Глава 4. Лекса

Мне было страшно. Так страшно, что казалось, я вся заледенела изнутри от этого ужаса и паники. Я никогда не переживала подобного унижения от мужчин, со мной носились как с драгоценностью, на меня никто и никогда не повышал голос, и я не знала физической боли, страха, неуверенности в завтрашнем дне.

То, что я испытала, когда эти люди с лицами бесчувственных манекенов, связали мне руки и заклеили рот скотчем, отобрав телефон, было сродни самому настоящему шоку. Мне завязали глаза. Они не произнесли ни одного слова. Они даже смотрели сквозь меня, и это самое страшное – безэмоциональность. Когда видна реакция, ненависть, ярость – знаешь, как себя вести. Я вообще ничего не понимала, кто посмел тронуть дочь Ахмеда Нармузинова, кто решился на подобную подлость? Это мог сделать только тот человек, который достаточно силен, чтобы противостоять моему отцу.

Папа всегда говорил, что никто не осмелится прикоснуться ко мне и пальцем, что мне позволена такая невероятная роскошь в этом мире, где никто не может быть уверен в завтрашнем дне. Такая роскошь, как отсутствие чувства страха за свою жизнь и за свое будущее. Все эти людишки, которые меня окружают, слишком боятся моего отца, чтобы посметь даже не так посмотреть в мою сторону. И это мощное покровительство я ощущала всю свою жизнь. Только сейчас до меня начало доходить, что я жила в под золотым колпаком, и с меня сдували пылинки. Я же считала этот колпак нормальным явлением и даже подумать не могла, что кто-то может нарушить мою отлаженную шикарную жизнь.

Значит, отец ошибался, и существовал кто-то, кто не боялся его, и кто-то, кто его предал. О моей поездке знали только приближенные Ахмеда, притом, я летела на личном вертолёте нашей семьи. Это было не просто дерзко, а безрассудно – похитить меня прямо под носом у Сами, который глаз с меня не спускал. Охранял даже в туалете. Сейчас я мысленно проклинала его за то, что плохо охранял, и себя за то, что не поняла, что вся эта затея с конкурсом была просто спектаклем, организованным тем, кто приказал меня выкрасть. От обиды на глаза навернулись слезы, на несколько секунд затмив отчаяние. Ничего я не добилась, я лишь попалась в ловушку, как идиотка. Самоуверенная, наивная дурочка, поверившая в свою уникальность. Отец был прав, я никто без него и без его денег.

А вот мой похититель невероятно умен и силен, сильнее моего отца. Он все просчитал и заманил меня в капкан из-за моего тщеславия. Мне стало страшно. Дух захватило, и от приступа паники по спине градом покатился холодный пот.

Но ведь может быть, что они не знают, кто я такая? Вот эти люди в машине, которые куда-то меня везут, они же выполняют чей-то приказ и вполне могут не ведать ни кто я, ни кто мой отец. Если попытаться с ними поговорить? Сказать, что за меня заплатят много денег.

Я пыталась, но на меня не обратили внимания, словно я говорю сама с собой, и я начала сопротивляться, кричать, но один из мужчин сжал мне затылок ледяными пальцами и заклеил рот скотчем. Я замерла, парализованная от страха и беспомощности. Тяжело и шумно дыша носом, тщетно пытаясь справиться с приступом истерики и унять дрожь во всем теле.

Каждую секунду надеялась, что прямо сейчас появятся люди моего отца и спасут меня. Разорвут этих ублюдков на куски. Ублюдков, которые посмели прикасаться ко мне и обращаться со мной, как с бешеным животным. Но отец не появлялся, а меня увозили все дальше и дальше. Несколько часов пути, во время которых я с ума сходила от жажды и от ужаса. Я считала про себя минуты, а потом сбивалась и от отчаяния снова задыхалась, стараясь не разрыдаться и не показать им, насколько мне страшно. Отец уже ищет меня. Я уверена в этом. Сами должен был сразу же ему сообщить. Они перевернут весь мир вверх дном и найдут меня, а тем, кто все это затеял сильно не поздоровится. Но другой голос нашептывал, что меня никто не найдет, что эти люди все продумали, иначе они бы не рискнули выкрасть меня прямо под носом у охраны. И если конкурс был спектаклем, кто-то очень хорошо к этому спектаклю подготовился. Настолько хорошо, что не вызвал подозрений ни у охраны, ни у отца. Перед глазами возник яркий флаер рекламы конкурса, и я прикусила губу, чтобы не разреветься в голос.

