas Фомы, напротив, поднимается снизу, из глубины вещи, как самопроявление организующей формы. Тот же самый физический свет представляет собой деятельное качество, порожденное в конечном счете субстанциальной формой солнца, consequens formam substantialem solis (S. Th. I, 67, 3). Claritas тел, достигших блаженства, – это то же сияние души во славе, только в физическом аспекте (S. Th., Supplementum 85); claritas преображенного Христова тела redundat ab anima – проистекает из ясности души (S. Th. III, 45, 2). Таким образом, цвет и сияние тел являются следствием правильного упорядочивания организма в соответствии с требованиями природы.

Художнику как таковому должно хвалиться не замыслом, с которым он создает свое произведение, а лишь качеством той вещи, которую он создает. (S. Th. I–II, 57, 3) Важен не нравственный замысел, а качество созданного произведения, но его можно назвать удачным только в том случае, если оно оказывается положительным во всех аспектах. Мастер может строить дом, преследуя порочные замыслы, и тем не менее ничто не мешает тому, чтобы этот дом получился эстетически совершенным и по сути своей благим, если он отвечает своему назначению. С другой стороны, можно с самыми наилучшими намерениями изваять нескромную статую, которая способна уязвить нравственное начало, тогда Князь должен удалить такое произведение из Града, потому что Град основывается на органическом единении целей и не терпит посягновений на свою целостность, integritas (S. Th. II–II, 169, 2 ad 4).

Итак, я говорю, что Бог наилучшим образом расположил части человеческого тела, дабы оно соответствовало той или иной форме и тем или иным операциям.

Духовная красота состоит в том, что поведение человека или его действия хорошо выверены с точки зрения соразмерности в соответствии с духовным светом разума.

Согласно Фоме, человеческий разум по своей природе дискурсивен, и эстетическое visio, как и другие типы познания, обладает признаками комплексного подхода к объекту. Чувственная интуиция позволяет нам установить контакт с каким-то аспектом обособленной реальности, однако совокупность сопутствующих условий, определяющих эту реальность (место, время, само существование), не может быть воспринята интуитивно, но требует той дискурсивной работы, которая заключена в акте суждения. Для Фомы эстетическое познание так же сложно, как и познание интеллектуальное, ибо и в том и в другом случаях предмет познания один – субстанциальная реальность.

Красота включает в себя три условия: «целостность», или «совершенство», поскольку вещи уменьшенные уродливы; надлежащую «пропорциональность», или «гармонию»; и наконец, «яркость», поскольку красивыми называют вещи яркого цвета[20].

В этом принципиально важном пассаже проясняется целый ряд основополагающих моментов. Красота и благо в одном и том же объекте представляют собой одну и ту же реальность, поскольку и то и другое основывается на форме (эту позицию, как мы видели, разделяли и другие мыслители). Однако когда речь идет о благе, форма становится предметом вожделения, субъект стремится полноценно реализовать эту форму или же завладеть ею как чем-то положительным. Красота же, напротив, связывает форму с чистым познанием. Прекрасны те вещи, которые visa placent (нравятся своим видом). Visa предполагает не только простой «взгляд», но и «постижение», ясно осознанное «восприятие». Visio (усмотрение) – это apprehensio (постижение, познание); красота – это id cujus apprehensio placet, то есть нечто, постижение чего доставляет удовольствие. Visio является познанием, потому что направлено на выяснение формальной причины существования предмета: это восприятие не просто чувственных особенностей предмета, но множества особенностей, организованных в соответствии с имманентной схемой, заложенной в субстанциальной форме.

смысл, одновременно являются жизнеподобными изображениями, в которых окружающий мир обнаруживает свою самоценность, даже если они больше тяготеют к типическому в описании человеческой жизни, а не к глубокой психологической конкретизации (ср.: Focillon 1947, р. 219; Mâle 1931, II). Памятуя об интересе к природе, который был характерен для двенадцатого столетия, век последующий, восприняв идеи аристотелизма, сосредотачивает свое внимание на конкретной форме вещей, так что все, что остается от вселенского аллегоризма, перерастает в головокружительный ряд числовых соответствий, которые придают силу символике homo quadratus. В XV веке Алан де Рупе (Алан де ла Рош), помножая десять заповедей на пятнадцать добродетелей, получает сто пятьдесят нравственных свойств (habitudines morales). Однако еще три века тому назад скульпторы и миниатюристы с наступлением весны начинают бродить по лесам, стремясь ощутить живой ритм природы, а Роджер Бэкон однажды заявит, что для того чтобы раздробить алмаз, кровь козла не нужна. Доказательства? «Я это видел своими глазами». Рождается новый способ эстетического восприятия вещей. Мы находимся у истоков эстетики органического целого, и здесь речь идет не столько о сознательном начинании, сколько о том, что во всей своей сложности начинает развиваться философия конкретно существующей субстанции