Когда машина наконец остановилась, меня выволокли из нее за шиворот. Я мычала и пыталась вырваться, но никто не обращал на это внимания. Меня куда-то потащили, удерживая с двух сторон под руки. Где-то лаяли собаки и завывал ветер. Мы не в городе. Слишком тихо вокруг. Настолько тихо, что мне казалось, эта тишина взрывается у меня в голове новыми волнами паники. Воображение рисовало жуткие картинки заброшенного, полуразрушенного здания или вообще кладбища, и от напряжения болел каждый нерв. Я прислушивалась к любому шороху. Услышав скрип открываемых и закрываемых ворот, лязг замков, дернулась, стараясь хотя бы что-то различить из-под повязки, но меня толкнули в спину и снова куда-то повели.

Почувствовала, как мы спускаемся по ступеням, и моим похитителям было наплевать, что у меня подгибаются ноги и я падаю, больно ударяясь коленями, обдирая косточки на лодыжках, когда подворачивала ноги из-за обуви на высоких каблуках, а они снова поднимали и куда-то тащили. Одну туфлю я потеряла, и теперь пыталась сбросить и вторую, но меня приподняли и просто понесли.

Да, скорее всего они просто не знают, кто я такая, иначе они бы не посмели. Я скажу им, они испугаются и отпустят меня. Все закончится. А возможно, отец заплатит им денег. Эти люди просто хотят выкуп. Правда они не знают, с кем связались и что их ждет за этот поступок. На самом деле это я не знала, куда попала, кто выкрал меня и для чего. Позже я очень пожалела, что всецело положилась на отцовскую уверенность в собственной неприкосновенности. Из-за нее я потеряла бдительность, а точнее, я никогда и помыслить не могла, что кто-то осмелится причинить мне зло, учитывая, кто мой отец.

Я оказалась в каком-то помещении, где очень воняло плесенью, сыростью и было ужасно холодно. Когда с моих глаз сорвали повязку, я прищурилась от яркого света и лихорадочно осмотрелась по сторонам. Меня затащили в какой-то подвал с ослепительным освещением, которое било мне по глазам и вызывало режущую боль в висках. Прожекторы светили прямо в лицо, заставляя сильно моргать и опускать голову, справляясь с дискомфортом. Напрасно говорят, что пугает тьма, свет может напугать намного сильнее, потому что из-за него я почти ничего не видела. К темноте можно привыкнуть, а к свету – нет. На него невозможно смотреть. На глазах появились слезы из-за яркости освещения.

– Малышка хотела сцену и софиты – вуаля! В самом лучшем виде для дочери господина Нармузинова.

Они расхохотались, а я попятилась к стене, но меня снова вытолкали на середину помещения.

– Маленькое представление для папочки. Ты ведь споешь нам, девочка? Мы слышали, ты красиво поешь.

– Пусть лучше станцует. Стриптиз.

Они опять заржали, а я старалась успокоиться, не паниковать и не смотреть на прожекторы, а пытаться увидеть тех, кто меня окружал, чтобы запомнить их лица и узнать потом, когда отец найдет их всех и сдерет кожу живьем. Я должна действовать, как он меня учил, так, как всегда действовал он сам. Врагов надо смутить. Заставить сомневаться. Испугать. И я пыталась – лестью, угрозами, ложью и мольбами, но просчиталась – каждое мое слово вызывало у них приступ смеха и новые унизительные комментарии. От этого становилось еще страшнее. Я не представляла, что они собрались со мной делать и зачем тянут время, а потом увидела, как в руках одного из них маленьким красным огоньком поблескивает видеокамера. Ублюдки меня снимали.

Я резко поворачивала голову из стороны в сторону, пытаясь предугадать их действия, а они толкали меня от одного к другому, как мячик, наступали, загоняя в центр помещения. Вертели вокруг своей оси, дергали за волосы, щипали за щеки и бедра, причмокивая и отпуская пошлые шуточки. Я чувствовала себя игрушкой в их руках. Маленькой, жалкой и беспомощной. Четверо мужчин, против которых я бессильна, и могу только молиться, чтобы какое-то чудо спасло меня от них.

Глаза ублюдков горели похотью, и мне становилось жутко от одной мысли, что они могут со мной сделать. Зачем им это? Ведь я никому не сделала ничего плохого, и они не могут ненавидеть меня лично. Но что-то мне подсказывало, что я тут и ни при чем. Все это устроено для моего отца. Это он им чем-то насолил. А в том, что Ахмед мог, я даже не сомневалась. У меня не было ни одной иллюзии насчет своего отца. Я знала, кто он и на что способен. Он мне это наглядно показал.

Из-за яркого света начало тошнить, выбивая меня из реальности и вызывая чувство невероятной паники. Я по-прежнему плохо их видела, и глаза ужасно слезились, все расплывалось, тушь щипала и текла по щекам.

– Раздевайте сучку. Артист, снимем маленькое видеосообщение для ее папаши, а потом поиграемся.

Еще никогда в своей жизни я не видела такого жуткого наслаждения чьей-то болью и страхом на лицах других людей. Но когда они все плотно обступили меня, лезли мне в лицо своими рожами, я поняла, что значит настоящая жестокость.

Меня никто и ничто не спасет. Я – их жертва, и мне не будет пощады. Им не просто наплевать, кто я такая, а именно мое происхождение и есть самая главная причина, почему со мной так обращаются. Меня пытаются сломать. Скорее всего это месть моему отцу, и сейчас они намеренно будут унижать, чтобы показать ему это видео. Но ублюдки не дождутся от меня покорности и мольбы. Я упрямо сжалась всем телом и яростно дергалась, не давая себя трогать. Мне развязали руки и пытались стянуть через голову платье.

– Красотка. Просто красотка. Расслабься, девочка, тебе понравится. Артист так все снимет, что америкосы обзавидуются.

– Ты хотел сказать немцы?!

Снова издевательский смех, и я чувствую, как по телу шарят их руки, дергают змейку на платье, задирают подол мне на талию.

– Граф приказал только снимать и не трогать. – Сказал кто-то из них.

– Да откуда он узнает? Немного ощиплем курочку. Смотри какая экзотическая куколка. Блондиночка сочная, кругленькая, не худющая. Какая попка, а сиськи. Ничего себе!

– Граф не любит, когда нарушают его приказы.

– Мы не сильно, только слегка войдем и сразу выйдем, – он подмигнул мне, а меня затошнило от ужаса и отвращения. – Может, ей понравится. Ты уже пробовала со взрослыми дядями, малышка? Или только с мальчиками.

– Она скорее всего ни с кем не пробовала, папочка не дал бы испортить.

– А мы не испортим, мы немножко потрахаемся и отпустим.

– Уймись, Стриж. Графу это может сильно не понравиться.

– Думаешь, он приедет сюда лично? У него в городе дел полно. Давай, снимай с нее тряпки, я посмотреть хочу, что она там прячет под своим платьем.

Но я не сдалась так быстро, яростно сопротивлялась, насколько позволяло мое состояние и неравные силы. Они совершили ошибку, когда освободили мне руки.

Я драла их ногтями, кусала. Но не давала себя раздеть. Твари. Я никогда не позволю, ни на секунду не перестану сопротивляться. Но им все же удалось опрокинуть меня на каменный пол, скрутить снова руки за спиной, связать веревкой. Они держали меня втроем, сев мне на спину, задрав мою голову за волосы и пытаясь снова заклеить мне рот скотчем.

– Ты посмотри, какая тварь строптивая. Вот сука, она меня оцарапала и укусила.

– И меня. Надеюсь, Ахмедово отродье не ядовитое?

– А хрен ее знает, такая же дрянь, как ее папаша-ублюдок. Дал бы Граф волю, я б ему такое видео снял, что он бы от ужаса начал ссать под себя. Ненавижу мразь. Он брата моего, сука, убил.

– Ахмед много кого убил, тварь. У нас у всех с ним свои счеты. Я б тоже суку эту лично убивал, и очень долго. Я б ее папаше по частям выслал.

– Ну может, и снимем как-нибудь снафф, когда Граф разрешит. Он же ее не в гости сюда привез. Хватит играться. Давайте раздевайте суку! Нам через час отправить надо. А еще монтаж, все дела.

Стриж перевернул меня на спину и, достав нож, разрезал на мне платье по бокам, раздался треск материи, когда он содрал его с моего тела. Я извивалась, пытаясь вырываться, но двое других держали меня слишком крепко. Один за волосы, а другой за плечи придавил к полу. На глаза от ужаса навернулись слезы. Стриж крутил ножом у моего лица, и я видела в лезвии свое собственное отражение с расширенными глазами и бледными губами.

– Страшно? Да-а-а-а, очень-очень страшно. Покричи, позови папочку. Развлеки нас. Это сродни оргазму, слышать, как орет дочь Азиата.

Но я не кричала, тяжело дыша, смотрела на ублюдка, запоминая каждую черту лица. Молодой, борзый моральный урод. Лицо квадратное, как и вся его фигура. В глазах пусто. Ничего кроме похоти и наслаждения моим страхом. На виске родимое пятно. Оно врежется мне в память, и когда-нибудь я срежу его так, как он срезал с меня одежду.

– Когда отец найдет тебя – я лично оторву твои яйца и скормлю своим псам. – прошипела я.

Стриж расхохотался.

– Когда твой отец найдет тебя, твое тело обглодают черви, малышка. Отсюда обратно не возвращаются. Поэтому заткнись и не приближай день своей смерти. Мы же можем и разозлиться. Что нам мешает убить тебя прямо сейчас?!

Стриж срезал с меня лифчик с трусиками, он демонстративно поднес их к камере и повертел на кончике ножа, словно показывая невидимому зрителю. Паника достигла своего пика, я задыхалась судорожно, дергая головой, пытаясь освободиться из захвата жестоких пальцев, впивающихся мне в волосы.

– Поднимите её и покрутите, покажите папе во всей красе. Какое сокровище вырастил. М-м-м-м… девочка-конфетка. Кому-то достанется сочный приз.

– Мне-е-е-е, – прошептал Стриж и лизнул мою щеку, и вот тогда я закричала, а они снова расхохотались. Когда меня толкнули к Стрижу, и он схватил меня за грудь, я изловчилась и укусила его за руку.

– Ах ты ж тварь.

Он замахнулся, но второй перехватил его запястье.

– Не бить, – зашипел прямо в лицо, – пока Граф не приказал иначе.

– Снимай её, Артист. Во всей красе. Ставь на четвереньки. Я люблю сзади.

Я дрожала и пыталась отвернуться от камеры, которую теперь тыкали мне в лицо. Закрыла глаза и думала о том, что когда отец найдет меня, я лично убью каждого из них. Я их всех расчленю на мелкие кусочки. Они сдохнут как собаки вместе с их Графом, который приказал меня похитить. Я тогда еще не понимала, что это лишь начало ада. Я думала, это самое страшное, что может со мной произойти.

Я сильно заблуждалась. Самое страшное еще даже не маячило на горизонте. Со мной лишь немного поиграли, устроили представление для отца.

– Эй… кошечка, у нас для тебя лакомство. Если будешь хорошей девочкой – мы покормим тебя. – Стриж начал расстегивать ширинку, – я припрятал кое-что для папиной девочки.

– Да ну нафиг. Не дури. Не трогай её.

– Да что ты за трусливая псина, Аритист. Ты снимаешь, вот и снимай себе. А я слегка поиграюсь. Мне она нравится. У меня стоит на нее с первой секунды, как увидел. Зачем она Графу? Разве не за этим? После того, что с его дочерью…

Я насторожилась, прислушиваясь, пытаясь понять, о чем они говорят.

– Заткнись! Камеру он будет просматривать понимаешь?

– Сотрем половину. Ко-о-о-ошечка. Хоро-о-о-ошенькая. Беленькая. Иди ко мне. Встань на коленки и открой ротик. Скажи мне а-а-а-а-м.

Я терпеливо выжидала. Пусть только тронет, я вгрызусь ему в лицо. Сожму зубами его щеки и буду держать, как французский бульдог, насмерть. Им не удастся легко заполучить меня. Или я не Лекса Нармузинова.

– Ты будешь покладистой и ласковой, а за это я не сделаю тебе больно. Я даже сделаю тебе хорошо. Вот увидишь. О-о-очень-очень хорошо. А потом Артист сделает хорошо, а после него Винт и Жора. Мы все будем делать тебе хорошо. Может быть я даже вылижу твой персик, – он провел языком по моей шее и просунул руку мне между ног, а я, резко дернувшись вперед, впилась зубами ему в щеку. Так сильно, что во рту появился привкус крови.

– Сука! – заорал Стриж, отталкивая меня от себя и хватаясь за лицо, – Сука, проклятая бешеная сука! Она укусила меня, тварь. Посмотри на эту гадину, – она улыбается, эта тварь улыбается. Да я ее отдеру во все дыры. Держите ее, парни.

Он набросился на меня снова, пытаясь насильно раздвинуть мне ноги, двое других продолжали меня держать, а четвертый снимать.

– Какого черта здесь происходит?

Стриж мгновенно вскочил с расширенными от ужаса глазами, и тогда я все же отчаянно закричала, срывая голос, а по щекам градом покатились слезы. Мне почему-то показалось, что этот кто-то, с низким, хрипловатым, знакомым голосом, пришел меня спасти. А когда я его увидела, то сердце пропустило сразу несколько ударов, а потом зашлось в бешеном ритме. Передо мной стоял Андрей Воронов и с яростью смотрел на своих людей, которые тут же отпустили меня, и я метнулась к стене, прикрываясь руками и вжимаясь в нее всем телом, чувствуя, как перед глазами темнеет от пережитого шока, а по щекам катятся слезы.